Полька – тройка

– Иди ты к черту! – вдруг ни с того ни с сего заорал Лёва. – Садитесь в машину, поехали к складу, испробуем в натуре. А ну, вертухайтесь!…

Нечего и говорить, что с этим "Левиным автоматом" мы здорово выручили наших механизаторов. И хотя они, как обещали, прицепили к тракторам вместо трех по четыре сеялки, все равно мы успевали снабжать их семенами. За руль своего "автомата" Лёва посадил белозубого Федерико – перенимай, мол, целинную смекалку, пригодится. Федерико вошел в работу весело и сноровисто; сразу было видно, что этот парень рано приучен к труду. Работал он, как танцевал, увлеченно и стремительно. Черт его знает, каким образом, но он безошибочно угадывал, в каком месте на поле кончаются семена в сеялках. Именно в этом месте он и появлялся с "Левиным автоматом". Завидев его, девчата кричали: "Федерико, помоги-ка!" – и он загружал сеялки прямо на ходу, ни минутки потерянной. Двужильный какой-то, он готов был работать круглые сутки. Но тут уж Лёва был непреклонен:

– Все-таки гость, иностранец. Надо дипломатадо.

И когда наступал вечер, Лёва, несмотря на бурные протесты Федерико, отправлял его на отдых в усадьбу вместе с "автоматом".

– Автомату тоже требуется передышка: смажь его, проверь. Чтобы утром был как стеклышко. Одним словом, профилактадо. Понимаешь?

Сам Лёва носился ка мотоцикле по загонкам с утра до утра; когда он спал, никому не известно. Впрочем, и мы не спали, разве Лёва даст вздремнуть? Едва к рулю голову приклонишь, он уже тут как тут: "А ну, рви когти!… Давай короче!… Чтобы у меня по-быстрому!…"

Светило солнце, блестели звезды, пахло весной и отработанным бензином. Может быть, пели птицы, мы их не слышали. Мы слышали рев моторов и Левину ругань. А когда, наконец, наступило первое затишье, мы услышали невероятную новость: эти "сопуны", вчерашние десятиклассники, эти зеленые молокососы! При равном количестве заданных гектаров они на четыре часа раньше нас закончили сев…

Когда им вручали вымпел, в клубе набилось народу – не протолкнуться. А тут еще секретарь обкома комсомола предоставил слово нашему бригадиру.

Лёва поднялся на сцену, прокашлялся в кулак и объявил ни к селу ни к городу:

– Извиняюсь… – Виновато посмотрев со сцены в нашу сторону, он сказал: – Можете убить меня, ребята, или – ещё хуже – выгнать из бригадиров… Я сам отдал чертеж своего автомата Косте Бондарчуку. Только не могу понять, почему они все-таки нас обставили?

Костя засопел и встал с места.

– Спасибо тебе, что присылал кубинца. Как только наступал вечер, он к нам в бригаду являлся на подмогу с твоим автоматом и до света вкалывал. Вот как.

Лёва широко разинул рот, но ничего не сказал, только ошеломленно взглянул на Федерико.

А Федерико расхохотался. Он показал пальцем на Костю, потом на Леву, потом ткнул себя в грудь.

– Полка-тройка. Соревнованя. Дружба, мир!

В зале засмеялись, Громко зааплодировали, потребовали, чтобы на сцену поднялись и Костя, и Федерико,

Они поднялись на сцену. И стояли там и смотрели друг на друга – Костя довольно, Лёва сердито, а Федерико весело. Так их вместе и сфотографировал корреспондент "Комсомольской правды".

* * *

Наш друг Федерико Баррера теперь уже вернулся на Кубу. Он частенько присылает нам письма, и мы отвечаем ему коллективно. Костя Бондарчук и Лёва Королевич соперничают до сих пор. Но Катя Куликова тут уж совсем ни при чем: у нее оказался жених в погранчастях. После демобилизации он приехал работать к нам в совхоз. И самые закоренелые сплетники не смогли ему сказать про Катю ничего худого, потому что Катя, Лёва и Костя всегда гуляли только вместе. Они даже и танцевали втроем. Есть такой танец – полька-тройка.

Весна

1

Нина Павловна заметила его еще в приемной: здоровяк с загорелой шеей и обветренным лицом смотрел на нее внимательными карими глазами. Конечно, заболеть может каждый, но больного выдают глаза, в особенности когда они смотрят на врача: глаза больного человека всегда выражают неуверенность, вопрос, надежду или грусть, а эти глаза не таили ничего, кроме спокойного любопытства.

Войдя в кабинет, Нина Павловна поправила складки своего халата, потом попросила у хирургической сестры зеркальце и погляделась в него. Все оказалось в порядке. "Чего он так смотрел?… Может быть, симулянт, высматривает, удастся ли обмануть врача?" Она пожала плечами, достала из портфеля жестяную баночку с леденцами, положила ее на привычное место позади чернильницы и начала прием.

Тут бы и перестать думать о незнакомце, но, выписывая пациентам рецепты и назначая процедуры, Нина Павловна ждала: вот он войдет. А к концу приема решила: "Вероятно, он к терапевту", – и вдруг с удивлением поняла, что чуть-чуть разочарована.

Незнакомец вошел последним. Его новые высокие сапоги тихонько поскрипывали, из-под полураскрытой "молнии" короткой кожаной тужурки виднелась темная клетчатая рубашка. Глаза смотрели с тем же спокойным любопытством.

– Зоя, – неожиданно строго обратилась Нина Павловна к хирургической сестре, – почему нет карточки больного? Сбегай в регистратуру.

– Я не больной, Нина Павловна, – сказал посетитель и положил на стол конверт.

Нина Павловна посмотрела на почерк, которым был написан адрес; пальцы потянулись вскрыть конверт, но она сдержалась и быстро встала.

– Я вам так благодарна! Почему же вы сразу не вошли? Подумайте, прождать столько времени…

– Мне некуда торопиться. Я утром прибыл из Ленинграда, а улечу отсюда только вечером. Не хотелось задерживать ваших больных, ведь Петр Иванович наказал порасспросить, как вы живете, как справляетесь с самостоятельной работой.

– Садитесь, пожалуйста. Значит, вы знакомы с профессором?

– Мой покойный отец был дружен с ним. – Незнакомец осторожно пожал протянутую руку Нины Павловны и представился: – Белов, Андрей Ильич.

Ладонь у него была жесткая, натруженная. Именно такая и должна быть у человека с ровным дыханием и огромным объемом груди. "Отличные легкие и сердце", – констатировала Нина Павловна. Рядом с ним она особенно ясно ощутила, какого сама маленького роста, и с досадой подумала о своей длинной косе: "Не могла, вокруг головы обернуть. Да еще ленточку вплела, как молодящаяся провинциальная барышня".

Белов сел на скрипнувший белый табурет и, кивнув на конверт, сказал:

– Да вы не церемоньтесь, читайте письмо.