Полное собрание стихотворений

Басни Хемницера чаще всего являются подробным рассказом, своего рода новеллой в духе стихотворных повестей-сказок с довольно сложным сюжетом, широко распространенных во французской и немецкой литературе XVIII века. Но подобные «сказки» во французской литературе, начиная со «сказок» Лафонтена, имели игриво-эротический характер, тогда как Геллерт превратил свои «рассказы» в наставительные, нравоучительные истории, моралистические аллегории.

Многие басни Хемницера приближаются к форме именно такого рассказа в стихах, а не к эпиграмматически сжатой форме басни. Вслед за Геллертом он стремится к нравоучительности самой фабулы, а не к живости лаконичной басенной сценки. Аллегорические рассказы Геллерта и Хемницера растянуты, лишены той сюжетной остроты и иронической окраски, которые так важны в баснях Лафонтена или Крылова. Вот, например, басня «Счастливый муж» (у Геллерта «Der glucklich gewordene Еhemann»). Хемницер подробно рассказывает здесь о том, как «детина», «по уши» влюбившийся в красавицу, решил на ней жениться. Не получив ее согласия, он отправился странствовать по свету и по дороге подружился с «бесом», с которым договорился прослужить ему два года с тем, чтобы тот добыл ему эту красавицу в жены. Бес выполняет свое обещание, но «детина» настолько несчастлив в семейной жизни, что готов прослужить у беса еще несколько лет, лишь бы тот избавил его от злой жены. В сущности это фабула рассказа, «шванк», но не басня. В ней недостает стержня, эпиграмматической остроты, лаконичности, рассказ растянулся у Хемницера почти на полсотни стихов (у Геллерта — тридцать). Следует, однако, отметить, что басня Геллерта написана традиционным балладным размером — правильным четырехстопным ямбом, тогда как Хемницер создает имитацию устного сказа, передает сюжет Геллерта в форме разностопного басенного стиха (шести -, трех- и двухстопного).

Геллерт, в отличие от Эзопа и Лафонтена, в своих «рассказах» выводит не традиционные звериные персонажи — львов, лисиц, медведей, а людей, обращается к сюжетам нравоучительного характера, рассказывая целые сюжетные новеллы. Этот жанр «Еrzahlungen» — «сказки», рассказа, в котором сюжет поучительно-дидактического характера сохраняет свой прямой смысл, не переходя в условную басенную аллегорию, — Хемницер перенял у Геллерта. «Новеллистичность» «сказок» Хемницера особенно наглядна в таких баснях-новеллах, как «Умирающий отец», «Два соседа», «Два семейства», «Барон», «Счастливый муж», «Счастливое супружество», сюжетные мотивы которых восходят к «Егzahlungen» Геллерта.

Во многом идя вслед за Геллертом, Хемницер, однако, часто по-своему передает сюжеты его басен, успешно преодолевая свойственные им отвлеченность и дидактизм. Характерным примером может служить басня Хемницера «Конь верховый», сюжет которой заимствован из басни Геллерта «Dег Кutschpferd». В последней басне «драматическая», сюжетная часть насчитывает всего девять строк, тогда как дидактическое заключение, авторская мораль занимает четырнадцать строк. Хемницер полностью отбрасывает нравоучение Геллерта, поскольку «мораль» ясна сама по себе из сюжета басни, но в то же время более чем вдвое расширяет сценку разговора верхового коня с крестьянской лошадью. Благодаря этому басня Хемницера становится значительно живее, конкретнее и выразительнее, чем ее немецкий образец. Можно привести ряд аналогичных примеров, когда Хемницер преодолевает дидактизм своего предшественника, осовременивает свои басни.

Однако персонажи басен Хемницера еще лишены той национальной конкретности и специфичности, которая дает им жизнь и типичность в крыловских баснях. Крестьянин, или богач, или вельможа у Хемницера может быть и русским, и немцем — настолько общими, неопределенными чертами он нарисован. Лишь когда баснописец преодолевает эту отвлеченность и рассудочность, аллегории его басен оживают, приобретают яркие краски и оттенки, намечая уже дорогу к крыловской басне.

Это прежде всего сказывается в обращении к разговорному языку, в меткости речевых характеристик басенных персонажей. Таким живым, разговорным языком, богатым интонационными оттенками, написана, например, басня «Воля и неволя». Речь собаки уже предвещает язык крыловских персонажей:

Нет, то-то жизнь-та как у нас!

Ешь не хочу всего, чего душа желает:

После гостей

Костей, костей,

Остатков от стола, так столько их бывает,

Что некуды девать!

А ласки от господ — уж подлинно сказать!

Для того чтобы показать, насколько далеко ушел Хемницер от таких своих предшественников, как Сумароков или Майков, остановимся на его басне «Друзья», во многом предварившей и по теме и по исполнению крыловскую басню «Крестьянин в беде». Уже одно то, что Хемницер обратился здесь к русской жизни, к бытовому случаю, а не к традиционным сюжетным мотивам свидетельствует о большом шаге вперед, о попытке сближения литературы с жизнью. Обыденный случай, положенный в основу сюжета, удачно найден в самой действительности, передавая в то же время типическое, широко распространенное явление. Естественность рассказа противостоит гротескности и низкому, нарочито огрубленному «просторечию» басен Сумарокова и его последователей. Рассказ ведется от лица очевидца. Дидактическая тенденция басни выражена в иносказательно-аллегорической форме, «мораль» приоткрывается в эпиграмматическом зачине;

Давно я знал, и вновь опять я научился,

Чтоб другом никого, не испытав, не звать.

Далее следует самый рассказ, свободный от тяжеловесного сумароковского юмора и гротеска. Хемницер включает в этот рассказ диалог, народную речь:

Случилось мужику чрез лед переезжать,

И воз его сквозь лед, к несчастью, провалился.

Мужик метаться и кричать:

«Ой! батюшки, тону! тону! ой! помогите!»

«Робята, что же вы стоите?

Поможемте», — один другому говорил,

Кто вместе с мужиком в одном обозе был.

В своих лучших баснях Хемницер преодолевает недостатки, нередко свойственные ему как баснописцу: многословность, вялость стиха, словесную невыразительность, добиваясь сжатости рассказа и изобразительной силы образов.

Он умеет быть и кратким, не обременяя моралью, найти наглядный пример, нарисовать зримую конкретную картину, которая сама собой уже выражает басенную «мораль». Такова, например, его басня «Обоз», при всей своей краткости передающая глубокий смысл, высмеивающая надутое чванство, важничание, хвастовство, стремление первенствовать при отсутствии права на это.

Шел некогда обоз;

А в том обозе был такой престрашный воз,

Что перед прочими казался он возами,

Какими кажутся слоны пред комарами.

Не возик и не воз, возище то валит.

Но чем сей барин-воз набит?

Пузырями.

Как находчиво и по-разговорному метко сказано — «барин-воз»! Легкость, ясность самого строения басни и ее аллегорического смысла говорят сами за себя и свидетельствуют о высокой талантливости баснописца.

Самый стих многих басен Хемницера, их разговорная интонация часто преодолевают книжную скованность и приобретают выразительность и разнообразие.

В лучших баснях Хемницер освобождается от своей несколько тяжеловатой рассудочности и дидактики, создавая живые, запоминающиеся картины, проникнутые едким юмором и иронией. Такова одна из его наиболее известных басен «Зеленый осел», восходящая по своему сюжету к басне Геллерта «Der grune Esel». Однако Хемницер не только по-своему пересказал этот традиционный басенный мотив (ведущий свое происхождение от итальянского баснописца XV века Абстемия), но и придал ему неизмеримо большую живость, чем Геллерт. Эта живость достигается как большей конкретностью бытовых деталей, так и самой манерой повествования. Хемницер передает рассказ о «дураке», который выкрасил осла в зеленый цвет и в таком виде повел его по улицам городка на показ любопытным. Рассказывая о сенсации, произведенной этим «чудом», Хемницер рисует живописную картину всеобщего любопытства:

По улицам смотреть зеленого осла

Кипит народу без числа;

А по домам окошки откупают,

На кровли вылезают,

Леса, подмостки подставляют:

Всем видеть хочется осла, когда пойдет,

А всем идти с ослом дороги столько нет;

И давка круг осла сказать нельзя какая:

Друг друга всяк толкает, жмет,

С боков, и спереди, и сзади забегая.

Здесь уже говорит не автор-дидактик, а рассказчик — свидетель этого необычайного происшествия, с наивным простодушием передающий свое впечатление. У Геллерта это место звучит гораздо суше, как простая констатация фактов.

Die Gassen wimmel von Мillionen Seelen,

Маn hebt diе Fenster аus, mаn deckt diе Dacher аb;

Denn аlles will den grunen Еsel sehn,

Und аlle konnten doch nicht mit dem Еsel gеhn.