Полина; Подвенечное платье

– Но, – ответила маркиза, стараясь уклониться от предложения дочери, – не будет ли гораздо рассудительнее продавать наши драгоценности, наши фамильные драгоценности, по мере необходимости? Тогда по возвращении во Францию мы вновь купим то, с чем здесь придется расстаться.

– Матушка, – возразила баронесса, – не стоит рассчитывать на наше скорое возвращение. Поймите, небольшой капитал мы быстро истратим, а если продадим все сразу, то сможем жить на проценты.

– Я должна признаться тебе, – не теряла надежды маркиза, решив на этот раз сыграть на материнских чувствах своей дочери, – что берегу бриллианты для приданого Цецилии. Бедное дитя, – продолжала она, силясь пустить слезу, что, впрочем, у нее никак не выходило, – возможно, это будет единственным, что мы сможем ей дать.

– Я осмелюсь вам заметить, – ответила с горькой улыбкой баронесса, – что Цецилии нет еще и семи лет и, по всей вероятности, мы не выдадим ее замуж раньше семнадцати. Матушка, если вы не согласитесь с моим предложением, наши бриллианты исчезнут один за другим, и мы останемся ни с чем.

– Так, стало быть, – горячилась маркиза, чувствуя справедливость замечаний дочери, – стало быть, моя внучка останется без приданого?

– Ее приданым, матушка, – произнесла баронесса с неизменной кротостью, – будет честное имя, благочестивое воспитание и красота, которая, кажется, уже начинает проявляться в ней.

– Ну, хорошо, хорошо, я подумаю, – согласилась маркиза, желая поскорее закончить этот разговор.

– Благодарю вас, матушка, – произнесла госпожа Марсильи и, почтительно поклонившись, вышла.

Восемь дней спустя баронесса вновь вернулась к неприятному для маркизы разговору. За эти дни госпожа ла Рош-Берто все тщательно обдумала и приготовила столько отговорок, что ее дочери ничего не оставалось, как отступить и смириться с таким положением дел. Тем более бриллианты, о которых шла речь, принадлежали маркизе, и она имела полное право распоряжаться ими так, как ей было угодно.

В тот же день баронесса написала господину Дювалю, что в следующее воскресенье приглашает его с женой и сыном к ним в Хендон.

Гости приехали в полдень. Дела господина Дюваля шли как нельзя лучше: из приказчика он сделался партнером банкира, однако это ему совсем не помешало остаться благородным человеком с добрым сердцем. Этим Луи Дюваль и заслужил доверие герцогини де Лорж и дружбу баронессы де Марсильи.

Однако же маркиза смотрела с неудовольствием на эту, как она говорила, склонность своей дочери нисходить до знакомства с такими простыми людьми. Мать часто упрекала баронессу за дружбу с Дювалем, и тогда госпоже Марсильи приходилось напоминать ей, как все начиналось. Маркиза, в свою очередь, заявляла, что всякий на месте Луи Дюваля сделал бы то же самое, что на самом деле не было так очевидно, как представлялось госпоже ла Рош-Берто.

Маркиза, предупрежденная о приезде Дювалей, сослалась на головную боль и просила дочь извиниться за нее перед гостями.

Цецилия по-прежнему не пускала в сад Эдуарда, теперь уже взрослого девятилетнего мальчика, совершенно не способного понимать жизнь цветов, охранять спокойствие птиц и проявлять сочувствие к бабочкам.

Эдуард с удовольствием делил и умножал огромные числа не только на бумаге, но и в уме. Господин Дюваль гордился своим сыном.

После обеда баронесса пригласила Луи Дюваля в свой кабинет. Она выложила перед ним бриллиантовые серьги и крест, принадлежавшие ей, и рассказала ему просто, но с достоинством о крайности своего положения.

Затем госпожа Марсильи попросила Дюваля по возвращении в Лондон продать эти драгоценности ювелиру, а деньги прислать ей.

Дюваль тотчас же предложил баронессе необходимую сумму и просил ее не продавать бриллиантов. Он, так же как герцогиня де Лорж и маркиза, попытался заверить ее в том, что положение скоро изменится. Но госпожа Марсильи отвергла его предложение с той искренней признательностью, которая не позволяет обидеться, но вместе с тем с твердостью, которая не допускает настойчивости. Более того, не доверяя услужливой деликатности Дюваля, баронесса сказала ему, что прежде эти бриллианты стоили пятнадцать тысяч франков, но теперь стоят не больше восьми или девяти тысяч.

Она сказала это для того, чтобы Дюваль не пробовал обмануть ее в ценности бриллиантов.

Он понял это и был вынужден отказаться от мысли заставить баронессу принять деньги, которых они не стоили.

Договорившись обо всем, баронесса и Луи Дюваль возвратились в зал, где под присмотром госпожи Дюваль играли Цецилия и Эдуард. Разговор взрослых обратился к текущим событиям.

Генерал Бонапарт отправился в Египетский поход и, оставив Францию, будто увез с собой статую победы. Без полководца французские войска повсеместно проигрывали сражения, их теснили в Германии и в Италии. Директория безрассудно управляла государством. Слухи о бесконечных поражениях и внутренних беспорядках в стране проникали за границу, и даже баронесса, никогда не разделявшая надежды других эмигрантов, начала верить в лучшее.

Через три дня она получила от госпожи Дюваль девять тысяч франков.

Чтобы избавить баронессу от сомнений, к деньгам приложили бумагу от одного из уважаемых в Лондоне ювелиров, подтверждающую верность оценки бриллиантов.

Глава VIII Признаки болезни

Девяти тысяч франков баронессе хватило, чтобы безбедно жить два года. За это время произошло много событий, но они не принесли эмигрантам никакого утешения, а, напротив, лишили всякой надежды. Бонапарт по возвращении из Египта стал первым консулом Франции и выиграл битву при Маренго.

Одни наивно полагали, что молодой консул служит Бурбонам и что, уничтожив всех якобинцев, он в скором времени возвратит скипетр законному королю, другие, более рассудительные, не верили в это.

Замерев в ожидании, Европа трепетала перед победителем в битвах под Лоди, у пирамид и при Маренго.

Госпожа Марсильи ждала подходящего случая, чтобы вновь заговорить с маркизой о бриллиантах. Мать баронессы за все это время ни разу не поинтересовалась, на какие доходы живет ее дочь. Казалось, маркиза даже удивилась, когда баронесса возобновила этот разговор.

Как и в первый раз, госпожа ла Рош-Берто употребила все средства в защиту своих драгоценностей, но то крайнее положение, в котором они находились, заставило баронессу настаивать, и просила она с такой почтительностью, что маркиза, правда, со вздохами, отдала колье, которое могло стоить пятнадцать тысяч франков.

Баронесса и на этот раз предложила продать все бриллианты, чтобы вырученные за них пятьдесят тысяч франков положить в банк, но этому маркиза так противилась, что госпожа Марсильи оставила дальнейшие попытки.

Более того, маркиза просила тысячу экю из той суммы, которую дадут за колье, на собственные издержки.

Госпожа Марсильи вновь продала бриллианты через посредничество господина Дюваля, который, как и прежде, просил не продавать драгоценностей, но баронесса настояла на своем.

Между тем Цецилия подрастала: теперь она уже была милой двенадцатилетней девочкой – кроткой, серьезной, ласковой и набожной. Природа наделила ее идеальной красотой, а мать – чистой, как у нее самой, душой.