Полное собрание сочинений. Том 85. Письма к В. Г. Черткову 1883-1886 гг.

Два указанных письма Черткова на эти темы приводим почти полностью. В первом из них, от 27/28 ноября, он пишет: «Вчера я позабыл вам сказать то, что собирался и что мне кажется очень важным, а именно, что Сытин просит не только содержания для картинок на большом листе, а также и для книжек, подобных той, которую я вам показывал, — «Убиение младенцев». Напоминаю вам об этом «к сведению» для того, чтобы, если какой-нибудь из ваших рассказов невольно растянется так, что не поместится под картинкою на отдельном листе, то в таком случае вы знали бы, что это не только не жаль, но даже очень хорошо, так как крестьяне могут в таком случае получить этот рассказ в форме книжечки, причем на обертке мы поместили бы два раскрашенные рисунка, иллюстрирующие рассказ. Одним словом, позволю себе, Лев Николаевич, вам высказать мое мнение, что для пользы читателей вам не следовало бы рассчитывать размер и вообще думать о размере ваших рассказов. Присылайте их того размера, в какой они естественно выльются, всё равно как при живом рассказе рассказывающий не стесняет себя заботою о том, сколько минут и пол-минут его займет рассказать тот случай, который он хочет рассказать. А наше уже издательское дело будет состоять в том, чтобы подобрать под размер каждого рассказа подходящую форму, — или картинки с текстом, или книжечки с картинками с самым крупным общедоступным шрифтом и, следовательно, необъемистого содержания. Или, наконец, книжечки с обыкновенным шрифтом и объемистым содержанием. Если вы будете иметь это в виду, то, вероятно, будете свободнее в изложении и в выборе самых рассказов и будете писать уже совершенно как говорите, следовательно, без переделок и сокращений, что и необходимо в таких изданиях, где приходится конкурировать с массою рассказов, писанных, напр., отставными дьяконами, которые за 2, 3 рубля отваливают в один вечер трех отдельных «святых»... Надеюсь, что вы не подумаете, что я возымел желание вам преподавать советы по писательской части. Я чувствовал только непреодолимую потребность поделиться с вами этими соображениями... Вчера я целый день приводил в порядок свою комнату, свои вещи и бумаги, которые слишком многочисленны и разнообразны. — Бирюков радуется и совсем просветлел тому, что дело наше так отрадно завязывается. Он, вероятно, получит в Петербурге хорошее место, при лаборатории, с возможностью безвозмездно отдавать половину своего времени занятиям предполагаемою конторою... Завтра или сегодня — не знаю как сказать, так как я уже лег спать, заснул, проснулся и опять сейчас лягу — теперь 3 часа ночи. Ну, скажем, сегодня я отправлюсь к Крамскому и сейчас сообщу вам, как он отнесется к нашему плану. Желательно было бы, чтобы я получал здесь ваши рассказы по одиночке, лишь только вы кончаете каждый из них, так как в таком случае я могу удобнее и скорее заинтересовать художников, а они будут скорее браться зa рисунки, и, вообще, дело таким образом пойдет спорее».

В письме от 1 декабря Чертков сообщает: «На следующий день после приезда сюда я навестил Крамского и, к своему полному удивлению, застал его совсем больным. Кашляет, как чахоточный, лихорадка вот уже вторая неделя. Боткин шлет его за границу. Но он говорит, что не имеет возможости ехать. Ужасно его жаль и ужасная, ужасная потеря, если он умрет. Он прочел отрывок ваших Декабристов и — в восторге. К нашему делу он отнесся совсем сочувственно. Радуется, что вы опять взялись за рассказы. Хотя он сам теперь не в состоянии работать (он совсем себя считает вычеркнутым из рядов), —тем не менее он предлагает собрать нескольких друзей-художников и содействовать их привлечению к делу улучшения содержания лубочных изданий. Повидимому, в содействии недостатка не будет, так как одно ваше участие в этом деле многих ободряет и подталкивает. Вчера я выслал вам две картинки для передачи Орлову, так как не знаю, в районе ли московской городской почты он живет, и думал, что он вернее и с меньшими хлопотами получит через вас [об Орлове см. ниже прим. 5 к настоящему письму]. При сем присылаю для него же еще маленькую фотографию, о которой я вам говорил на извозчике. Эти картины присылаю ему с тем, чтобы он, когда будет к тому расположен, написал текст к тем из них, которые сильнее в нем отзываются. Текст прошу его прислать мне сейчас же, когда напишет, а картины пока оставить у себя. Разумеется я могу условиться с художниками относительно исполнения этих картин для лубочных изданий только тогда, когда буду иметь в руках самый текст Орлова, который будет при них напечатан. Пожалуйста передайте всё это ему и скажите ему, что очень, очень хочется ему писать, но — завален всякими мелкими хлопотами по водворению матери на новой квартире... С сегодняшнего дня надеюсь распределить все время, свои занятия правильно. До сих пор положительно не было возможности. — Странное дело — попавши в Петербург, я оказался как бы совсем отрезанным от всего того мира, в котором преимущественно осталось мое сочувствие, моя симпатия. Ни одного письма ни от кого еще не получил. Странно [вычеркнуто: «и — одиноко, очень одиноко»]. Впрочем неправда — здесь Петр Апурин [см. прим. 2 к п. № 6 от 4—6 марта 1884 г.] и с ним живется и работается всё лучше и лучше... Бирюков бодр и весел. На этих днях собирается в свою деревню до Рождества. Вообще мне очень хорошо...». — Упоминаемый в последнем письме Боткин, лечивший Крамского, — Сергей Петрович Боткин (1832—1889). — Отрывок из «Декабристов» Толстого, восхищавший Крамского, был напечатан в «Сборнике О-ва для пособия нуждающимся литераторам и ученым», Спб., 1884

¹ Толстой говорит о присланном ему снимке с картины известного французского художника Вильяма Адольфа Бугро (W. A. Bouguereau, 1825—1905). Произведения его отличаются большой внешней красотой, тонкостью и художественным благородством рисунка, но не обнаруживают глубины и оригинальности творчества и носят в общем «академический» характер. Картина эта была предназначена к изданию в красках для намеченной Чертковым серии «Картин для народа» с текстом. О судьбе этой картины, при издании ее в намеченной серии, см. прим. 3 к п. № 51 от начала апреля 1885 г.

² Повидимому, Толстой работал, как это было условлено с Чертковым, над текстом, предназначенным для сопровождения какой-нибудь картины, но над каким именно в данном случае, — установить не удалось.

³ «Так что же нам делать?». См. прим. 6 к п. № 15 от 25—27 апреля 1884 г.

⁴ Иван Николаевич Крамской (1837—1887) — художник, создавший ряд картин, в том числе чрезвычайно ценимую Толстым картину «Христос в пустыне» (находится в Третьяковской государственной галлерее) и ряд портретов. Род. в небогатой мещанской семье в г. Острогожске Воронежской губ., рисовать и писать акварелью стал с ранних лет; до поступления в Академию служил ретушером в разных фотографиях. В Академии художеств проявил большой талант, но не пошел по проторенному академическому пути, а вступил вместе с другими художниками того же нового тогда направления в «Товарищество передвижных выставок». В 1873 г. жил невдалеке от Ясной поляны и написал два портрета Толстого. Был в дружеских отношениях с Чертковым, который хотел сблизить его с Толстым. В письме от 15 июня 1884 г., рассказывая Толстому о посещении вместе с Крамским сыновей Сютаева (см. прим. 5 к п. № 36 от 14 ноября 1884 г.), он прибавляет: «Мне так хотелось бы, чтобы вы опять сошлись с Крамским, он славный и умный человек, полон жизни».

⁵ Владимир Федорович Орлов (1843—1898) — в то время близкий Толстому человек. Сын сельского священника Владимирской губ., кончил семинарию во Владимире. Еще в семинарии стал размышлять о тяжелом положении трудящихся классов общества и перечитал множество книг по социальным и политическим вопросам. Не удовлетворенный ими, пришел к убеждению, что народ прежде всего нуждается в образовании, добился учреждения школы в родном селе и сам сделался сельским учителем. Увлекшись сестрой известного революционера C. Р. Нечаева, сошелся с его семьей. Идей Нечаева он не разделял, — отталкивал его главным образом террор, но близкие отношения с несколькими «нечаевцами» окончились заключением его в крепость, где он просидел два года. В 1871 г. его судили, и он был оправдан. Защитник его на суде, К. Ф. Хартуляри, в книге своей «Итоги прошлого», Спб., 1891, стр. 152—153, говоря об Орлове, отмечает в нем знание жизни, страшное терпение, постоянную сосредоточенность, своеобразный ригоризм и необычайную твердость в раз сложившихся убеждениях. В 1880-х гг. он был учителем железнодорожной школы, под Москвой. Толстой познакомился с ним в 1881 г. и вскоре почувствовал в нем что-то близкое своим исканиям. В Дневнике Толстого за 1884 г. имя Орлова встречается много раз. Он приходил к Толстому и иногда оставался у него ночевать. Так 17 марта Толстой пишет: «Пришел Орлов... Говорили о юродивых, и Лаотцы назвал философией юродивого. Ночевал. Как мне весело было стелить ему постель»; 6 апреля — «С Орловым немного неясно. Я дорожу его единомыслием и не совсем в него верю»; 28 апреля — «Орлов хорошо объяснил свою любовь к золоторотцам. Правда, это дети — неиспорченные рефлексами, люди — на добро и зло искренно способные»; 6 мая — «Орлов. Я всегда рад ему». Наконец, в Дневнике от 25 июля, вернувшись в Ясную поляну из Тулы, куда он ходил с другом своим Н. Н. Ге к кн. Л. Д. Урусову, с которым он был тоже очень близок (см. о нем прим. 15 к п. № 46 от 24 февраля 1885), Толстой пишет: «Вернулись домой с Ге. Прелестное чистое существо. Он — Чертков, Вас[илий] Ив[анович] [Алексеев], Урусов, Орлов», — как бы перечисляя таким образом всех наиболее близких и дорогих ему людей того времени и среди них уделяя место и Орлову. Об Орлове см. также ниже письмо Толстого № 46 от 24 февраля 1885 г. и комментарий к этому письму.

* 38.

1884 г. Декабря 8. Я. П.

Милый другъ. Не перестаю думать о васъ и о нашемъ дл для дла и для васъ. — Но боюсь, что вы многаго ждете, что вы sanguin.¹ Ждите, что ничего изъ этаго не выйдетъ. Я очень желаю успха, но постоянно себя осаживаю, т. е. сомнваюсь въ успх. Я теперь въ деревн, мн очень хорошо, немного разлука съ своими тревожить. Я ничего еще не сдлалъ и потому, что не могу и, главное, потому, что статья о переписи загородила дорогу. Мн необходимо сказать все, что я знаю въ этомъ направленіи. Меня огорчила дороговизна картинъ.² Передъ Пилатомъ³ — прекрасно, но для этихъ картинъ есть препятствія. Вчера, дучи на жел[зной] дор[ог], встртилъ Маковскаго.⁴ Онъ говорилъ, что ему нужно меня видть по длу, точно такое же, какъ ваше. Я пока доволенъ.

Т.

Петербургъ Милліонная, 32.

Владиміру Григорьевичу

Черткову.

Полностью печатается впервые. Отрывок напечатан в ТЕ 1913 года, в отделе «Письма Л. Н. Толстого», стр. 14. На открытом почтовом бланке пометка рукой Черткова «№ 38» и почтовые штемпеля: «Москва 9 дек. 1884», «С. Петербург 10 дек. 1884». Датируем, исходя из того соображения, что письмо должно было быть написано по крайней мере за сутки до того, как пришло со станции Козловка-Засека в Москву, где наложен был первый почтовый штемпель; раньше же 8 декабря это письмо Толстого не могло быть написано, потому что, как видно из писем его к Софье Андреевне от 7 и 8 декабря, он приехал на Козловку-Засеку только к вечеру 7 декабря.

Письмо это написано Толстым по внутреннему побуждению, до получения новых писем от Черткова. Прожив немногим более месяца в Москве, Толстой устал от городской жизни и, как он говорит в кратком письме своем к Софье Андреевне, написанном на станции, ему стала необходима «ванна деревенской жизни». В письме ей же от 8 декабря он пространно описывает свои деревенские впечатления, начиная с момента приезда: «Вчера — пишет он — когда вышел и сел в сани и поехал по гладкому, рыхлому в пол-аршина (выпал в ночь) снегу, в этой тишине, мягкости и с прелестным зимним звездным небом над головой, с симпатичным Мишей, испытал чувство, похожее на восторг...» (см. т. 83). Далее идет сообщение о чтении, работе над статьей «Так что же нам делать?», о разговорах с крестьянами, поездке в санях с крестьянскими детьми и рассказывании им китайской сказки. Однако и в этой обстановке Толстой, как видно из первых же строк его письма к Черткову, не перестает думать о начатом им деле издания картин и книжек для народа.

¹ «Сангвиник» — в смысле способности увлекаться, горячности характера.

² Объяснение этой фразы мы находим в письме П. И. Бирюкова к Черткову от 9 декабря 1884, где он, повидав Толстого в Москве, сообщает: «Он, Толстой, недоволен, что ты покупаешь такие дорогие гравюры» (AЧ). Гравюры эти предназначались для воспроизведения хромолитографическим способом в серии картин для народа.

³ Картина венгерского художника Михаила Мункачи (Michael Munkacsy, 1846—1900) с множеством фигур и с большим, несколько театральным драматизмом в передаче движения при реалистической трактовке бытовой стороны изображаемого события. Предположение Толстого, что цензура не пропустит картину для народного издания, в дальнейшем оправдалось.

⁴ Владимир Егорович Маковский (1846—1920) — художник-жанрист. Окончил московское училище живописи, ваяния и зодчества. Был деятельным членом Товарищества передвижных выставок с самого его основания. Картины его, отличающиеся мастерством рисунка, изображают преимущественно сцены из быта низшего и среднего сословий и проникнуты добродушным юмором или общественной сатирою. Две из них— «Оправданная» и «Осужденный» были изданы впоследствии «Посредником» в серии «лучших произведений русской живописи». О встрече с Маковским, упоминаемой в настоящем письме к Черткову, Толстой подробнее говорит в письме к Софье Андреевне от 11 декабря 1884 г.: «Когда я уезжал из Москвы, на Покровке мне встретился Маковский Владимир, остановил меня и стал говорить, что ему очень нужно меня видеть по делу. Дело такое, что есть один богач Кузнецов, который хочет издавать для народа хорошие лубочные картины, то самое, что Чертков» (т. 83).

* 39.

1884 г. Декабря 17. Москва.

Получилъ ваше послднее письмо двойное уже въ Москв. Я пріхалъ вчера. Писать все, что я думаю и чувствую о васъ, нельзя, п[отому] ч[то] это слишкомъ много. Одно скажу: холодно разумная христіанская жизнь есть христіанская и святая жизнь. Любовь есть тоже, что весна въ году. Она приходитъ и проходитъ, но не было бы весны, если бы не было осни и зимы, и не можетъ быть любви безъ разумной христіанской жизни. И признавать состояніе любви только состояніемъ христіанскимъ это все равно, что весну считать только жизнью. — Человкъ всегда чувствуетъ себя отвтственнымъ. Въ любви онъ не властенъ, а въ разумной жизни властенъ. Вотъ онъ перенесетъ всю силу и на любовь, плачетъ, что ея нтъ, говорить фразы о кимвал звенящемъ и хочетъ чувствовать себя не виноватымъ. Страшное зло сдлало ученіе П[авла] о любви.¹