Полмира
Шрифт:
Нет, а что, если он чувствует то же, что и она? И хочет спросить, но боится? И вообще не знает, как спросить? Да с ним каждый разговор выходит опасный, как поединок. А спать с ним в одной комнате – это ж невыносимо просто! Ну да, они ж типа рядом на веслах сидели, что в этом такого, и они бросили на пол свои одеяла и стали смеяться: глянь, какую развалину нам Ярви приискал, окон не надо, солнце сквозь крышу светит… Но теперь она только притворялась, что спит, потому что все думала: он лежит так близко… И иногда ей казалось, что он тоже притворяется, вот, лежит с открытыми глазами и смотрит на нее. Но уверенности у нее
Я тебе нравлюсь?.. В каком смысле? Ну… нравлюсь я тебе?
Зараза, сплошные загадки какие-то на незнакомом языке, как же это все ему сказать…
Бранд выдохнул и отер лоб – он-то наверняка даже не подозревает, какую бурю вызвал.
– Думаю, мы отплывем сразу же, как заключим сделку с Императрицей.
Колючка попыталась взять себя в руки и говорить нормальным голосом – ну, нормально разговаривать, короче.
– Я думаю, этого не случится.
Бранд пожал плечами. Спокойный и надежный. И доверчивый. Как всегда.
– Отец Ярви обязательно что-нибудь придумает.
– Отец Ярви – человек хитрый и коварный, но он не волшебник. Если бы ты был во дворце и видел этого герцога…
– Сумаэль что-нибудь придумает, вот увидишь.
Колючка презрительно фыркнула:
– У этой бабы, что, Матерь Солнце из жопы восходит, что вы все так на нее надеетесь?
– Ты, я смотрю, не надеешься.
– Я ей не доверяю.
– Ты никому не доверяешь.
Она едва не сказала: «Я тебе доверяю», но вовремя спохватилась и просто засопела.
– А Ральф ей верит, – не отставал Бранд. – Он ей жизнь свою готов доверить, он сам мне сказал. Отец Ярви тоже, а он-то не таков, чтоб каждому встречному-поперечному верить на слово…
– Знать бы, что их троих связывает, – сказала Колючка. – У них явно общее бурное прошлое…
– Знаешь, меньше знаешь – спокойней спишь.
– Это ты спокойней спишь. А я нет.
И она поглядела на него и обнаружила, что он смотрит на нее. Этим голодным испуганным взглядом, и в животе снова защекотало, и она снова бы начала бесконечно пререкаться сама с собой, но тут они вышли к рынку.
На один из многочисленных рынков Первогорода, точнее сказать. Здесь шумели десятки базаров, и каждый величиной с Ройсток. Здесь орали и пихались, и лотки, навесы и прилавки тянулись бесконечными рядами, а между ними толклись люди всех цветов кожи. Звякали огромные весы, щелкали абаки, торговцы выкрикивали цены на всех языках, а вокруг ревели ослы, квохтали куры и гоготали гуси. В ноздри бил немыслимый смрад готовящейся еды, тошнотворно сладкий запах специй, вонь свежего навоза и боги знают чего еще. Да чего угодно! Здесь можно было купить все, что угодно! Пряжки на пояса и соль. Пурпурные ткани и идолов. Жутких рыбин с грустными глазами. Колючка крепко зажмурилась и храбро открыла их снова, но пестрая круговерть бурлила и вовсе не думала исчезать.
– Просто мясо, – жалостно протянула Колючка, взвешивая на руке кошелек отца Ярви. – Нам нужно просто мясо.
Сафрит даже не сказала, какое. Колючка быстро отодвинулась в сторону – мимо шла женщина в грязном фартуке с козлиной головой под мышкой.
– И с чего нам начать?..
– Подожди-ка.
И Бранд остановился у прилавка, где темнокожий купец торговал низками стеклянных
бусин. Он поднял одну, и Матерь Солнце засверкала в желтых стекляшках.– Красивые, правда? Ну, такие, девушкам нравятся. Ну, в подарок получать.
Колючка пожала плечами:
– Ну, я не очень-то знаю, красивые они или нет. И что девушкам нравится – тоже не очень представляю.
– Но ты ж сама девушка, разве нет?
– Так мне мать твердит.
И она сердито добавила:
– Хотя тут наши мнения не совпадают.
Тогда он показал на другое ожерелье – на этот раз синее с зеленым.
– Тебе какое больше бы понравилось? – И он улыбнулся, только улыбка вышла кривоватой. – Ну, в подарок?
В животе у нее опять защекотало, да так, что чуть не стошнило. Ну вот оно, доказательство, чего ж еще хотеть. Подарок. Ей. Конечно, совсем не такой, какой ей бы хотелось получить, но, может, в следующий раз повезет. Если, конечно, она сумеет подобрать правильные слова. Что ж сказать-то? Боги, что сказать? Язык вдруг распух и перестал помещаться во рту.
– Какое мне больше бы понравилось или…
И она смотрела на него и немного склонила голову на сторону. И попыталась говорить нежным голосом. Даже немного капризным. Хотя как говорить капризным голосом, она тоже не знала! В общем, ей и нежным-то приходилось за всю жизнь раза три разговаривать, а уж капризным никогда. В итоге получилось по-дурацки и ворчливо.
– …или какое мне нравится?
Теперь он смотрел удивленно.
– В смысле… какие ты бы захотела, чтоб тебе отсюда привезли? Если б ты была в Торлбю?
Несмотря на липкую влажную жару, ее продрал холодок – от груди до самых кончиков пальцев. Конечно, это не для нее. Это для какой-то девушки в Торлбю. Конечно. А она-то губу раскатала… А Скифр ведь предупреждала!
– Не знаю, – просипела она, пытаясь пожать плечами, как будто все это была сущая ерунда.
Вот только это была совсем не ерунда.
– Мне-то откуда знать?
И она отвернулась. Лицо ее пылало, а Бранд торговался, а она желала лишь, чтоб земля расступилась и проглотила ее. Прямо как есть, несожженной, как южане хоронят своих мертвецов.
Интересно, кто эта девушка? Для которой он бусы покупает?.. В Торлбю девиц ее возраста не так уж и много… Скорее всего, она ее знает. Скорее всего, она смеялась над ней, Колючкой, тыкала пальцем в спину и мерзко хихикала вслед. Одна из этих красавиц, которые ей мать вечно ставила в пример. Одна из тех, кто умела шить, улыбаться и носить на шее ключ.
Она-то думала, что стала крепкой и твердой, как камень. Что ей удары щита, тумаки и пощечины? Ей же они нипочем, так почему же сейчас так больно? Оказалось, в ее броне все же есть дыры. А ведь она даже не подозревала о них. Отец Ярви не дал им раздавить ее камнями, а вот у Бранда получилось раздавить ее низкой стелянных бус.
Он все еще улыбался, складывая их в карман.
– Мне кажется, ей понравится…
Тут ее перекосило. Ему даже в голову не пришло, что она могла вообразить – это для нее. Даже в голову не пришло, что она может такое о нем подумать. И словно бы мир померк, разом лишившись всех красок. В нее всю жизнь тыкали пальцем, говорили, что она глупая страшная дура, фу, стыдно такой быть. И вот сейчас она себя действительно почувствовала глупой страшной дурой.
– Какая же я идиотка, – прошипела она.