Полнолуние

– При чем тут ты? И почему ты решил, что тебя кто-то хочет съесть?

– Дядя Голуб велел мне идти с ними. Третьим.

– Ну и что? А Голуб в этой истории каким боком?

– Он короткую палочку вытащил. Тащили десятеро. Один только с Балабаном может идти, другие побег прикрывают.

– Повезло Голубу.

– Кто знает, кто знает, дядя Офицер… Они же… мы же можем далеко не убежать. Тут хипеж начнется. Кум не овечка, на раз просчитает, что про планы Балабана блатные знали. Затаскает, может даже расстрелять за соучастие. С него станется, это такой зверь, такой зверь…

– Какой уж есть. Ладно, ты так и не объяснил мне: сам каким боком? Жребий тянул, вместе со взрослыми?

Рохля в который раз хлюпнул носом.

– Я кабанчик.

– Кто?

– Краем уха слышал… Случайно… Сперва обрадовался, когда с собой позвали. Потом… Им прятаться придется, долго, так думаю. Харчей не напасешься. Вот для чего меня берут. Кабанчик это называется, я знаю. Дядя Голуб как-то похвастался – один товарищ его еще до войны, когда ноги сделал из Магадана, точно так с кабанчиком рванул. Ходили потом слухи… не очень хорошие… Нашли товарища, с ягодиц и ляжек целые куски мяса… того…

Даже бывавший в переделках Вовк после такого едва сдержал тошноту. В горле запершило – подступила желчь. И пришло четкое понимание: как бы дико это ни звучало, откормленный лагерный служака говорил сейчас чистейшую правду. Потому что имеет все основания опасаться за свою никчемную жизнь.

– Откажись, – сказал Игорь, проглотив комок в горле.

– Не могу. Тогда они меня на месте на пику посадят.

– Для чего?

– Потому что я в курсах… Блатные не выдадут друг друга. А я у них чужой, когда про такое идет речь. Другого кабанчика найдут, только тот знать своей судьбы не будет. Я же случайно услышал, правда случайно.

– Не скули. Похоже, тебе хоть как амба.

– Ничего не похоже, дядя Офицер. Точно – амба.

Ленька тяжело дышал. Игорю показалось – он слышит, как бьется сердце парня. А еще понял: отвратительный он, этот Рохля, но чего-то неохота, чтобы старый и молодой уголовники полакомились им, пересиживая погоню в тайге.

– От меня чего хочешь?

– Поговорите с дядей Балабаном. Он вас послушает. Я так думаю. За меня тут никто не заступится. Капризничать начну – зарежут просто так. С ними пойду – зарежут, как свинью. Поймают нас с собаками – застрелят, потому что беглецы. Они же со мной таскаться при таком раскладе не будут. Бросят, и если овчарки не порвут или автоматчики не дострелят, в БУРе ребра переломают. Растопчут сапогами, не выживу я, не проживу долго. Никому не нужен, хоть вешайся. На колени могу встать, дядя Офицер, ноги вам целовать буду.

Рохля таки дернулся, собираясь упасть перед Игорем на колени. Вовка передернуло.

– Стой где стоишь, – цыкнул на Леньку.

– Буду стоять. Стану, где скажете, дяденька Офицер.

– Молодца. Теперь слушай. Когда они собрались бежать?

– Еще скажут. Но до конца недели планируют сделать ноги. Сегодня вторник.

– Знаю. – Игорь сам себе удивлялся, как удается не потерять счет дням, неделям и числам. – Будет так. Больше никому не ляпни. Ничего не обещаю, потому что сам теперь буду рисковать. Но придумаю что-то.

Вовку совсем не хотелось, чтобы один человек съел другого. Такого он не мог себе представить даже в страшном сне. Хотя и ходили слухи больше десяти лет назад по Киеву – мол, по селам голод из-за неурожая, так что до людоедства доходит… Верить не хотелось ни тогда, ни сейчас.

– Спасибо, дядя Офицер.

– Рано еще. Сгинь, кыш отсюда. Молча сиди. Разберемся.

Ленька кивнул и исчез, будто и не было ни его, ни этого странного, неожиданного и жуткого разговора. Только они поговорили, и Вовк начал всерьез опасаться, что Балабан может что-то заподозрить: ведь после услышанного общаться со старым вором так, как раньше, Игорь уже не сможет. А тот почувствует, непременно почувствует, старый хитрец.

Обошлось. Видно, этим вечером блатным было весело и без компании Игоря. До утра никакого плана он так и не придумал.

А утром, сразу после проверки, майор Божич снова вызвал к себе.

Напрягся Вовк: вдруг пронюхал начальник оперативной части об их вчерашнем разговоре с лагерным отщепенцем и хочет узнать, о чем с ним вообще можно говорить. К худшему готовился, но плохое предвидел.

Не ошибся.

5

– Не знаю, для чего я это сделал и для кого.

Начальник оперативной части обращался, казалось, сам к себе. Будто искал оправдания мужественному или, наоборот, позорному поступку. Игорь не понимал, что майор имеет в виду, и не торопил события. Раз вызвал – потянет, но скажет. Войдя в кабинет Божича, молча сел напротив, сложил руки перед собой и терпеливо ждал, пока тот перейдет к сути дела. Кум же, со своей стороны, не слишком торопился. Послюнил цигарку, закурил, пустил дым, выдохнул разом привычное свое:

– Вкусно.

Потом зыркнул на Вовка, поинтересовался, будто только что об этом вспомнил:

– Слушай, Офицер, ты, наверное, тоже курить хочешь. Или нет?

– Не откажусь, – сдержанно ответил Игорь.

Понимал – майор в курсе тяги каждого узника к курению. А переспрашивает, потому что хочет услышать, как просят. Сейчас не следует вести себя так, чтобы желание сделать хотя бы одну затяжку вырвалось наружу. Стало таким позорно явным, в который раз подчеркивая униженное и подавленное состояние обитателей лагеря. Однако не удержался, повторил:

– Можно. Это ж как конфета.

– А почему не удивляешься, что я тебя Офицером назвал?

– Потому что я – офицер. Пусть бывший… Но бывших офицеров не бывает. Профессоров бывших тоже.

– У меня в хозяйстве всякой твари по паре, – хмыкнул Божич. – Вчера он профессор. Сегодня – сучья рубит, аж лес шумит. Были такие, кто мне свои профессорские регалии предъявлял. Ну не так чтобы сильно предъявлял, не очень-то и предъявишь мне. Но говорили: я, значится, физик, изучал механику, давайте сделаем механический прибор, улучшим условия труда.

– Какой прибор?

– Думаешь, я кого-то слушал? Сачки, думали профилонить. Задурить мне голову своими университетскими образованиями. А мы, знаешь, университетов не кончали, вот так. Норму не выполнил – пайку не получил. Еще раз не выполнил – БУР, там для филонов самое место. Кто не сдох с перепугу, так топор с пилой освоил – куда там нашим мужикам. У нас же, вишь, трудовой лагерь. Перевоспитываются, мать их. Когда-то же выпустят, смогут нормальную работу найти. Это если про бывших профессоров. – Майор сделал вторую затяжку, посмотрел на кончик цигарки. – Я тут опером поставлен. Старшим. Думаешь, не знаю, как тебя блатные прозвали? Кликуху в лагерь запустили, ты сам разве внимания не обратил? Теперь ты у нас Офицер навсегда.