Полное собрание стихотворений

Что не взял за печать, всем станет возносить!

Ну, хоть поправьте же — вам скучно, может быть?

Но я (мне на ухо), что выручу, всё с вами!»

Признаться, тут его обеими руками

Я обернул к дверям, промолвя: «Вот поклон

Тебе за твой дележ! Теперь же... просим вон!»

Мне часто говорят: «Уж быть беде с тобою!

Не тронь ты тех и тех, не схватывайся с тою!»

Какая нужда мне до глупости людей?

Пусть хвастает осел длиной своих ушей;

Что может сделать он? — «Что может он? лягаться!

Таков-то и глупец». — Я колок, может статься;

Но можно ль говорить о глупости слегка?

По крайней мере мне всё сносней дурака.

Неустрашимый Кодр, где есть тебе примеры?

Весь свет против тебя: и ложи, и партеры

Со всех сторон бранят, зевают и свистят,

И шляпы на тебя и яблоки летят.

Ни с места! ты сидишь! Честь Кодру-исполину!

С каким трудом паук мотает паутину!

Смети ее, паук опять начнет мотать:

равно и рифмача не думай обращать!

Брани его, стыди; а он, доколе дышит,

Пока чернила есть, перо, всё пишет, пишет

И горд своим тканьем, нет нужды, что оно,

Дохни, так улетит, — враль мыслит: мудрено!

Но, впрочем, где ж моя вина перед глупцами?

Лишаю ль их утех моими я стихами?

Кодр меньше ль от того доволен сам собой?

Престал ли надувать Милорд подзобок свой?

Расстался ли Циббер с кокеткой и патроном,

Которому он льстил? Мор меньше ль франмасоном?

Не тот ли же Генлей оратор подлецов?

Не то же ль действие Филипсовых стихов

Над сердцем и умом ученого прелата?

А Сафо?.. «Боже мой! оставишь ли хоть брата?

Не страшно ли вражду навлечь таких людей?»

Страшнее во сто раз иметь из них друзей!

Дурак, бранив меня, смешит, не досаждает,

А ласкою своей беситься принуждает:

Один мне том своих творений приписал

И боле ста врагов хвалой своей ругал;

Другой, с пером в руках, моей став рыцарь славы,

Ведет с журналом бой; иной—какие нравы!—

Украв мою тетрадь, печатать отдает;

Иной же ни на час покоя не дает,

Везде передо мной с поклоном: подпишися!

А многие еще — теперь, мой друг, дивися,

Как часто с глупостью сходна бывает лесть, —

И безобразие мое мне ставят в честь!

«Ваш нос Овидиев; вы так же кривошея,

Как и Филиппов сын, а с глаз...» — Нельзя умнея!

Довольно уж, друзья! И так в наследство мне

Лишь недостатки их осталися одне.

Не позабудьте же, как слягу от бессилья,

Представить точно так лежавшего Виргилья;

А как умру, сказать, что так же, наконец,

Скончался и Гомер, поэзии отец.

Откуда на меня рок черный накачался?

Почто я с ремеслом безвыгодным спознался?

Какой злой дух меня пером вооружил?

О небо! сколько мной потраченных чернил!

Но льзя ль противиться влечению природы?

От самой люльки я в младенческие годы

Невинным голосом на рифмах лепетал.

О, возраст счастливый, в котором я сбирал

Цветы, не думав быть уколот их шипами,

И удовольствия не вспоминал с слезами!

Но, стихотворствуя, по крайней мере я

Не отравлял минут незлобного житья

Родителей моих. Моя младая муза,

Со добродетелью ища всегда союза,

Наставила меня ее лишь только петь,

В бедах и горестях терпение иметь,

Питать признательность, ничем не загладиму,

К тебе, о нежный друг! за жизнь, тобой храниму.

Но скажут: для чего ж в печать он отдает?

Ах, с счастием моим кто в слабость не впадет?

Вальс, тонкий сей знаток; Гренвиль, сей ум толь нежный,

Сказали мне: пиши, питомец муз надежный!

Тальбот, Соммерс меня не презрили внимать

И важный Аттербур улыбкой ободрять;

Великодушный Гарт был мой путеводитель;

Конгрев меня хвалил, Свифт не был мой хулитель,

И Болингброк, сей муж, достойный вечных хвал,

Друг старца Драйдена, с восторгом обнимал

В отважном мальчике грядущего поэта.

Цвети же, мой венок, ты бесконечны лета!

Я счастлив! я к тебе склонял бессмертных взгляд;

По ним и мой талант и сердце оценят!

Что ж после мне Бурнет и все ему подобны?