Полмира
Шрифт:
– Как и служитель.
И он начал прикладывать к ее шрамам что-то жгучее.
– А я вспомнил тебя. Темноволосая девочка. Ты стояла и смотрела.
– Даже тогда ты был хитрым и коварным.
– Жизнь заставила.
– Поездка в Первогород оказалась удачнее, чем все ожидали.
– Благодаря тебе.
И он принялся разматывать бинт.
– Ты сумела сделать то, чего не добился бы ни один дипломат. Империя Юга – теперь наш союзник. Теперь я точно знаю, что поступил правильно, когда не дал раздавить тебя камнями. И ты заслужила награду.
И он постучал пальцем
– Я бы отдала его обратно, если б сумела расстегнуть.
– Скифр говорит, что его невозможно расстегнуть. Так что носи его с гордостью. Ты заслужила – и его, и многое другое. Я теперь не сын своей матери, но во мне течет ее кровь. Я помню, кому и чем обязан, Колючка. Как помнишь и ты.
– В последние дни мне только и оставалось, что лежать и вспоминать. Вот я Тровенланд, например, вспоминала.
– Еще один союз, на заключение которого никто не надеялся.
– А ты умеешь их добиваться, вопреки всем ожиданиям. Я вот все думала о том человеке, что воду отравил.
– Которого ты убила?
Колючка посмотрела в бледно-голубые глаза служителя и не отвела взгляд:
– Он был из твоих людей?
Отец Ярви не изменился в лице – совершенно. Никак не дал понять, так это или нет. Он спокойно продолжил накладывать повязки, как будто ничего не расслышал.
– Человек большой хитрости и коварства, – продолжила она, – нуждающийся в союзниках, прекрасно осведомленный о вспыльчивости короля Финна… да, такой человек мог подстроить нечто подобное.
Он осторожно заколол повязки булавкой – чтоб не сползли.
– А вспыльчивая девушка, настоящая заноза в жопе, которая ничего не знала и не понимала, могла вполне попасться на такую уловку.
– Такое могло случиться.
– Ну, ты тоже не так уж проста.
И отец Ярви убрал повязки и нож к себе в сумку.
– Но вот что я тебе скажу. Хитрый и коварный человек никогда не раскрывает свои планы. Даже друзьям.
И он похлопал ее по плечу и встал.
– Храни свою ложь как зеницу ока, как семенное зерно – вот что говорила мне моя прежняя наставница. А теперь – отдыхай.
– Отец Ярви?
И он обернулся, черный силуэт четко обрисовался в светлом дверном проеме.
– А если бы я не убила отравителя… кто бы мог выпить эту воду?
Тут повисло молчание. А поскольку Служитель стоял против света, она не могла разглядеть его лицо.
– Некоторые вопросы лучше не задавать, Колючка. Чтобы не узнать ответов.
– Ральф собирает команду.
И Бранд поддел носком сапога какую-то невидимую пылинку.
– Есть пара новеньких, но в основном – все те же лица. Колл ждет не дождется, когда можно будет приняться за вторую половину мачты. А Доздувой решил податься в проповедники. Нести слово божие в северные земли. И Фрор тоже поплывет с нами.
Колючка дотронулась пальцем до повязок:
– Теперь меня будут доканывать вопросами про шрам…
– Шрамы приличествуют героям, – заявил Бранд, почесывая длинные отметины у себя на предплечьях. – Они напоминают о подвигах.
– Мда, теперь уж меня точно никто красавицей не назовет…
Повисло
неловкое молчание.– Отец Ярви сказал, что ты убил герцога Микедаса.
Одним мерзавцем меньше, но Бранд вздрогнул, как будто воспоминание причиняло ему боль.
– Его убила слишком твердая почва. Я их просто познакомил.
– Я вижу, ты не слишком гордишься подвигом?
– Нет. Мне кажется, я не особо гожусь для Матери Войны, не то что ты. У меня нет твоей…
– Ярости?
– Храбрости. Гнева во мне довольно. Но мне от этого как-то не по себе.
– Отец Ярви сказал, что это ты принес меня сюда. Сказал, что ты спас мне жизнь.
– Ну… на одной же ж скамье сидим…
– Все равно спасибо.
Он смотрел в пол, кусал губу. А потом все-таки решился и посмотрел на нее.
– Прости меня, пожалуйста. За все. За…
Вот опять! Опять этот беспомощный взгляд! Но ей вовсе не хотелось его обнять. Ей захотелось его стукнуть.
– Прости, в общем.
– Да ничего страшного, – сипло проговорила она. – Жизнь есть жизнь.
– Я бы хотел… чтоб все было по-другому.
– Я тоже.
Она очень устала. Все тело болело. И в душе – тоже все болело. И ей совсем не хотелось подбирать вежливые слова.
– Если тебе кто-то не нравится, ты ж не можешь сделать так, чтоб человек нравился, правда?
– Ну… да, – жалостно пробормотал он.
Вот треснуть его, и вся недолга!
– Но мы ж с тобой бок о бок столько времени. Давай… может, будем друзьями, а?
Она ответила холодным, прямо ледяным голосом. Холодным и острым, как изготовленный к бою клинок. Либо так, либо она сейчас разревется. Нет, только не это.
– Нет, Бранд, не думаю, что у нас получится быть друзьями. Ничего уже не поправишь.
Он совсем сник. Словно ему обидно стало! Наверное, виноватым себя чувствует – и правильно! Пусть ему тоже будет больно! Как ей!
– В общем, смотри.
И он повернулся к ней спиной.
– Я буду ждать. Буду нужен – позови.
Дверь закрылась, и она оскалилась на нее, и тут же разболелось лицо. На глазах выступили слезы, она зло смахнула их рукавом. Это нечестно. Совсем нечестно. Но, как выясняется, в любви, как на поле боя, – нет тут честности, совсем нет.
Однажды она уже позволила себе обмануться. И все, довольно с нее этого одного раза. И того много. Не позволять себе надеяться! А то с этими надеждами – как с сорняками, раз не выполол, и все – они пустили корни! И она дохромала до Ральфа и попросила, чтобы ее посадили за другое весло на пути домой.
В конце концов, он ей кое-чем обязан, разве нет?
Очень странные союзники
– Значит, уезжаешь? – спросила Сумаэль.
Ее тяжелые шаги эхом отдавались в пустом коридоре.
– Через неделю, – отозвался отец Ярви. – Если Священная замерзнет, до дома не доберемся. Махнешь с нами, а? И не говори, что не скучаешь по хрусткому белому снегу!
Она рассмеялась:
– О да! Настанет погожий денек, и я сразу так: эх, ну что такое, сейчас бы замерзнуть до смерти! Останешься у нас, а? Разве тебе не по нраву южное солнце?