Политическая наука №1 / 2017. Массовое политическое сознание
Шрифт:
Schwartz S.H. Mapping and interpreting cultural differences around the world // Comparing cultures, dimensions of culture in a comparative perspective / H. Vinken, J. Soeters, and P. Ester (eds.). – Leiden, Netherlands: Brill, 2003. – P. 43–73
Schwartz S.H., Ros M. Values in the West: A theoretical and empirical challenge to the individualism-collectivism cultural dimension // World psychology. – San Marcos, TX, 1994. – Vol. 1. – P. 99–122.
Swader C.S., Kosals L.Y. Post-socialist anomie through the lens of economic modernization and the formalization of social control // Working papers by NRU Higher School of Economics. Series SOC «Sociology». – Moscow, 2013. – N 17. – Р. 2–32.
Новый подход к эмпирическому анализу массового политического сознания
Аннотация.
20
Сатаров Георгий Александрович, кандидат технических наук, президент Фонда развития исследовательских программ «Информатика для демократии», e-mail: moskars@mail.ru
Satarov Georgii, Foundation for the development of research programs «Informatics for Democracy», e-mail: moskars@mail.ru
Ключевые слова: общественное мнение; массовое политическое сознание; социологические опросы; когнитивные сети.
Abstract. The article describes a new approach to the analysis of mass (group) political consciousness. The approach represents data of sociological surveys as cognitive networks: vectors of answers to the questionnaire are regarded as nodes of the network, statistically significant relationship between these vectors – as its links. Objects of analysis are not frequencies of answers but properties of the network (or of its separate fragments and components). The article gives examples of the approach from sociological studies of the INDEM Foundation. It shows that the approach allows to obtain a non-trivial information about the state of the mass political consciousness which cannot be obtained by traditional methods.
Keywords: public opinion; mass political consciousness; sociological surveys; cognitive networks.
Науке свойственно разделять непосредственно наблюдаемые явления и скрытые (латентные) сущности, которые обычно становятся объектами теорий, объясняющих эти явления. Если под лист фанеры поднести магнит, то лежащие на нем металлические опилки расположатся определенным образом: это непосредственно наблюдаемое явление. Магнитное поле – латентная сущность и объект теории. Очень важно, что прорыв в этой сфере научной деятельности обеспечивает именно придуманное человеком понятие магнитного поля, а не опилки и фанерка. Существенно также, что теории устанавливают регулярную взаимосвязь между наблюдаемыми явлениями и латентными сущностями. Это позволяет верифицировать вытекающие из теории следствия и тем самым подкреплять теорию.
Все эти общие места теряют свою банальность, когда дело касается эмпирической социологии общественного мнения, опирающейся на результаты анкетных опросов. Эта сфера интересна тем, что здесь явным образом взаимодействуют наблюдаемые явления и латентные сущности. Первые – это результаты анкетных опросов, выраженные в таблицах частот ответов на вопросы. Вторые – рассуждения социологов о состоянии общества, опирающиеся на таблицы или временные ряды частот. Существующая традиция неформально и несистематически обозначает эти две сферы разными терминами. Часто полагают, что частоты ответов на вопросы фиксируют общественное мнение. Когда же социолог начинает теоретизировать, опираясь на результаты опросов, он, как часто пишут, попадает в сферу массового (группового) сознания. Однако такое теоретизирование не опирается на верифицируемые теории взаимосвязи между общественным мнением и массовым сознанием.
Здесь самое время обратиться к классикам. Когда У. Липпман писал свой труд «Общественное мнение» (1922) [Липпман, 2004], опросы общественного мнения в их современном понимании еще не проводились. Любопытно также, что для Липпмана общественное мнение ближе к тому, что в отечественной традиции называют массовым сознанием, а в англоязычной – общепринятой картиной мира, существующей в сознании людей. Но именно с тех пор под общественным мнением принято понимать также совокупность вербализованных индивидуальных установок. Ведь именно под влиянием идей Липпмана в 1930–1940-х годах зарождалась практика опросов общественного мнения.
У Дж. Цаллера (1992) [Цаллер, 2004] общественное мнение уже неотделимо от социологических опросов и потому не требует определения. Цаллер – один из немногих, кто пытается последовательно разграничивать наблюдаемые явления и латентные сущности и устанавливать взаимосвязь между ними. Он занимается именно политической социологией, которая обладает постоянным свойством: большая часть респондентов
не обладает личным опытом в сфере политики (за исключением участия в выборах). Цаллер строит модель порождения индивидуального мнения в ходе опроса, основываясь на предположениях о различиях между респондентами. Этому противоречит имплицитная установка, рассматривающая общественное мнение как сумму индивидуальных мнений, что выражается в использовании частот ответа в качестве индикатора общественного мнения. При этом Цаллер помимо индивидуальных различий в осведомленности и пр. упоминает и другие скрытые сущности. Например, он неоднократно без особого пояснения использует понятие «структура общественного мнения», относя к нему неким образом связанные друг с другом убеждения, ценности, установки [Цаллер, 2004, с. 69]. Он метафорически говорит о «кристаллизации» общественного мнения [Цаллер, 2004, с. 77], о «кристаллизованной структуре общественного мнения» [Цаллер, 2004, с. 197]. Существование структурных свойств общественного мнения подразумевается формулировкой второй аксиомы, вводимой автором для его описания [Цаллер, 2004, с. 94]. Ближе к концу книги автор признает, что если его модели порождения общественного мнения чего-то и не хватает, так это представлений о его структуре [Цаллер, 2004, с. 416–417]. При этом Цаллер ссылается почему-то на социальную психологию, что не совсем правомерно.Скорее всего, следовало бы начинать с лингвистики. Еще Ф. де Соссюр писал: «Значимость любого термина определяется его окружением» [Соссюр, 2006, с. 115]. Значимость, в отличие от значения, обозначает у него то, что позже стали именовать смыслом. Фактически речь идет о сетях терминов с их смысловыми взаимосвязями, открывших огромное русло лингвистических исследований. Эти идеи перешли и в теоретическую социологию. К ним часто обращался Н. Луман, у которого социальность (а значит и язык) конституируется коммуникацией.
Основательность такого подхода подтверждается эмпирическими данными наук о человеке. Тем более он актуален в социологии общественного мнения. Ведь социологический опрос – одна из разновидностей коммуникации, в которой участвуют две стороны: общество и социолог. Социолог хочет что-то узнать про общество, а общество (если оно здорово) хочет что-то узнать про себя, глядясь в результаты опроса как в зеркало. Уже на этом общем уровне обращение к коммуникации приносит свои плоды. В развитых демократических странах осознание несимметричности коммуникации между следователем и подозреваемым привело к тому, что признание больше не считается доказательством вины подозреваемого. В некоторых странах несимметричны отношения между властью и обществом: власть играет роль следователя, общество – подозреваемого. И как следователь может воспользоваться несимметричностью отношений для получения нужных ему показаний, так и власть может заставить социологические службы выдать нужные ей результаты опросов, а общество – увидеть в них нужную ей картину. Здесь кроется вторая причина того, почему речь в статье пойдет именно о политической социологии.
Любопытно, что западная социология не подвергает сомнению ни существование общественного мнения как социального явления, ни стабильность его функционирования. Если у кого-нибудь (например, у П. Бурдье [Бурдье, 2005]) сомнения возникают, то они касаются не общественного мнения в целом, а его неоднородности и несоответствия между сложностью этого явления и примитивностью методов его изучения. О том же писал еще О. Нейрат [Neurath, 1920], критиковавший простое суммирование ответов. Было бы странно, если бы тотальная госпропаганда и запугивание людей не влияли на состояние общественного мнения и не искажали бы мотивы, определяющие генерацию ответов. Подозреваю, что это понятно и российским социологам. И если они не обсуждают эту проблему, то скорее всего потому, что их традиционный инструментарий не позволяет доказательно проверить такую гипотезу. В данной статье это сделано.
Во «Введении в системную теорию» Н. Луман пишет [Луман, 2007, с. 126–127], что язык осуществляет функцию структурного сопряжения между индивидуальным сознанием и коммуникацией как универсальным и конституирующим социальность явлением. При этом мы помним, что естественным языкам свойственно многообразие значений и смыслов, приписываемых словам, словосочетаниям, предложениям и законченным текстам. Если бы этим все и ограничивалось, то разнообразие значений, хаотически распределенных по индивидуальным сознаниям, делало бы невозможными плодотворную коммуникацию и кооперацию наших предков при решении общих задач. Однако коммуникация используется не только для обмена информацией. Она способствует редукции сложности в хаосе значений. Иными словами, существенная часть коммуникации «расходуется» на установление общих значений и взаимосвязей между ними. Это приводит к тому, что индивидуальные сознания, не будучи тождественными, становятся достаточно близкими для того, чтобы коммуникация была результативной. Хотя Луман не формулирует это в явном виде, но некоторые его замечания позволяют трактовать редукцию сложности как образованную из медиума значений форм, являющихся смыслами. Можно сказать, что смыслы здесь – это комплексы взаимосвязанных значений 21 .
21
На самом деле у Лумана несколько иначе: его медиум коммуникации образован смыслами. Но я не цитирую его буквально, а использую его подход. Не претендую на теоретическую чистоту, а скорее считаю важным выстроить теоретическую цепочку – своего рода мост в сферу эмпирических исследований. В употреблении терминов я следую де Соссюру.