Полное собрание стихотворений

Ты помнишь первые стихи мои незлобны?

Тогда еще не смел порок я порицать,

А только находил утеху рисовать

Цветочки, ручеек, журчащий средь долины;

Обидны ли кому столь милые картины?

Однако ж и тогда Гильдон меня ругал.

Увы! он голоден, бог с ним! — я отвечал.

За критику моих стихов я не сержуся:

Над вздорною смеюсь, от правильной учуся.

Но кто наш Аристарх? кто важные судьи,

Которых трепетать должны стихи мои?

Обильные творцы бесплодных примечаний,

Уставщики кавык, всех строчных препинаний.

Терпеньем, памятью, они богаты всем,

Окроме разума и вкуса; между тем

И мертвым и живым суд грозный изрекают,

Сиянием чужим свой мрак рассеивают,

И съединением безвестных сих имен

С славнейшими дойдут до будущих времен;

Так в амбре червяков мы видим и солому.

Но, кроме критиков, уйду ли я от грому

Писателей, и чем себя от них спасать?

И дельно! для чего их цену открывать?

Но Тирса я хвалил, а недоволен мною

За то, что слишком Тирс доволен сам собою.

Хваля писателя, потребно нам открыть

Не то, каков он есть, но чем он хочет быть

Увядшия красы портрет всегда несходен;

Ее и лоб и глаз, а говорит: негоден.

Один корячится, надувшись, дичь несет

И то высокостью поэзии зовет;

Другой рисовкою быть хочет отличаем;

Иной метафорой, и ввек непонимаем;

А этот, навсегда рассоряся с стыдом,

До самой старости живет чужим добром;

В год собственных стихов напишет нам с десяток,

И то чтоб показать в таланте недостаток;

Обновы музе шьет из разных лоскутков,

Щечится, тратить скуп, а всё из бедняков!

Скажи же, что они удачно выбирают, —

Какой поднимут вопль! Вот как певцов ругают!

Все в голос закричат: да и чего хотим?

И самый Аддисон прострелен будет им! —

Пускай же мрут они в безвестности презренной!

Но если я скажу, что автор есть почтенной:

Исполнен разума, умеющий равно

Как мыслить, так и жить, которому дано

В словах приятным быть, в творениях высоким

И ловкость съединять с учением глубоким; .

Он к чести щекотлив, в изящное влюблен,

Рожден быть счастливым, для славы сотворен;

Но думает, как все властители Евфрата,

Что крепок скиптр в руках удавкой только брата;

Надмен к соперникам, но в сердце к ним ревнив;

Бранит с учтивостью, коварствует, хвалив;

Улыбкою грозит, лаская ненавидит;

Украдкою язвит, но явно не обидит,

Наукам должен всем, а гонит их в другом,

На Пинде он министр, в Виндзоре остряком;

Считает критику проступком уголовным,

Вертит и властвует народом стихословным

В сенатике своем, как друг его Катон....^[1]

Смеетесь?— плачьте же: сей автор... Аддисон!

Ах! кто не поражен сим жалким сочетаньем

Столь малыя души с столь редким дарованьем!

На что притворствовать? Я сам самолюбив

И обществу скучать стихами не ленив!

Конечно, и мои различные творенья,

В листах, и мокрые, лишь только из тисненья,

Гуляют в Лондоне у дрягилей в руках,

И пышный их титул приклеен на стенах

По многим улицам; но не боюсь улики,

Чтоб, в глупой гордости, хотел я сан владыки

Присвоить сам собой над пишущей толпой,

Чтоб новые стихи сбирал по мостовой.

Они родятся, мрут, а я об них не знаю;

На лица эпиграмм нигде не распускаю

И тайно ничего в печать не отдаю;

Ни желчи на дела правительства не лью

В кофейных, праздности народной посвященных;

Ни жребья не решу пиес новорожденных,

В партерах заводя и в ложах заговор;

И проза, и стихи, и самых муз собор —

Всё мне наскучило, и всё я уступаю

От сердца Бардусу. — Но, кстати, вспоминаю,

Как Феб средь чистых дев сияет с двух холмов,

Дебелый Меценат сидит в кругу льстецов

И услаждается курения их паром;

Святилище его, украшенно Пиндаром

С отбитой головой, отверсто лишь тому,

Кто пишет вопреки и сердцу и уму;

И каждый враль в него вступает без препоны.

От вкуса Бардуса там все берут законы;

И чтобы раз хотя попасть к его столу,