Полибий и его герои

Ахейцы тоже слали послов в Рим, чтобы опровергнуть спартанцев в сенате. Лакедемоняне плакали, ахейцы со всей убедительностью доказывали, что, во-первых, невозможно устроить дела в Спарте прекраснее, чем устроили они; во-вторых, так лучше будет для самих спартанцев. Спартанцы в ответ простирали руки к римлянам и умоляли убрать от них непрошенных благодетелей. Однажды спартанцы прислали послов от четырех партий. Одни требовали, чтобы старым изгнанникам возвратили все имущество; другие — только один талант из этого имущества; третьи требовали восстановить то государственное устройство, которое было у них с 192 по 188 г.; четвертые требовали вернуть новых изгнанников и восстановить конституцию, которая была до 192 г. (Polyb. XXIII, 4). У отцов голова пошла кругом. Их смятением воспользовался Тит, который давно рвался вмешаться в спартанские дела. Он предложил свои услуги. Сенаторы ухватились за это предложение и поручили Титу и двум другим экспертам по греческим делам во всем разобраться.

Тит ликовал. Он тут же нашел блестящий выход. Он составил бумагу, согласно которой, во-первых, Спарта входит в Ахейский союз; во-вторых, ахейцы возвращают всех изгнанников и прощают приговоренных к смерти. Ахейский союз остается высшим судом для Спарты, но он не может приговаривать спартанца к смерти. Затем он совершенно неожиданно вручил бумагу ахейскому послу. Посол страшно смутился. Первая часть ему очень нравилась. Вторая не нравилась вовсе. Он колебался, но тут Тит стал его торопить, говорил, что подписать надо срочно, что это единственная возможность вернуть Лакедемон в союз. Словом, посол совсем растерялся и подписал бумагу. Тит был доволен. Он воображал, что наконец-то обыграл ахейцев. Жестокое заблуждение! Ахейцы преспокойно выполнили первую часть договора, а вторую оставили без внимания.

Римляне отправляли в Пелопоннес уполномоченных, слали письма, требовали — тщетно! Проходили месяцы, а дело не сходило с мертвой точки. Ахейцы тянули время, медлили, не собирали собрание, ссылались на законы. Однажды Аппий вырвал у них обещание уладить дела Спарты. Но они просили, чтобы римляне не заставляли их нарушать клятв. Римляне, разумеется, это им разрешили. Тогда ахейцы выбили все свои постановления о спартанцах на стеле и дали торжественную клятву их не нарушать. Короче, ахейцы «оставляли без внимания все предписания римлян» и «все планы их терпели неудачу» (Polyb. XXIV, 11, 1–2; 11). Казалось, Филопемен мертвой хваткой вцепился в горло Спарты, и не в человеческих силах было заставить его разжать челюсти. Стратег даже не имел сил говорить с римлянами, до того был возмущен. Переговоры взял на себя верный Ликорта. Обе стороны были раздражены до предела. Аппий однажды очень резко говорил с ахейцами. Ликорта однажды в глаза назвал римлян деспотами; сказал, что они обращаются с ахейцами как с рабами. Если ахейцы истинно свободны, если свобода эта не пустой звук, почему не дают им наказывать спартанцев, как им заблагорассудится?

Неизвестно, чем кончилось бы дело, но тут произошла новая трагедия, столь страшная, что на миг все забыли даже о Спарте (Polyb. XXI, 15, 7–16, 1–4; XXII, 3, 1; 13; XXIII, 4; 17; XXIV, 2; 11; Liv. XXXIX, 35–37).

Кровавая драма в Мессении

Из всех народов Греции мессенцы считались самыми несчастными. В их песнях пелось о их неисчислимых страданиях, о том, как преследовали их спартанцы, отняли все, лишили земли, превратили их в илотов, а других расточили по лицу земли. Так страдали они много веков, пока Эпаминонд не принес им свободу и избавление, вернул им землю, родину, построил укрепленный город Мессену и завещал всегда жить в мире с соседями аркадцами и помогать друг другу в беде.

И долгие годы они свято блюли завет Эпаминонда. Когда аркадский город Мегалополь был взят Клеоменом и жители бежали, эти несчастные обездоленные беженцы нашли радушный прием у мессенцев. Но неожиданно их дружбе пришел конец. Дело в том, что аркадцы были самым сильным народом Ахейского союза, а мессенцев никакими силами нельзя было заставить вступить в этот союз. Все эти годы после смерти Арата мессенцы упорно ускользали из рук ахейцев, а ахейцы столь же упорно пытались их подчинить.

В то время когда Антиох вторгся в Грецию, а Тит был легатом у Мания Ацилия, он неожиданно получил письмо. Оно было от мессенцев. Они писали, что Мессену осадили ахейцы, поля уже выжжены, город вот-вот падет. Но они хотят открыть ворота и отдать свой город римлянам, а не ахейцам. Надежда только на их Освободителя. Все письмо было вопль о помощи. Тит был в трудном положении. Что делать? Ясно, что мессенцев нужно было спасать. Но как? О том, чтобы занять город римским войском, как они просят, нечего было и думать. Это было бы нарушением договоров и клятв и противоречило свободе эллинов. Приказать ахейцам снять осаду? Но кто он такой, чтобы отдавать приказы союзному стратегу? Он частный человек, почти что простой офицер. И все-таки Тит решил рискнуть. Другого выхода он не видел.

Он тут же написал письмо стратегу Диофану, прося оставить Мессену и срочно явиться к нему на важное совещание. Тит с нетерпением и волнением ждал результатов. О чудо! Письмо подействовало. Диофан дал знать, что готов встретиться с Титом близ Мегалополя. Греки считали, что Тит очень вспыльчив. Вероятно, он и впрямь бывал горяч, но иногда находил нужным изображать праведный гнев. Во всяком случае, сейчас Диофан застал Фламинина совсем в другом настроении. Тит был словно мурлыкающий у печки кот. Самым нежным и ласковым голосом он осведомился, зачем ахейцы нарушили мир между эллинами, установленный для общего блага? В ответ Диофан распространился о преступности мессенцев. Так как преступность эта заключалась в том, что они не хотели вступать в союз, Тит поручился, что в союз они вступят, притом без всякого кровопролития и просил более не терзать Мессении. Затем он написал мессенцам, что он все уладил, осада снята, но они должны присоединиться к ахейцам. Однако если у них будут жалобы, если они чего-то боятся, пусть тут же известят его (Liv. XXXVI, 31).

Восемь лет мессенцы были в союзе и все восемь лет страстно рвались из него. Наконец, в 183 г. знатный мессенец Дейнократ, избранный мессенским стратегом, решил отложиться от ахейцев.

Дейнократ, говорит Полибий, был прирожденный воин и вполне светский человек. «На войне он далеко превосходил всех искусством и отчаянной смелостью и был великолепен в единоборствах… В беседе он был очарователен и находчив, в обществе остроумен и изысканно вежлив; кроме того был очень влюбчив». Зато его способности к государственной деятельности, продолжает Полибий, были призрачны. Человек он был неглупый, но легкомысленный, что называется, без царя в голове, и был совершенно неспособен продумать последствия своих поступков. Он был бесшабашно весел и беспечен. Дейнократ страстно желал освободить Мессению и не менее страстно ненавидел Филопемена. Задумав восстание, он, разумеется, первым делом отправился в Рим.

Он еще только подъезжал к городу, когда услышал, что на Восток собираются отправить послов. «Кого?» — спросил он. И услышал в ответ: «Тита Фламинина». Дейнократ не помнил себя от радости. Дело в том, что они с Титом были закадычные друзья. У него разом гора свалилась с плеч. «Он был убежден, что… Тит по дружбе к нему… устроит дела Мессении совершенно согласно желанию самого Дейнократа» (Полибий). Окрыленный самыми яркими надеждами, он помчался в Рим, к Титу.

Тит только что проводил Деметрия, счастливого, радостного, так успешно выполнившего свою миссию. Чем кончится это счастье, Тит еще не знал. И тут к нему веселой бурей ворвался новый гость, Дейнократ. Он весело и оживленно стал рассказывать другу последние события… Тит схватился за голову. Вот уже столько лет Рим не может заставить ахейцев выпустить Спарту, как же он вырвет у них Мессению? Восемь лет назад Тит не нашел другого способа спасти Мессению, кроме как ввести ее в Ахейский союз. А тогда в Греции стояло римское войско. Что же он сможет сделать сейчас?

Естественно, Тит казался озабоченным. А Дейнократ, наоборот, был беспечен и полон брызжущего веселья. Живя у Тита, он вел привычную жизнь. Едва он открывал глаза, весь дом начинал звенеть от музыки. Каждый день он задавал пиры и устраивал вечеринки. Разумеется, в Риме он сразу же влюбился и сейчас с головой был погружен в амурные приключения. Словом, ему было не до государственных дел. Их он целиком сложил на плечи друга. Тит переносил все это с ангельским терпением. Только один раз сорвался. На одной пирушке Дейнократ исполнил какой-то новомодный танец в женском платье — он был прекрасный танцор. Тит ни слова ему не сказал. Затем Дейнократ подошел к нему и начал объяснять, каких еще милостей для Мессении он должен добиться у сената. Тит с сердцем ответил:

— Хорошо, Дейнократ, я сделаю все, что в моих силах. Удивляюсь только, как это ты можешь плясать на пирах после того, как накликал на эллинов столько забот!

Дейнократ страшно удивился, даже несколько опешил.

Тит действительно сделал все, что было в его силах. И не только ради друга, но и ради Эллады. Послан он был вовсе не в Грецию, а в Азию. Но сначала вместе с Дейнократом он отправился в Элладу. Дейнократ был в самом веселом и счастливом настроении. Он не сомневался, что Тит освободит Мессению и, конечно, как всегда, устроит все великолепно. Тит смотрел на будущее далеко не так радужно. Никаких полномочий в Греции у него не было. Оставалось рискнуть, как восемь лет назад. Весть о приближении Тита мгновенно облетела Греции. Все обиженные оживились. Спартанские изгнанники толпами устремились к нему.

Стратегом ахейцев был в тот год Филопемен. Отношение его с Титом были такие, что римлянин не стал даже высаживаться на ахейском берегу. Вместо того он остановился в Навпакте, логове этолян, которые теперь встречали Квинктия как своего лучшего друга. Филопемен прекрасно знал, что у Тита нет полномочий, и спокойно ждал, заранее предвкушая унижение ненавистного врага. Квинктий попросил собрать собрание, стратег потребовал у него бумагу от сената. Бумаги у Тита не было. Филопемен торжествовал. Надежды Дейнократа и спартанцев рухнули. С тяжелым сердцем уезжал Тит из Эллады. Он предчувствовал беду. Но даже не догадывался, сколь тяжела будет эта беда (Polyb. XXIII, 5).