Полное собрание стихотворений

ХХХ

Отец сердился, вредным баловствомСчитал любовь; бывало, ты украдкойМеня спешила осенить крестом,Склонясь в лампадном свете над кроваткой,И засыпал я безмятежным сномПри шепоте твоей молитвы сладкой,Но чувствовал сквозь поцелуй любвиЯ жалобы безмолвные твои.

ХХХI

Однажды денег взяв Бог весть откуда,Она тайком осмелилась купитьИгрушку мне, чудесного верблюда;Отец увидел, стал ее бранить.Внутри была бисквитов сладких груда:И жадности не мог я победить, —За мать страдая, молча, – как убитый, —Я с горькими слезами ел бисквиты.

ХХХII

Когда на службе был отец с утра,Мать в кабинет за стол меня пускала.Я помню дел казенных нумера,Сургуч, портрет старинный генерала,Из хризолита ручку для пера,Из камня цвета млечного опалаКоробочку для марок, нож, бювар,Карандаши и ящик для сигар:

XXXIII

Предметы жадных, робких наслаждений!..Но как-то раз я рукавом свалилЧернильницу с головкою оленьей:Ни жив ни мертв, смотрю, как потопил(Что мне казалось верхом преступлений)Зеленое сукно поток чернил.Вдруг – голоса, шаги отца в передней;Вот, думаю, пришел мой час последний.

XXXIV

Я убежал, чтоб грозного лицаНе увидать; и начались упреки,Неумолимый гневный крик отца,На трату денег вечные намеки,И оправданья мамы без конца.Я понимал, что грубы и жестокиЕго слова, и слышал я мольбы,Усилия беспомощной борьбы...

XXXV

В них – долгих лет покорная усталость —Хотя бы мог я розог ожидать, —Лишь простоял в углу за эту шалость:Спасла меня заступничеством мать.Я чувствовал мучительную жалость,Семейных драм не в силах угадать, —За маму, тихий и покорный с виду,Я затаил в душе моей обиду.

XXXVI

И с нею вместе я жалел себя:Под одеялом спрятавшись в кроватке,Молился я, родная, за тебя,Твой поцелуй в бреду и лихорадке,Твое дыханье чувствовал, любя:Так жгучие те слезы были сладки,Что, все прощая, думал об отцеЯ с радостной улыбкой на лице.

XXXVII

Он не чины, не ордена, не лентыНаградою трудов своих считал:В невидимо растущие проценты,В незыблемый и вечный капитал,В святыню денежных бумаг и ренты,Как в добродетель, веру он питал,Хотя и не был скуп, но слишком долгоДля денег портил жизнь из чувства долга.

XXXVIII

Чиновник с детства до седых волос,Житейский ум, суровый и негибкий,Не думая о счастье, молча несОн бремя скучной жизни без улыбки,Без малодушья, ропота и слез,Не ведая ни страсти, ни ошибки.И добродетельная жизнь была —Как в серых мутных окнах – дождь и мгла.

XXXIX

Кругом в семье царила безмятежность:Детей обилье – Божья благодать, —Приличная супружеская нежность.За нас отец готов был жизнь отдать...Но, вечных мук предвидя неизбежность,Уже давно им покорилась мать:В хозяйстве, в кухне, в детской мелочамиЕе он мучил целыми годами.

XL

Без горечи не проходило дня.Но с мужеством отчаянья, ревниво,Последний в жизни уголок храня,То хитростью, то лаской боязливой,Она с отцом боролась за меня.Он уступал с враждою молчаливой,Но дружба наша крепла, и вдвоемМы жили в тихом уголке своем.

XLI

С ним долгий путь она прошла недаром:Я помню мамы вечную мигрень,В лице уже больном, хотя не старом,Унылую, страдальческую тень...Я целовал ей руки с детским жаром, —Духи я помню, – белую сирень...И пальцы были тонким цветом кожиНа руки девственных Мадонн похожи...

XLII

О, только бы опять увидеть васИ после долгих, долгих дней разлукиПоцеловать еще единый раз,Давно в могиле сложенные руки!Когда придет и мой последний час, —Ужели там, где нет ни зла, ни муки, —Ужель напрасно я, горюя, жду, —Что к вам опять устами припаду?

XLIII

Отец по службе ездил за границу,На попеченье старой немки домС детьми покинув; и старушка в НиццуПисала аккуратно обо всем.Порой от мамы нежную страницуС отцовским кратким деловым письмомИ с ящиком конфет мы получали,И забывал я о моей печали.

XLIV

Бывало, с горстью лакомых конфет,С растрепанным арабских сказок томомСадился я туда, где ярче светЗнакомой лампы на столе знакомом,И большего, казалось, счастья нет,Чем шоколад с благоуханным ромом.Был сумерек уютный тихий час;В стекле шумел голубоватый газ.

XLV

Я до сих пор люблю, Шехеразада,Твоих султанов, евнухов и жен,Скитаньями волшебными СиндбадаИ лампой Алладиновой пленен.Порой – увы! – среди чудес БагдадаЯ, лакомством и книгой увлечен,Мать забывал, как забывают дети, —Как будто не было ее на свете,

XLVI

И только в горе вспоминал опять.Из Ревеля почтенная старушкаУмела так хозяйством управлять,Чтоб лишняя не тратилась полушка:Случится ль детям что-нибудь сломать,В буфете ль чая пропадет осьмушка, —Она весь дом бранила без конца,Предвидя строгий выговор отца.

XLVII

Я помню туфли, темные капоты,Седые букли, круглые очки,Чепец, морщины, полные заботы,И ночью трепет старческой руки,Когда она записывала счетыИ все твердила: «Рубль за башмаки...Картофель десять, масло три копейки...»И цифру к цифре ставила в линейки.

XLVIII

Старушки тень я видел на стенеОгромную, поднять не смея взгляда:И магией порой казались мнеВсе эти банки, шпильки и помада,Щипцы на свечке в трепетном огне, —От них знакомый едкий запах чада:Она седую жиденькую прядьПривыкла на ночь в букли завивать.

XLIX

До старости была она кокеткой:И, сморщившись давно и пожелтев, —Хотя у нас бывали гости редко, —С лукавством трогательным старых девШиньон свой древний, с новой черной сеткой,На голову дрожащую надев,Еще пришпилит красненькую ленту,И как бедняжка рада комплименту!

L

Душа моя печальна и светла,И жалко мне моей старушки дряхлой.Священна жизнь, хотя бы то былаНевидимая жизнь былинки чахлой.Мы любим, славя громкие дела,Чтоб от людей великих кровью пахло, —Но подвиг есть и в серых скучных днях,В невидимых презренных мелочах.

LI

Старушки взгляд всегда был жив и зорок:К нам девушкой молоденькой вошлаИ поседела, сгорбилась, лет сорокС детьми возилась, жизнь им отдала.Ей каждый грош чужой был свят и дорог...Амалии Христьяновне – хвала:Она свершила подвиг без награды,Как мало в жизни было ей отрады!