Полное собрание сочинений. Том 26

Того Вани съ любовью къ нян, ²⁰⁴ съ нжностью къ ²⁰⁵ игрушк, ²⁰⁶ — тотъ былъ, и того уже не стало. О немъ, о потер того Вани, только хотлось плакать. Но какъ только начиналось то, чего результатомъ былъ теперешній онъ, Иванъ Ильичъ, такъ вс. казавшіяся тогда радости превращались подъ еявяніемъ.во что то ужасное, отвратительное.

Начиналось это съ Правовднія. Ему вспоминалось, какъ онъ недавно еще съ товарищами подъ освщеніемъ воспоминанія, подобнаго лунному освщенію, перебиралъ все — и швейцара, и учителей, и воспитателей, и товарищей, и какъ все выходило весело, поэтично, даже тепло, радостно; и вдругъ теперь, подъ этимъ яркимъ, яркимъ, жестокимъ освщеньемъ, которое произвела она, — все это представлялось другимъ, ужаснымъ!

На первомъ мст выступила дтская, но тмъ боле жестокая гордость, хвастовство, аристократизмъ, отдленіе себя отъ другихъ, жадность къ деньгамъ для сластей, обманы учителя, уроки — безсмысленность, тоска, отупнія..... и потомъ дортуары, нужникъ, тайныя сближенія, мерзость, цинизмъ. И надъ всмъ этимъ все одвающая и все загрязняющая растерянность чувственности. Потомъ новыя формы грязной чувственности, опьяненіе табакомъ, виномъ, и при этомъ какая-то фанаберія, хвастовство грязью и искусство держаться въ предлахъ приличной грязи. Потомъ служба, опять развратъ, опять фанаберія, и еще подслуживанье, скрытое, но все такое же какъ и всякое честолюбіе, желаніе быть лучше, выше другихъ и щелканіе. самолюбія и борьба и ненависть къ людямъ.

Потомъ женитьба — такъ нечаянно, и разочарованіе, и запахъ изо рта жены, и чувственность, и притворство, и простая, самая подлая гоньба за деньгами, и такъ годъ, и два, и десять и двадцать — и все та же ложь... И вотъ готово, умирай!

Такъ что жъ это? Зачмъ? Не можетъ быть. Не можетъ быть, чтобъ такъ безсмысленна, гадка была жизнь? А если точно она такъ гадка и безсмысленна была, такъ зачмъ же еще умирать?

Но сколько онъ ни поврялъ оба положенія: 1) о томъ, что вся жизнь была глупость и — первое — гадость, и 2) о томъ, что онъ наврное умираетъ, — оба ²⁰⁷ настоятельно требовали того, чтобы И. И. призналъ ихъ. Въ жизни ничего не было, и что смерть была тутъ, гд то внутри — это говорило все существо его, но онъ не хотлъ признать этого.

И съ сознаніемъ этого, да еще съ болью физической, да еще съ ужасомъ надо было ложиться въ постель, часто не спать ²⁰⁸ отъ боли, вставать, одваться, хать въ судъ, говорить, писать, а если и не хать, дома быть съ тми же 24 часами въ сутки, изъ которыхъ каждый былъ мученіемъ. И жить такъ на краю погибели одному, безъ однаго человка, который бы понялъ и пожаллъ.

*№ 11.

К главе VIII.

Былъ консиліумъ. М. М., Н. Н. ничего не понимали, но притворялись, что они понимаютъ и уважаютъ непонятное мнніе другъ друга и что они очень заняты. <Иванъ Ильичъ тоже притворялся, что онъ вритъ имъ и что они ему нужны. Ему ничего не нужно было.>

————

* [МИТАША.]

Программа.

15 сентября 86 года.

Жилъ человкъ богатый Миташа и дожилъ до 40 лтъ и не зналъ, что доброе и что злое. «Нтъ ни добраго, ни злаго, — говаривалъ онъ. — Живемъ вс, какъ живется. Рыба ищетъ, гд глубже, человкъ — гд лучше. Что лучше, то и длаешь. А доброе и злое — это только «попы выдумали». А о смерти думать не надобно». И впалъ онъ въ бдность и узналъ злое и доброе на себ и поврилъ въ добро и длалъ, когда могъ. Злое въ должникахъ (Миташа), а доброе въ тюремщикахъ и товарищахъ по тюрьм. И сталъ длать доброе. И когда думалъ о смерти — страшно. Но длая доброе, усомнился. Доброе незамтное, жалкое, а злое — явное, гордое, сильное. Не видать добра было. Не хвалилъ никто за доброе. А злое праздновало, и вс уважали).

Усомнился и спросилъ себя: зачмъ длать добро, когда оно безсильно? И попался ему купонъ поддльный. И увидалъ онъ сонъ. Свтлый юноша показалъ ему всю исторію поддльнаго купона: откуда онъ взялся и какъ разносилось зло и какъ пресклось. И онъ увидалъ, что зло расходится, но не побораетъ добро. А добро также расходится и побораетъ добро. И онъ понялъ, что зло есть то поле, которое пашетъ добро, т дрова, которые сожигаетъ добро, та свча, на которой горитъ свтъ добра. Успокоился человкъ, но наскучило ему длать добро. И заболлъ онъ смертно. «Хорошо, — сказалъ онъ, — добро пожираетъ зло и устанавливаетъ царство Божие на земл. Богу это хорошо, a мн что за дло? Зачмъ мн длать добро? Вотъ я страдаю и умираю. Можетъ быть, отъ моей жизни прибавилось добра на земл, да мн - то что — я помру и того не увижу». ²⁰⁹

Сокрушался онъ такъ во время болзни, думалъ и думалъ и ничего не придумалъ. Добро онъ зналъ отъ зла. Зналъ, что добро не пропадаетъ и побждаетъ зло, но не зналъ, зачмъ емудлать добро. Зналъ, что оно хорошо для Бога, но для себяне зналъ, зачмъ нужно добро. ²¹⁰

И явился ему свтлый юноша и сказалъ:

«Ты спрашиваешь: зачмъ теб длать добро, когда ты вотъ умираешь. И теб, тебне будетъ пользы и радости отъ того добра, какое ты сдлалъ. Ты говоришь: теб, тебне будетъ пользы и радости, да кто ты? Если ты Николай, та плоть, т руки, ноги, брюхо, голова, которые ты называешь своими, то какая можетъ быть радость этому Николаю? Ты знаешь, что ты, Николай, умираешь съ каждымъ часомъ и не минуешь умереть въ тяжелыхъ мученьяхъ. Да и кром того, ты спрашиваешь о томъ, кто длалъ добрыя дла, ты спрашиваешь, чт'o будетъ тому, кто длалъ эти добрыя дла? Разв это червивое тло Николая, вчера взявшееся изъ утробы матери и нынче уходящее въ могилу, разв оно длало эти добрыя дла, о польз которыхъ ты спрашиваешь? Добрыя дла длало черезъ тебя то добро, которое вошло въ тебя и жило и живетъ и въ теб и во всемъ мір и управляетъ имъ. Это добро творило твои добрыя дла, и ты знаешь, что оно не умретъ. Полюбивъ это добро, ты слился съ нимъ и сказалъ себ: это добро я длаю. Но не ты длалъ добро. А оно черезъ тебя творило свое дло. Ты былъ орудіемъ его.

Тотъ Николай, о которомъ ты спрашиваешь, что ему будетъ, была только та свча, на которой горлъ свтъ добра. ²¹¹ Но какъ огонь уничтожаетъ свчу, такъ добро уничтожаетъ личную жизнь. Какъ таетъ воскъ отъ лица огня, такъ сознаніе личной жизни уничтожается отъ участія въ добр. Добро ты длалъ только тогда, когда отрекался отъ себя. Пугало смерти стоитъ только передъ тмъ, кто и не знаетъ добра. Смерть разрушаетъ тло, какъ разрушаютъ лса, когда зданіе построено. И тотъ, чье зданіе построено, радуется разрушенію лсовъ и тла. Жизнь для Бога есть постройка Его зданія, для человка — радость спасенія.

Для Бога производится работа освященія міра разумомъ черезъ человка, для человка радость все выше и выше. «Живи такъ же, живи такъ, чтобы еще меньше были промежутки между добрыми длами, и тогда я приду опять и отвчу на твой вопросъ: чт'o теббудетъ отъ добра. Если ты захочешь знать». И онъ пришелъ, и вопроса о себ ужъ не было.

Зерно признало собой, я, свою оболочку, шелуху и огорчается о томъ, что оно погибнетъ. А оно выросло изъ зерна, выпало изъ колоса и опять разрушаясь и бросая свою оболочку производитъ колосъ, полный зернами.

Нужно, чтобъ были силы для дланія дла Божія. Нужно, чтобы было дерево съ цвтами и сменами для достиженія всхъ безконечныхъ цлей, которыхъ оно достигаетъ, и тнь, и пища наскомымъ и растеніямъ, и топливо, и продолженіе своего рода. Что же — длать Богу вс эти дла своей силой? Или природ распасться на безчисленное количество силъ для достиженія всхъ цлей? Нтъ, въ дерево вложена или въ дерев есть сила, жизнь, и она творитъ все, творя себя, достигаетъ всхъ цлей.

Отдльная личная сила жизни дана ему для достиженія цлей вн его. Только, какъ бы сказать, обманъ личной своей жизни побуждаетъ дерево служить міру. Думая жить для себя, оно работаетъ, растетъ, плодится, оно служитъ міру и не знаетъ (какъ намъ кажется), не знаетъ этаго.

То же со всмъ живущимъ, съ животными, съ человкомъ. Не знаю, какъ т, но я, человкъ, и нкоторые люди, со мной живущіе и жившіе до меня, познаютъ этотъ обманъ. Человкъ какъ будто одаренъ способностью, которая открываетъ ему обманъ. Какъ будто Богъ или природа длаетъ его участникомъ своей тайны, позволяетъ ему заглянуть въ механизмъ своей работы. Человкъ заглянулъ туда, что жъ ему длать? Какъ ему примириться съ своимъ положеніемъ? Вся его жизнь и его стремленіе къ жизни есть обманъ. Онъ со всми своими стремленіями есть только чье-то орудіе для достиженія какихъ то чуждыхъ ему цлей. Военноначальникъ посылаетъ полкъ солдатъ туда, гд вс наврно будутъ убиты. Но онъ не говорить имъ. Если бы они знали, они [не] пошли бы. Онъ говоритъ, что есть рискъ, но и большая награда, радость предстоятъ имъ. Они врятъ. И идутъ. Но въ жизни людей положеніе гораздо хуже. Имъ всмъ (мыслящимъ) ясно сказано, что они неизбжно умрутъ въ великихъ страданіяхъ, что они только орудія для чуждыхъ имъ цлей, и въ награды, общанныя имъ и выдуманныя только слабоумными людьми, вслдствіе безнадежности ихъ положенія, они врить не могутъ. Неужели такъ ужасно положеніе людей? И такъ ужасно именно потому, что имъ данъ разумъ, указывающій имъ на значеніе ихъ личной жизни для міра, ужасно именно вслдствіе того, что они допущены въ тайны Бога или природы? ²¹² Мой разумъ, то, чт`o допущено въ тайны Бога — я, и я — моя личная жизнь. И оба эти я связаны въ одно. Я знаю, что я живу не для себя и я хочу сть. Разумъ говоритъ, не можетъ не говорить, потому что несомннно видитъ это на всемъ живущемъ: я живу не для себя. Личная жизнь говоритъ: а я для себя хочу сть. ²¹³ Но разумъ не можетъ не видть. что личная жизнь дерева, животнаго, а потомъ и моя, хотящая сть, — есть только орудіе, средство достиженія наибольшихъ цлей при наименьшемъ усиліи (какъ всегда дйствуетъ природа), средство для общей жизни, той самой, къ которой стремится разумъ, и потому разумъ даетъ жизнь высшаго порядка, и въ немъ только жизнь. ²¹⁴