Полночь в саду добра и зла

Дэнни прижался к Коринне и издал низкий рык.

– Ну, так стоило или нет? – упрямо допытывалась она. – Да, ради этого стоило жить, – признал он, – но только если это никогда не кончается.

Дэнни обнял девушку за талию и приник губами к ее шее, слегка покусывая ее, как разыгравшийся львенок. От удовольствия по коже Коринны побежали мурашки. B следующий момент Дэнни уже гладил ее колени, потом рука его скользнула по бедру; он приподнял девушку и положил ее спиной на землю. Она взвизгнула, когда он лег на нее. Дэнни лежал, упершись локтями в землю, чтобы не давить на Коринну всем своим весом, сухие листья похрустывали под ними в такт движениям Дэнни. Коринна начала стонать – сначала тихо, потом все громче и громче. Внезапно Дэнни зажал ей рот рукой и застыл на месте. В изумлении девушка посмотрела вверх и увидела, что Дэнни напряженно вглядывается куда-то сквозь кусты. Она чувствовала, как бешено колотится его сердце. Он лежал совершенно неподвижно, не шевелясь ни единым мускулом. До слуха Коринны донеслись голоса. К ним приближались какие-то люди. Скосив глаза, она разглядела несколько пар ног, которые неизбежно должны были пройти мимо них на расстоянии каких-нибудь нескольких футов. Кустарник прикрывал их с Дэнни только наполовину, и если прохожие посмотрят в их сторону, то обязательно увидят. Коринна услышала жалобный голос пожилой женщины.

– Вечный уход – это вечный уход. Это значит, что за могилой должны следить всегда, до скончания века выпалывать сорняки и убирать мусор. Вечно. Сейчас зайдем мыв контору, и я скажу пару слов смотрителю могил.

Они были в двадцати футах и подходили все ближе и ближе. Теперь заговорил мужской голос.

– По сравнению с другими местами, они и так работают великолепно. Не думаю, что бабушка стала бы сильно возражать против нескольких сорняков и пары сучьев.

– Но я стану возражать, – упрямо проговорили женщина, – и я хочу твердо знать, что, когда упокоюсь в могиле, за ней будут ухаживать вечно. Мы недаром платим им деньги.

Ноги прошли совсем рядом. Коринна затаила дыхание.

– Иди одна, – сказал мужчина. – Мы подождем тебя в машине.

Они прошли мимо и ничего не заметили. Дэнни перестал зажимать ей рот и продолжил заниматься сексом с такой легкостью, словно возобновил светский разговор, прерванный на полуслове. Девушка была ошеломлена такой способностью в любых условиях сохранять железную эрекцию.

Назад к машине Дэнни шел легкой пружинистой походкой. Коринна взяла его за руку и подумала, что ей удалось отвлечь его от мрачных дум о смерти – эта мысль доставила ей удовольствие. Парень, конечно, подвержен перепадам настроения, но что с того? Зато она нашла себе идеального сексуального партнера. Оба пребывали в радостном возбуждении, но, как вскоре выяснилось, по совершенно разным причинам. В машине Дэнни посмотрел на Коринну и ошарашил ее неожиданным вопросом:

– Ты выйдешь за меня замуж?

Собственно, вопрос не выбил ее из колеи, а удивил своей абсурдностью.

– Но мы же с тобой знакомы всего три часа! – воскликнула девушка, рассмеявшись, но в тот же момент по тому, как помрачнело его лицо, она поняла, что предложение было серьезным и искренним. Своим отказом Коринна больно ранила Дэнни.

– Ты собираешься замуж за одного из тех двух сосунков, да? – неожиданно тихо спросил он.

– Нет, – ответила она. – Их я тоже не очень хорошо знаю.

– Собираешься, собираешься. У них деньги, у них образование. Что еще тебе надо о них знать?

Она оскорбила его до глубины души, и его трогательное, отчаянное желание быть любимым буквально уничтожило Коринну.

– Мне сегодня было с тобой просто чудесно, – нежно заговорила она. – Это правда. Я…

– Но ты не выйдешь за меня замуж. Ты никогда не выйдешь за меня замуж.

Она лихорадочно принялась подыскивать подходящие слова.

– Но… Но я… Я действительно хочу снова тебя видеть. Мы можем часто встречаться, и… ну ты понимаешь, мы могли бы…

Она не уловила молниеносного движения рукой и почувствовала только удар по щеке. Коринне повезло – Дэнни в этот момент нажал на акселератор, девушку отбросило к дверце, и он достал ее лицо только кончиками пальцев. Автомобиль вылетел на Аберкорн и, вихляя от обочины к обочине, помчался вперед, оставляя за собой несущиеся по улице другие машины. Начало темнеть.

Сжавшись в комок, Коринна забилась в угол. Щеки онемела.

– Пожалуйста, отвези меня домой, – жалобно попросила она.

– Отвезу, когда успокоюсь, – огрызнулся Дэнни.

Набирая скорость, машина неслась на юг. Одна миля, три мили, пять… Они пролетели мимо ярмарки, колледжа Армстронга. У Коринны закружилась голова. Теперь она могла думать только о стремлении Дэнни к смерти. Сейчас он убьет их обоих. Водка, пинья колада и марихуана сделали свое дело. Смотреть на Хэнсфорда было поистине страшно, весь его облик изменился до неузнаваемости: челюсти плотно сжаты, в глазах загорелся дьявольский огонь, руки с неимоверной силой сжимали руль. Все происходящее казалось Коринне жутким, сюрреалистическим кошмаром. Внезапно перед ее взором, словно в лучах стробоскопа, начали мелькать лицо, руки, плечи и все тело Дэнни. Коринна была близка к обмороку, когда услышала вой полицейской сирены.

Ярость улетучилась из Дэнни так же стремительно, как вспыхнула. Он перестал нажимать педаль газа и съехал на обочину. В ту же секунду его автомобиль был окружен тремя полицейскими машинами с яркими синими маяками. В воздухе повис писк переговорных устройств. Полицейские окликнули Дэнни и приказали ему выйти из машины. Хэнсфорд умоляюще взглянул на Коринну – лицо его вновь стало нежным, а в голосе появились детские нотки.

– Вытащи меня из этой передряги, ладно?

С тех пор они ни разу не виделись. Коринна испытывала душевное потрясение при воспоминании о том происшествии даже по прошествии нескольких месяцев, когда рассказывала мне о нем в заведении Клэри. По ее словам, она делала ошибки в прошлом и, несомненно, будет делать их и в будущем, но надеется, что такой ошибки она не совершит никогда. Она месяцами смотрела на Дэнни издали, изучала его, лепила из него кумира и искала повод для знакомства. За все это время ей ни разу не пришло в голову, что он может оказаться таким непредсказуемым. Она думала о нем только как о ходячем куске секса и по крайней мере хоть в этом оказалась права.

Глава X ЭТО НЕ ХВАСТОВСТВО, КОЛЬ ТЫ СУМЕЛ СДЕЛАТЬ, ЧТО ОБЕЩАЛ

Обитатели площади Монтрей, а было их чуть больше тридцати, в целом относились к Джиму Уильямсу с дружеским уважением. Некоторые из них были внесены в список приглашенных на Рождественские вечера. Другие держались более отчужденно и сохраняли в отношениях некоторую дистанцию. Вирджиния Данкен, жившая в доме на Тэйлор-стрит, до сих пор помнит тот холодок, который пробежал по ее спине, когда она два года назад вышла из дома и увидела на балконе «Мерсер-хауз» красное полотнище с черной свастикой. Джон Лебей, отставной архитектор, в свое время ожесточенно спорил с Уильямсом из-за его, как выразился Джим, «поразительной некомпетентности» в вопросах архитектуры и сохранения исторических памятников. Из-за этих распрей Уильямс не пользовался расположением старого архитектора. Однако стычки с Лебеем были сущей мелочью по сравнению с той холодной войной, которую вели с Джимом его непосредственные соседи Ли и Эмма Адлер.

Чета Адлеров жила в красивом двухэтажном доме, стоявшем на весьма престижном месте в западной части площади. Боковые окна этого дома через Уэйн-стрит смотрели прямо в вестибюль и бальный зал второго этажа Мерсер-хауз. Именно лай собаки Адлеров подсказал Джиму мысль исполнять по ночам свою варварскую органную интерпретацию «Piece Heroique» Сезара Франка. Но собачий лай был лишь одной грустной нотой в бешеной какофонии отношений Адлеров и Уильямса.

Подобно Уильямсу, Ли Адлер играл ключевую роль в восстановлении исторического центра Саванны, однако, его подход к этому делу был совершенно иным. Уильямс лично участвовал в реставрации строений и перепланировке городского центра. Адлер же был организатором – он добывал деньги и сколачивал фонды, предоставляя другим заниматься собственно реставрацией. Он помогал собирать деньги для оборотных фондов, скупал дома, которым грозил неминуемый снос, а потом продавал их людям, бравшим на себя обязательство восстановить здания за свой счет. Достижения Ли Адлера на этом поприще были настолько впечатляющими, а участие настолько энергичным, что он вскоре стал заметной фигурой в национальном масштабе, пропагандируя по всей стране образование оборотных фондов для спасения исторических памятников. В последние годы интересы Ли сосредоточились на реконструкции жилья для чернокожих бедняков. Он ездил по гране и произносил зажигательные речи. Его избрали совет директоров Национального треста по сохранению исторических памятников. Он обедал в Белом доме, Его имя постоянно мелькало на страницах «Нью-Йорк таймс» и общенациональных журналов. Ли Адлер, в свои пятьдесят с небольшим, стал самым известным за пределами Саванны саваннцем.

Такая известность явилась причиной недовольства местного общества. Поведение Адлера расценивали, как напыщенное и властное. Его считали автократом и надутым индюком. В глаза и за спиной его обвиняли в том, что он присваивает себе чужие заслуги и что единственная его цель – прославиться и заработать побольше денег. Джим Уильямс во многом разделяя подобные чувства.

Внешне отношения между Адлером и Уильямсом выглядели вполне цивилизованными, но не близкими. Ли Адлер был членом совета директоров Телфэйрского музея, президентом же этого совета являлся Джим Уильямс, и их неприязнь часто прорывалась наружу во время заседаний совета. Однажды Адлер обвинил Уильямса в краже мебели из музейных фондов. Уильямс отмел эту инсинуацию и, в свою очередь, обвинил Адлера в очернительстве любого человека, который понимал в музейном деле больше, чем он сам. Позже Джим устроил настоящий заговор, в результате которого Адлер был выведен из совета директоров. Ли никогда не простил этого Джиму.