Полное собрание сочинений. Том 21. Мир на ладони
Шрифт:
Большой проблемой для Ерофея было питание. Захваченные с собой два мешка прогорклой муки и крупы и несколько мешков картошки на еду и на семена, мешочек сахара, бутылку постного масла надо было расходовать экономно. Два раза поделиться едою с ним прибегал сын Николай, охотившийся в здешних местах. Это и все, что он имел. Пришлось налегать на то, что может дать человеку тайга: грибы, ягоды, кедровые орешки и разные корешки.
Любопытно, что на отбросы жалкой его «столовой» стали собираться крикливые кедровки, постоянно держался ворон. Однажды заметил Ерофей стайку маленьких птиц. Воробьи?
Сначала засомневался,
Это не первый случай появления воробьев в безлюдных лесах вблизи одинокого жилья человека. О воробьях мне рассказывал Карп Осипович и Агафья. Воробьев у своих охотничьих избушек видели на Камчатке промысловики. А ведь считается: домовой воробей только в поселках и держится.
Под полом дома Ерофей обнаружил охапки добротного сена. После геологов в жилье поселились пищухи, прозванные сеноставками за то, что за зиму готовят копенки сена. Это были мирные и желанные соседи для человека.
«Сложилась полоса времени, я шесть месяцев не видел людей, не слышал человеческой речи. Неожиданно для себя стал разговаривать с кошкой и с этими милыми сеноставками».
Себе на стол Ерофей иногда подстреливал рябчика. Но птицы стали избегать опасное место, а глубже в тайгу на одной ноге охотник пойти не мог. Приспособился петлями ловить зайцев, но поймал только трех — за остальными надо было ходить далеко. Рыбы зимой не поймаешь. И временами поселенец переходил на воду и сухари. Чтобы не опуститься, не впасть в апатию, постановил: днем не спать!
И обязательно пять-шесть часов работы! Выбирал из избушек доски, неразорванные куски толя, распрямлял гвозди — «Агафье все пригодится».
Зимой временами спускался в погреб, где стояли оставшиеся два улья, убеждался: живы пчелы, гудят. Подкормить бы их, да где ж он, сахар… В пору больших снегов от избушки по снежному тоннелю ходил только за дровами и за водой. «Когда пахнуло весной, решил я сделать новое березовое топорище. Прокопал к одинокой березе ход, срубил дерево, а когда вернулся из дома, подкрепившись похлебкой из сухарей и воды, вижу, на ветках лежащей березы в затишье кормится рябчик.
И так весело, хорошо было ему глотать березовые почки. У ружья я отпилил ложе, мог бы, как из пистолета, стрелять навскидку с одной руки. Рябчик — это хороший ужин для меня — бедолаги. Но почему-то не захотелось мне выстрелить. Долго стоял, наблюдал, как кормится птица, а на второй день ради любопытства утром пошел к лежавшей березе. Рябчик на ней.
И меня вроде бы не боится. Стал я с ним разговаривать о человеческой жизни, какая она сложная по сравнению с жизнью птицы. Солнышко уже припекало, и стало хорошо у меня на душе. Даже и умереть было не страшно».
Более серьезный гость появился, когда Ерофей выставил пчел, чтобы могли кормиться на иве. «Взяток был слабый, но запах меда от ульев все-таки шел, и я зарядил патроны пулями, зная, что придет на запах медведь. И он однажды явился. Солнце садилось. Я шел за дровами и вижу вдруг на одном из желтых домишек огромную тень. Медведь! А ружье-то у меня в доме… На своей «липке» проковылял к стенке, где висело ружье, два раза кряду выстрелил вверх. Видел: медведь кувыркнулся, как будто играясь, испуганно побежал в гору».
Хакасская тайга зверем и птицей богата.
Ерофей постоянно
наблюдал филина, видел, как тихо вдоль берега проходили маралы, к избушке часто наведывался колонок, на недалеком болоте в тихие вечера, чавкая, кормился кабан. Но все это было недоступно человеку, ходившему на протезе. «Решил я устроить вблизи от домов солонец — в тайге это лучшая из приманок. Через несколько дней наблюдаю следы. Олени и кабарга приходили солонцеваться. Значит, надо делать засаду… Сел и в первый же вечер вижу — тихо идет к солонцу маралуха. Но стельная — по всем законам стрелять нельзя. И хотя никакой бог не покарал бы меня, стрелять я не стал. Вернулся в потемках к избушке ни с чем… Через день снова сел караулить. И вижу: вблизи солонца по чью-то душу затаился медведь — мой враг и мой конкурент. Как видно, зверь, озадаченный странной моей походкой, внимательно меня изучал. Но я решил показать ему силу. Стрелять не стал, но, вскочив, громко крикнул.Любопытно, что в отличие от первого этот зверь испуга не показал. Оглядываясь, тихо пошел в тайгу. Умный зверь, возможно, понял мою беспомощность и, как знать, мог наметить в жертву себе».
На солонце Ерофей все-таки подстерег молодого марала. Это силы его укрепило, но дело, ради которого он тут высадился, продолжало хиреть. То ли от холода, то ли еще от чего пчелы едва долетали до прилетной доски и, скрючившись, замирали. «То же самое наблюдал я у красных муравьев». Две семьи пчел слил Ерофей в одну более сильную. Но ясно было, как говорят пчеловоды, «из этого роя не вышло ничего». И одинокая жизнь в тайге стала для Робинзона невыносимой. Но как подать бедственный знак?
Тут как раз сел на косе вертолет с туристами с Горного Алтая. Торопясь, Ерофей написал Агафье записку примерно такого же содержания, какую чеховский Ванька Жуков написал дедушке Константину Макаровичу…
Этот же вертолет мог бы переправить Ерофея в обитель на Еринате, но пощадил Ерофей пчел. Они были в разлете, и на произвол судьбы их бросать не хотелось.
Связь с «большой землей» была установлена. Агафья поняла: Ерофей терпит бедствие. И однажды под вечер отшельник услышал два женских голоса — Агафьи и еще один незнакомый. Гости принесли свежего хлеба, домашних гостинцев. И Ерофей впервые за полтора года заплакал.
Решено было: первый же вертолет Агафья попросит перевезти Ерофея «домой». Поставив улей в погреб, Ерофей стал ждать. И вертолет прилетел. Человека со всклоченной бородой, чуть одичавшего и на костылях, посадили в машину.
«Ну, вот я и дома!» — сказал пчеловод, улыбаясь и глотая слезы от радости. И все были рады возвращению. Визжали от восторга и прыгали кобелек Тюбик и постаревшая Ветка.
Какая будет жизнь, Ерофей не знает. Но Агафья сказала: «Грех человека бросить в такой беде».
В этой точке мы и застали события. Наш вертолет, переправляя Агафью с ключей, сел на площадке, где Ерофей бедовал полтора года, — забрали все, что он наготовил там для хозяйства Агафьи, а главное, улей. Ерофей еще надеется жить пчеловодством. «А на крайний случай буду тут дровопилом и дровоколом».
Такова хроника жизни на Еринате.
Фото автора. 17 декабря 1999 г.
Снежная благодать