Полночь в саду добра и зла

Миллисент Мурленд советовала Уильямсу не устраивать бал.

– Этого не стоит делать ни в коем случае, Джим, – говорила она ему и думала, что он прислушается к ее совету, до тех пор, пока не обнаружила приглашение в своем почтовом ящике. Для миссис Мурленд это приглашение превратилось в мучительную дилемму. После не скольких бессонных ночей она решила не идти.

Уильямс отказывался признать, что его вечер может превратиться в манифестацию дурного вкуса. Он говорил, что и он сам и его адвокаты решили, будто отказ от вечера могут истолковать как признание вины. Следовательно, вечер необходимо устроить. Правда, Джим решил отказаться от проведения традиционного мальчишника на следующий день. «Единственный, кто будет об этом жалеть, это Леопольд Адлер, – сказал по этому поводу сам Уильямс. – У него была бы прекрасная возможность пошпионить за мной».

Уильямс был уверен, что Ли Адлер подзуживает окружного прокурора, чтобы тот предъявил Уильямсу обвинение в убийстве, и не смягчал бы его, хотя на словах Ли делал вид, что очень озабочен судьбой Джима. Через два дня после перестрелки Эмма Адлер написала Джиму, что очень сочувствует ему и предлагает всю возможную помощь, если таковая потребуется. Письмо было подписано: «Любящая вас Эмма».

– Использование слова «любящая», – заявил по этому поводу Уильямс, – как раз и доказывает, что письмо есть упражнение в неискренности. Эмма Адлер любит меня не больше, чем я – ее, и мы оба это прекрасно знаем.

Уильямс не стал приглашать чету Адлеров на свой Рождественский вечер.

Как и в прошлые годы Джим заранее сделал все Необходимые приготовления к празднику. Помощники Уильямса привезли в дом три грузовика пальмовых лиан, кедровых сучьев и листьев магнолии. Целую неделю они украшали семь каминов и шесть люстр Мерсер-хауз. В день званого вечера, утром, в дом прибыла Люсиль Райт жарким из свинины, индейки и говядины; галлонами креветок и устриц; корзинами кексов, печений и пирогов. Обильные закуски были разложены на серебряные тарелки, расставленные вокруг букета розовых и белых камелий в центре грандиозного обеденного стола. Шесдесятифутовая гирлянда пламенных орхидей украшала винтовую лестницу. Воздух был напоен ароматами сосны и кедра.

Ровно в семь часов Уильямс открыл входную дверь Мерсер-хауз и вместе со своей матерью и сестрой, Дороти Кинджери, встал на пороге, приготовившись к приему гостей. Женщины были в вечерних платьях, хозяин в черном галстуке и строгом пиджаке. В манжетах его сорочки сверкали сделанные по заказу русского императора запонки работы Фаберже. Джим глубоко вздохнул. – Теперь-то я узнаю, кто мои настоящие друзья.

Ему не пришлось долго ждать. Первые гости уже подходили к дому.

Казалось, им не будет конца – люди приезжали дюжинами и десятками. Скоро число прибывших перевалилo за сотню. Каждый из них тепло приветствовал Уильямса, выражая свои сочувствие и поддержку, а потом входил в дом, оставляя одежду на попечение дворецкого в кабинете хозяина. По мере прибытия новых гостей настроение, бывшее вначале несколько подавленным, стало быстро подниматься. Одетые в белые пиджаки лакеи разносили подносы с напитками и закусками. (Напитков не жалеть, наливать твердой рукой велел Уильямс своему буфетчику.) Вскоре смех и веселье достигли такого накала, что шум заглушил звуки рояля. Уильямс пригласил двести человек и считал, что добьется своего, если придет хотя бы сто пятьдесят. Через полчаса стало ясно, что эта цель достигнута. Джим Уильямс выиграл свой светский плебисцит. Через час он оставил свой пост в дверях и смешался с толпой гостей.

– Какие люди пришли к вам? – спросил я Уильямса. – А какие остались дома?

– Дома остались ханжи и святоши, – ответил он, – те, кто очень ревниво относился к моему успеху в Саванне, и те, кто хотел выразить мне свое неодобрение. Не пришли также те, кто искренне желает мне добра, но боится признаться в этом публично. Те люди, которых вы здесь видите, самодостаточны настолько, чтобы игнорировать любое мнение, ставящее под вопрос их решение прийти. Как, например, вот та леди, Элис Доулинг; ее покойный муж был послом в Германии и Корее. Она разговаривает сейчас с Малкольмом Маклином, бывшим мэром Саванны, а ныне главой ведущей юридической конторы. Маленькая старушка справа от Маклина – это одна из семи женщин, основавших Фонд истории Саванны, Джейн Райт. Она – прямой потомок третьего губернатора Джорджии. А вот справа от нее вы видите внушительного мужчину с седыми усами. Это Боб Минис, один из самых блестящих и влиятельных финансистов Саванны. Его прапрадед был первым белым человеком, родившимся в нашем штате. Он еврей, но это голубая кровь Джорджии, это единственный еврей-член Оглторпского клуба. Дальше направо, у дверей, беседуют двое мужчин. Это – Джордж Паттерсон, бывший президент Национального банка «Либерти», и Александр Ярли, бывший председатель инвестиционного банка «Робинсон-Хамфри», что в Атланте.

Уильямс был похож на игрока в покер, у которого на руках все четыре туза.

– Смотрите, – продолжал он, – там у рояля стоит женщина в ярко-красном платье, с приятным контральто. Это Вера Даттон Стронг – как обычно, в центре внимания и, как обычно, говорит, не закрывая рта. Она – наследница целлюлозного короля Даттона и живет в настоящем дворце на Ардсли-парк. При желании, в этом особняке было бы не стыдно разместить посольство. Вера разводит пуделей. В доме их около дюжины, и добрая половина из них спит в спальне с ней и ее мужем Кэхиллом. А теперь посмотрите на ее слушателя, это директор Телфэйрского музея Александр Гаудиери, и это просто счастье, потому что она не даст ему раскрыть рот при том, что никого не интересует, что он хочет сказать.

Проходя мимо Веры Стронг и ее собеседника, мы уловили обрывки разговора.

– Наследственность с обеих сторон просто великолепна, – говорила миссис Стронг. – Вы бы видели, как себя ведет, у нее очень ровный характер и ясные глаза. А какая умница!

– Опять о собаке! – вмешался в разговор Уильямс. – Кто здесь говорит о собаках? – изумилась в ответ миссис Стронг.

– Не скромничайте, Вера, – поддразнил женщину Уильямс, – «наследственность… великолепна, ровный характер». Да никто и не думает завидовать вам из-за вашего нового пуделя. Продолжайте, продолжайте! Вера Стронг вдруг едва не подавилась.

– Боже мой! Вы меня шокируете, ведь я говорю о невесте Питера. Я же скоро стану свекровью! – Вера откинула назад голову и заразительно рассмеялась. Потом она схватила Уильямса за руку и заговорщически произнесла, понизив голос: – Поклянитесь, что никому об этом не скажете!

Вытянув из Джима страшную клятву, она повернулась к паре, стоявшей рядом.

– Нет, вы видели? Джим подслушал мой рассказ о невесте Питера, но это же убийственно. Я говорила… Уильямс отвел меня в сторону.

– В этом вся Вера Стронг. Ее самый ценный дар – это чувство юмора. А теперь посмотрите на тех двоих, – продолжал Уильямс, кивком головы указав на мужчину средних лет и женщину. – Это Роджер и Клер Маултри. Он был президентом газовой компании до тех пор, пока пятнадцать лет назад не разразился скандал. Однажды ночью они с женой поехали прогуляться и остановили машину в каком-то месте на берегу реки. Подошел ночной сторож и попросил их отъехать, поскольку они вторглись в чье-то частное владение, но они отказались подчиниться. Сторож вызвал полицию. Приехал коп и потребовал у них документы. Роджер разъярился и устроил потасовку с полицейским. Тогда Клер вытащила из бардачка пистолет и крикнула: «Падай, Роджер, сейчас я пристрелю этого сукина сына!». Коп вытряхнул Клер из машины и так намял ей бока, что женщина провела неделю в госпитале. Обоих обвинили в нарушении прав частной собственности, пьянстве в общественном месте, неподобающем поведении и сопротивлении аресту; ее, кроме того, обвинили в угрозе убийства в адрес полицейского, а его – в оскорблении полицейского действием.

Роджер отказался платить мелкий штраф, чтобы покончить с этим делом, и супруги предстали перед судом. На суде Роджер заявил, что место парковки было выбрано не случайно – при свете луны он хотел проинспектировать установку очередной газовой линии, то есть остановка была вызвана служебной надобностью. Самые уважаемые граждане Саванны выступили с лестными характеристиками Роджера и его супруги; совещание присяжных длилось всего двадцать пять минут. Вердикт гласил: невиновны по всем пунктам. Эти двое считают себя выше всякой ответственности, вероятно, поэтому они сегодня здесь.

Уильямс оглядел зал.

– Видите того мужчину в настоящем охотничьем костюме? Это Гарри Крэм – человек-легенда.

Джим имел в виду мужчину лет семидесяти патрицианского вида в ярко-красном фраке с золотым шитьем на кармане.

– Гарри Крэм за всю свою жизнь не работал ни одного дня, – продолжал Уильямс. – Его, можно сказать, сослали в эту глушь. Семья переводит ему денежное содержание из Филадельфии, видимо, надеясь, что он никогда туда не вернется. На эти деньги он ведет великосветскую жизнь – путешествует по миру, охотится, пьет и играет в поло. Гарри – дитя природы, полное первозданного очарования. Рядом с ним – его четвертая жена – Люси. Они живут на Девилс-Элбоу, громадном лесистом острове у побережья Южной Каролины. В столовой висит портрет его деда работы Сингера Сарджента.

Впрочем, и сам Гарри Крэм в своем живописном наряде вполне мог бы позировать для парадного портрета.

– Одно время Гарри удивлял своих друзей тем, что летал над их домами в частном самолете и бросал сверху мешки с цветами, норовя попасть в печную трубу, – рассказывал между тем Уильямс. – Однажды он въехал в отель «Де Сото» верхом на коне. Когда он жил на плантации Фут-Пойнт, то, приглашая к себе на ленч друзей, имел обыкновение предупреждать их, чтобы они приезжали не позже двенадцати. И надо сказать, что для этого были все основания. Без четверти двенадцать он брал с собой бутылку виски, винтовку и забирался на дерево, откуда прекрасно просматривалась дорога, по которой приезжали гости. Как только било полдень, Гарри прикладывался к оптическому прицелу и меткими выстрелами сбивал с радиаторов опоздавших фирменные эмблемы. Это был его способ учить людей хорошим манерам.