Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Письма

Твердя старинное: «довольно».

Светила смотрят всё мрачней,

Но час тоски моей недолог,

И скоро в бездну мир червей

Помчит озлобленный осколок.

Комет бегущих душный чад

Убьет остатки атмосферы,

И диким ревом зарычат

Пустыни, горы и пещеры.

И ляжет жизнь в моей пыли,

Пьяна от сока смертных гроздий,

Сгниют и примут вид земли

Повсюду брошенные кости.

И снова будет торжество

И снова буду я единой,

Необозримые равнины,

И на равнинах никого.

* * *

Я уйду, убегу от тоски,

Я назад ни за что не взгляну,

Но руками сжимая виски,

Я лицом упаду в тишину.

И пойду в голубые сада

Между ласково-серых равнин,

И отныне везде и всегда

Буду я так отрадно один.

Гибких трав вечереющий шелк

И второе мое бытие.

Да, сюда не прокрадется волк,

Там вцепившийся в горло мое.

Я пойду и присяду, устав,

Под уютный задумчивый куст,

И не двинется призрачность трав,

Горизонт будет нежен и пуст.

Пронесутся века, не года,

Но и здесь я печаль сохраню,

И я буду бояться всегда

Возвращенья к жестокому дню.

Н. Гумилев.

35. В. Я. Брюсову

<Париж. 10/23 февраля 1908 г.>

Дорогой Валерий Яковлевич!

Я давно не писал Вам и теперь хочу искупить этот проступок, посылая Вам несколько новых стихотворений, из которых первое кажется мне не очень плохим, хотя в нем, пожалуй, я воспользовался Вашей темой. Второе обращение к себе самому; в нем я высказываю кое-что пришедшее мне в голову относительно конструкции стиха. Так что взгляните на него скорее как на рассуждение, чем как на стихотворение. Третье я считаю пустяком, но его захвалили, и, может быть, оно понравится и Вам. Недавно случайно в № «Образования» я нашел Вашу «Жизнь», и она мне понравилась больше каждого стихотворенья «Венка». Теперь уже, когда у меня спрашивают, какая Ваша книга наиболее вырисовывает Ваше творчество, я принужден отвечать, что все уже более или менее устарели и что Вы уже обогнали их на очень-очень многое. Никогда бы я не стал Вам писать всего этого, если бы у меня не было корыстной цели: побудить Вас издать новый сборник Ваших последних стихов.

В самом деле, мы (т. е. русские читатели) получаем Блока и Городецкого по нескольку книг в год, а Вас — раз в три <года> и даже больше. Но я, конечно, не говорю здесь о распространении книг для поддержания или увеличения Вашей славы, надеюсь Вы меня не заподозрите в этом, нет, но просто для современного читателя важно быть au courant^[4] Вашего творчества. Тогда бы и русская литература очистилась от мелких гениев, которых приходится хвалить за неимением лучшего, и Георгий Чулков бросил бы перо к великой радости г<осподина> Андрея Белого, и Городецкий подумал бы, что теперь писать левой ногой стало как-то неловко. И я бы поучился.

Все это я пишу Вам как читатель и с его точки зренья мечтаю о Вашей книге, но как писатель должен сознаться, что Вы своей строгостью к себе лучше, чем словами, учите нас тактичному обращенью с литературой. Но мне кажется, что эта Ваша последняя задача уже выполнена: кто хотел, понял, а горбатого исправит могила. Простите мою многоречивость.

Искренне преданный Вам Н. Гумилев.

Андрогин

Тебе никогда не устанем молиться,

Немыслимо-дивное бог-существо,

Мы знаем, ты здесь, ты готов проявиться,

Мы верим, мы верим в твое торжество.

Подруга, я вижу, ты жертвуешь много,

Ты в жертву приносишь себя самою,

Ты тело даешь для великого бога,

А я ему душу мою отдаю.

Спеши же, подруга! Как духи, нагими

Должны мы исполнить священный завет,

Шепнуть, задыхаясь, забытое имя

И, вздрогнув, услышать желанный ответ.

Я вижу, ты медлишь, смущаешься... что же?

Пусть двое погибнут, чтоб ожил один,

Чтоб странный и светлый с безумного ложа,

Как Феникс из пламени, встал андрогин.

Уж воздух, как роза, и мы, как виденья,

То видит отчизну свою пилигрим...

И верь: не коснется до нас наслажденье

Бичом оскорбительно-жгучим своим.

Поэту

Пусть будет стих твой гибок, но упруг,

Как тополь зеленеющей долины,

Как грудь земли, куда вонзился плуг,

Как девушка, не знавшая мужчины.

Уверенную строгость береги:

Твой стих не должен ни порхать, ни биться,

Хотя у музы легкие шаги,

Она богиня, а не танцовщица.

И перебойных рифм веселый гам,

Соблазн уклонов легкий и свободный

Оставь, оставь накрашенным шутам,

Танцующим на площади народной.

И выйдя на священные тропы,

Певучести пошли свои проклятья.

Пойми: она любовница толпы, <