"Политическое завещание" Ленина

Вопрос о ленинском авторстве этого письма 21 декабря решался бы просто, если бы оно было зарегистрировано как исходящий документ в ленинском секретариате. Но оно регистрации не проходило. Содержание письма находится в противоречии с другими документами, подлинность которых сомнения не вызывает. Свое решение информировать Ленина о решениях пленума Крупская аргументировала разрешением Ферстера. Ферстер был у Ленина 20 декабря, но в следующие два дня «Дневник дежурных врачей» не фиксирует ни посещений им Ленина, ни исходящего от него распоряжения об изменении режима лечения и работы[1159]. Сталин же в записке Каменеву от 23 декабря утверждал, что Ферстер «абсолютно запрещал» вести переписку[1160]. Обратим внимание и на то, что вопрос о монополии внешней торговли, якобы столь сильно волновавший Ленина, не получил в его последних письмах, записках и статьях никакого развития. Молчит о том, что было им сделано во исполнение пожелания Ленина и Троцкий.

Кажется, что факт принадлежности этого письма Ленину и его запись Крупской подтверждается рядом других документов, освещающих следующую фазу развития конфликта: записками, которыми обменялись Каменев и Сталин 22 декабря 1922 г., а также письмом Крупской Каменеву с жалобой на грубость Сталина, датированным следующим днем - 23 декабря. Но и с ними, оказывается, не все так просто. Записка Каменева Сталину, в которой он сообщал со слов Троцкого о получении тем письма Ленина по поводу вопроса о монополии внешней торговли, не датирована (публикаторы датируют ее «не позднее 22 декабря 1922 г.») и не зарегистрирована ни в секретариате Каменева, ни в секретариате Сталина, что не позволяет установить время ее написания. Неясно, о какой комиссии по подготовке съезда говорит Каменев. Можно предположить, что речь идет о предстоящем XII съезде партии. Следов работы такой комиссии нет. Подготовка съезда велась в Политбюро, Секретариате, Оргбюро, на февральском и мартовском Пленумах ЦК РКП (б). Первоначальный проект повестки дня съезда готовился в Секретариате ЦК и затем рассматривался в Политбюро**. Отметим также странную ошибку в тексте. Первоначально в записке Каменева было написано: «Ст[арик] выражая удовольствие принятой съездом резолюцией…» Слово «съездом» было тут же зачеркнуто и заменено словом «пленумом»[1161]. Такую описку надо объяснить. Понять причины ее не просто, если эта записка действительно писалась 22 декабря. Другое дело, если текст его создавался позднее - в этом случае такая описка может быть легко понята.

Считается, что Сталин ответил Каменеву запиской, датированной 22 декабря. В ней Сталин удивляется, «как мог Старик организовать переписку с Троцким при абсолютном запрещении Ферстера», и предлагал не делать «демонстрации на фракции», а «ограничиться» заявлением в докладе Каменева[1162]. Как видно, речь идет об организации переписки Ленина с Троцким, но в записке Каменева ничего о переписке не говорится. Одно письмо - это еще не переписка***. Поэтому вопрос, является ли эта записка ответом на записку Каменева, пока что не имеет аргументированного положительного ответа и нельзя считать доказанным, что она имеет отношение к этой истории. Записка Сталина представляет собой автограф на бланке, делопроизводственные пометы о регистрации ее отсутствуют[1163]. В записках Каменева и Сталина причастность Крупской к обсуждаемому вопросу не просматривается. Следовательно, надо признать, что письмо Крупской и записки Каменева и Сталина не могут служить подтверждением факта диктовки Лениным Крупской письма для Троцкого, которое, как считается, стало причиной конфликта Сталина и Крупской.

* Впервые текст этого письма был опубликован в 1923 г. за границей в меньшевистском журнале «Социалистический вестник».

** Подробнее об этом речь пойдет в следующем разделе книги.

*** Не о переписке ли Ленина с Троцким по поводу подготовки к обсуждению на декабрьском (1922) Пленуме ЦК РКП(б) вопроса о монополии внешней торговли идет речь?

ЛИЧНЫЙ КОНФЛИКТ СТАЛИНА И КРУПСКОЙ

Утвердилось мнение, что после получения записки Каменева Сталин позвонил на квартиру Ленина, позвал Крупскую к телефону и грубо отчитал ее, о чем она 23 декабря 1922 г. сообщила письмом Каменеву, в котором жаловалась: «Сталин позволил себе вчера по отношению ко мне грубейшую выходку», пригрозил обратиться с жалобой на ее поведение в ЦКК РКП(б), что прежде она «не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова», что «интересы партии и Ильича» ей «не менее дороги, чем Сталину», что она «лучше всякого врача» и Сталина знает, «о чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичом», так как знает, «что его волнует, что нет». Она просила Каменева и Зиновьева «оградить» ее «от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз»[1164].

Как видно, содержание письма состоит, во-первых, в жалобе на «грубую выходку» Сталина, которая сводится к угрозе обратиться с жалобой в Центральную Контрольную Комиссию, и, во-вторых, в обосновании своих прав говорить Ленину о политических событиях то, что она посчитает нужным, без каких-либо ограничений. Все остальное, что встречается в литературе о словах, сказанных Сталиным, не более чем домысел. Ничего конкретного по самой проблеме, из-за которой произошел конфликт, Крупская не сообщает. Время разговора - 22 декабря 1922 г. Если Крупская верно передала общий смысл сказанного, то надо признать, что решение ЦК РКП(б) об условиях и содержании передаваемой Ленину политической информации она расценивает как вторжение в личную жизнь, своей вины в нарушении его соответственно не признает и заявляет о нежелании считаться с этим режимом.

Никаких сомнений у историков это письмо не вызывало. Между тем оно порождает ряд вопросов. Почему Крупская обратилась не в Политбюро, а к Каменеву? На первый взгляд этот вопрос надуман и не имеет значения: ее дело, кому писать. Это, конечно, так. Но возникает еще вопрос, почему позднее, когда история о разрыве Лениным личных отношений со Сталиным активно использовалась ими во внутриполитической борьбе против Сталина, ни Каменев, ни Зиновьев публично не вспоминали ничего ни о просьбе Крупской защитить ее от Сталина, ни о своих попытках как-то воздействовать на него. Если допустить мысль, что это письмо создавалось позднее, «вдогонку» за давно прошедшими событиями (например, в 1925-1926 гг.), то обращение с письмом к Каменеву имеет то преимущество перед обращением с жалобой в ЦК, что позволяет миновать делопроизводство ЦК партии и выдать «новодел» за старый документ. Основания для подобного предположения есть. Они в тех вопросах, остающихся без ответа, о который говорилось выше. Кроме того, сомнения порождаются попыткой увязать конфликт с якобы продиктованным 21 декабря 1922 г. Лениным Крупской для Троцкого письмом, посвященным проблеме монополии внешней торговли. На эту связь и на время конфликта (конец декабря) указывает только Крупская. Все другие свидетели этой истории говорят о другой политической подоплеке конфликта и относят его к более позднему времени.

М.И. Ульянова, свидетельница конфликта, рисует картину, весьма отличную от той, что дает Крупская. «Произошел этот инцидент благодаря тому, что Сталин, которому по требованию врачей было поручено Пленумом ЦК следить за тем, чтобы Ильичу в этот тяжелый период его болезни не сообщали политических новостей, чтобы не взволновать его и не ухудшить его положения, отчитал его семейных за передачу такого рода новостей». «Досталось», таким образом, не только Крупской, но и ей, М.И. Ульяновой. Она говорит о режиме запрета на информацию о политических новостях, но такой запрет был установлен лишь 24 декабря, т.е. после того времени, которым датированы все документы, на которые опирается версия конфликта, предложенная Крупской. Следовательно, он произошел после 24 декабря. О времени конфликта М.И. Ульянова говорит неопределенно и связывает его с «кавказскими делами»[1165]. Но в любом случае она относит его ко времени более позднему, чем датировано письмо-жалоба на Сталина. Получается интересная картина: конфликта еще не было, а жалоба уже на бумаге. Есть над чем задуматься, есть основания для проявления осторожности и даже скепсиса по отношению к этому письму Крупской.

Позднее, детализируя картину и меняя некоторые оценки, Мария Ильинична сохранила общую канву рассказа, противостоящего версии Крупской: «Врачи настаивали, чтобы В.И. не говорили ничего о делах. Опасаться надо было больше всего того, чтобы В.И. не рассказала чего-либо Н.К., которая настолько привыкла делиться всем с ним, что иногда совершенно непроизвольно, не желая того, могла проговориться. Следить за тем, чтобы указанное запрещение врачей не нарушалось, ПБ поручило Сталину. И вот однажды, узнав, очевидно, о каком-то разговоре Н.К. с В.И., Сталин вызвал ее к телефону и в довольно резкой форме… стал указывать ей, чтобы она не говорила с В.И. о делах, а то, мол, он ее в ЦКК потянет (курсив наш.
– B.C.). Н.К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.»[1166]. Ульянова обходит вопрос о том, насколько эта истерическая реакция была обоснованна.

О реакции Сталина на этот разговор сообщает Молотов: «Сталин был раздражен: "Что, я должен перед ней на задних лапках ходить?"»[1167]. Эти слова были сказаны Молотову, а не Крупской. В пользу того, что Сталин не сказал ей ничего, что выходило бы за рамки дозволенного, а ее реакция была неадекватной, говорит то, что несколько дней спустя они объяснились, конфликт был исчерпан, они помирились. Об этом пишет Сталин в письме Ленину 7 марта 1923 г.: «Мои объяснения с Н. Константиновной] подтвердили, что ничего кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть»[1168]. Таким образом, Сталин отрицал не только оскорбление Крупской, но и проявления «грубости» в разговоре с ней.

О том же говорит и достаточно спокойная реакция Ленина на этот инцидент, которую фиксирует Ульянова, писавшая в заявлении июльскому (1926) Объединенному Пленуму ЦК и ЦКК ВКП(б): «Ильич, который случайно узнал об этом, - а такого рода режим оберегания его вообще всегда волновал, - в свою очередь отчитал Сталина. Т. Сталин извинился, и этим инцидент был исчерпан». Слово «отчитал» достаточно неопределенно, но в нем нет ничего, что указывало бы на угрозу разрыва личных отношений со стороны Ленина. Интересно, что М.И. Ульянова даже эту реакцию Ленина считает чрезмерной: «Нечего и говорить, - продолжает она, - что если бы Ильич не был в то время… в очень тяжелом состоянии, он иначе реагировал бы на этот инцидент»[1169]. Крупская, знавшая об этом заявлении Ульяновой, не возражала ей. Позднее М.И. Ульянова уточняла, что сама Крупская «через несколько дней» информировала Ленина о конфликте, сказав при этом, «что они со Сталиным уже помирились». Примирение произошло при следующих обстоятельствах: «Ст[алин] действительно, звонил ей перед этим, очевидно (т.е. она точно не знает.
– B.C.), стараясь сгладить неприятное впечатление, произведенное на Н.К. выговором и угрозой»[1170]. И опять ни о факте грубости, ни о ее проявлениях ни слова.

Если сопоставить факты острой реакции Крупской и разговор со Сталиным и быстрого примирения ее с ним, то можно предположить, что она сознательно «разыграла сцену» перед Лениным, который лежал в комнате, дверь которой выходила в небольшой коридор, в котором находился телефонный аппарат*. Поэтому если Ленин бодрствовал (крики Крупской вполне могли разбудить его), он не мог не слышать разговор, вернее, слов жены.

Каменев в письме Зиновьеву от 7 марта 1923 г., так же как и Ульянова, увязывает этот конфликт с «кавказскими делами»[1171]. Если конфликт произошел 21 декабря, то непонятной становится связь его с грузинским конфликтом, так как за прошедшие несколько дней после разговора Ленина с Дзержинским, Рыковым и другими в «кавказских делах» ничего нового не произошло, и во время, последовавшее за этими встречами, Ленин не проявил никакого беспокойства по этому поводу. Вопрос приобрел остроту не ранее конца января 1923 г., когда начал обсуждаться в Политбюро. В это время Ленин формально был ограничен в получении политической информации, но установленные запреты нарушались домашним окружением и секретарями. Об этом публично говорили Ем. Ярославский, А. Енукидзе. Крупская им не возражала. Подтверждал участие Крупской в этом и Троцкий[1172].