Полночь в саду добра и зла

– Сонни звонил мне вчера и убеждал изобразить смирение и раскаяние, – сказал Уильямс. – Не знаю, как у меня это получится, но я искренне старался выглядеть нищим. На мне тот же блейзер, в котором я был в пятницу. Присяжные подумают, что мне нечего надеть. Правда, они никогда не узнают, что пиджак сшит на заказ у Данхилла, а в каждой пуговице восемнадцать карат чистого золота.

Зейлер начал выполнять свой план. Перед тем, как Джим вышел к месту свидетеля, его сестра проводила миссис Уильямс к выходу. Вслед за этим Зейлер попросил Джима охарактеризовать свои отношения с Дэнни Хэнсфордом.

– Он был чудесный парень, – говорит Уильямс. – Мог быть просто очаровательным. У него имелась подруга, у меня тоже. Но мне кажется, что секс – это совершенно нормальное явление. Мы с Дэнни несколько раз им занимались. Это не смущало ни его, ни меня. У нас с ним были подруги. То, что произошло, обычное, естественное дело.

По выражению лиц присяжных стало ясно, что они не считают такие дела обычными и естественными.

К допросу Уильямса приступает Лоутон. Джим смотрит на окружного прокурора с нескрываемым вызовом.

– Согласно вашим показаниям, вы с Хэнсфордом время от времени имели половые контакты, – говорит Лоутон. – Это верно?

– М-м-м-мм.

– И вы искренне полагаете, что такой секс – вполне нормальное явление.

– Видите ли, это не только вполне нормальное явление. В то время, когда я его знал, Дэнни зарабатывал на жизнь проституцией, предлагая себя за деньги всем желающим.

– Именно так, – подтверждает Лоутон. – Все верно. Итак, он был уличным мальчишкой с четырнадцати лет. Вы это знали?

– О, да.

– Его исключили из школы в восьмом классе, а к моменту смерти ему было около двадцати лет, так?

– Двадцать один год. Дэнни был уже совершеннолетним.

– Естественно, я не стану оспаривать ваше право иметь такие половые отношения, какие вы находите приемлемыми. Но вам было пятьдесят два года, а ел двадцать один. Это что, нормальные естественные отношения?

– М-м-м-ммм. Видите ли, мне действительно пятьдесят два года, но Дэнни столько испытал на своем веку, что по опыту он был гораздо старше.

– У меня нет больше вопросов, – говорит Лоутон. Благодарю вас.

Уильямс выбрал явно не те слова, которых ожидал от него Зейлер, но искренность, с которой он говорил, неi позволит Лоутону вызвать в суд двух приятелей Хэнсфорда для опровержения показаний Уильямса. По мнению Зейлера в этом залог успешного исхода процесса.

Во время перерыва Зейлер сказал мне, что судья Оливер – старый и усталый человек, который больше всего на свете боится нового протеста Верховного суда и нового пересмотра дела и поэтому позволил защите привлечь больше свидетельств о склонности Дэнни Хэнсфорда к насилию, чем их было привлечено к разбирательству в прошлый раз.

– Мы не получили бы и половины таких возможностей, будь судья помоложе и поэнергичнее, – говорит Зейлер.

Барри Томас, бригадир из мастерской Уильямса, как раз один из тех свидетелей, которые должны дать показания о склонности Хэнсфорда к насилию. Томас, хрупкого сложения шотландец, вспоминает, как за два месяца до смерти Дэнни Хэнсфорд без всякой видимой причины напал на него в Мерсер-хауз.

– Дело было в конце рабочего дня, – рассказал Томас, – я собирался домой и уже шел к двери, когда услышал сзади чьи-то шаги. Я обернулся и увидел, что ко мне приближается мистер Хэнсфорд. Он подбежал и ударил меня в живот. Джим оттащил его в сторону и обратился ко мне: «Лучше уходи, Дэнни не в себе». Через пару дней мистер Хэнсфорд извинился за то, что ударил меня, и предложил мне стукнуть его в живот, но я отказался. Я до сих пор не могу понять, почему он на меня напал. Видимо, таков был его характер.

Томас спускается с трибуны и направляется к выходу. В коридоре чья-то рука хватает его за ухо. Он вскрикивает от боли, и дверь закрывается. Я выхожу в коридор и вижу, что за ухо беднягу держит Минерва.

– Зачем ты это сказал? – шипит она.

– Сказал что? – спрашивает Томас, стараясь оторвать руку Минервы от своего уха.

– Зачем ты наговорил все это про мертвого мальчика? – спрашивает женщина, снова дергая Барри за ухо. – Зачем ты это сказал?

– Потому что это правда, – отвечает Томас. – Он ударил меня в живот без всякой причины.

– Это не имеет никакого значения, – утверждает Минерва и отпускает злополучное ухо. – Ты снова разозлил мальчика. Теперь его надо успокоить.

– И что ты от меня хочешь?

– Хочу, чтобы ты дал мне пергамент. И еще ручку, чтобы в ней были красные чернила. И… погоди, дай я подумаю. Ножницы! Мне нужны ножницы. Еще мне нужны свечка и Библия. Только поживее!

– Пергамент? – ошарашенно переспрашивает Томас. – Где я его на…

Минерва снова хватает его за ухо.

– Я знаю, где вы можете взять Библию, – говорю я, выступая вперед. – В мотеле напротив.

За пять долларов клерк мотеля выдает нам Библию и свечу. В писчебумажном магазине Фридмана Томас покупает красный фломастер и пачку веленевой бумаги, которая больше всего подходит как замена пергамента. Когда Барри начинает расплачиваться, Минерва останавливает его.

– Положи деньги на прилавок, – говорит она. – Клади, не могу же я вечно держать твою руку. Поцелуй деньги, прежде чем положить, тогда они снова вернутся к тебе.

Томас послушно целует купюру и кладет ее на прилавок. Оказавшись снова в машине Томаса, Минерва раскладывает на заднем сиденье свои причиндалы.

– Поезжай-ка поближе к воде, – велит она.

Томас подчиняется и ведет машину по крутому спуску к Ривер-стрит. Мы едем по эспланаде – с одной стороны доки, с другой – старые склады. Минерва показывает пальцем на старинную трехмачтовую шхуну.

– Езжай туда.

Томас останавливает машину под самым бушпритом, Минерва зажигает свечу и начинает непонятный речитатив. Одновременно она красным фломастером пишет на веленевой бумаге фразы из Библии. Покончив с этим делом, она рвет бумагу на мелкие квадратики, зажигает свечу и начинает сжигать клочки бумаги один за другим. Хлопья пепла разлетаются, как снежинки, по салону машины.

– Возьми эти три клочка, которые я не сожгла, – говорит она Томасу, – и скажи мистеру Джиму, чтобы он положил их себе в ботинки.

В этот момент я вдруг понимаю, что при этой сцене присутствуют не три человека, а четыре. На улице, буквально в футе от моего лица, стоит полицейский и с любопытством заглядывает в машину.

– Мэм? – произносит он.

Минерва держит горящую свечу перед своим носом и сквозь пурпурные очки в упор смотрит на стража порядка.

– А-а-а-а-а-аааах! – выдыхает она, засовывает горящую свечу себе в рот и смыкает губы. Щеки ее начинают светиться, как волшебный фонарь. Впечатление такое, что кожа раскалилась докрасна. Свеча гаснет, и Минерва протягивает ее полицейскому. – Мы больше ничего не жжем, – говорит она и хлопает Томаса по плечу. Мы отъезжаем. В зеркале виден полицейский – он стоит со свечой в руке и тупо смотрит, как мы сворачиваем за угол.