Полоса отчуждения

1

Уснуть не дает факт, что это надо сделать.

Одышечно, даже, кажется, из последних сил, идут часы.

Осторожные отсчетчики времени, отпущенного на его долготерпение.

И Максим начинает думать.

Вернее, размышлять.

Но делает это, можно сказать, топорно, что ли. Не то что Вера.

Ее математический ум изощренно тонок.

Где-то Максим прочитал, что его состояние можно квалифицировать как «напряжение на почве неискренности».

И именно оно было невыносимо.

Ибо накапливало ужас.

Который и давил на эмоциональное состояние равно как души, так и тела.

Правда, порой этот ужас неожиданно переходил в благоговейный страх.

И тогда он принимался за распознание слов, укатившихся в зрительные образы.

Вера, видимо, понимала его это состояние и потому не требовала от него ожидаемого, то есть мужского внимания, одолжив все это вечному хранению в памяти.

Хоть их вроде бы и разделило двенадцать лет, но это не требовало с его стороны, можно сказать, жертвенности. Ведь не мальчик.

Вера не знала, с какого момента она стала смотреть на себя как бы со стороны, находя все больше и больше изъянов в себе или недочетов, которые другие стремятся не замечать.

Часы пробили четыре.

Конечно, дня.

И всполошили супругов.

Отдельно друг от друга.

Но во всем этом, что нагустело в их отношениях смолой неприятной прилипчивости, вдруг возникло отдушечное обстоятельство. К Вере приехала подруга.

Когда жена ее представила, та, видимо, еще блукала по закоулкам только что случившегося с ней разговора. Который – с ее стороны – закончился, как всегда, всепонимающей ухмылкой.

У подруги были резвые глаза, но продуманные движения.

И это несоответствие как бы лишало ее цельности.

Тем более обряжена она была в штаны такой обтяжности, что невольно тянуло получить пятерку по анатомии человека.

Максим играл роль подносчика всего того, что требовалось, чтобы сервировать стол.

Вплоть до солонки.

Которую Вера почему-то звала сольлешницей.

Когда стол обрел праздничный вид, супруга украсила его бутылкой коньяка, однако предупредив:

– Тебе пить нельзя.

– Почему? – обидчиво поинтересовался он.

– Ты меня повезешь, – за Веру ответила подруга.

Разговор, который тараторно шел за столом, Максима особенно не интересовал, и он вышел подышать свежим воздухом.

Вот там его и ущучила подруга.

В ее глазах переливались градусы только что выпитого.

– Неинтересны мы тебе? – спросила она, споро раскуривая сигарету.

– Ну почему… – начал было он.

– Не трать зря слов! – остановила его подруга. – Бабы, как на дороге ухабы, только при мысли чувствуют себя людьми.

Такие мудреные фразы в ту пору до Максима еще не доходили.

Потому он смиренно молчал.

– Вы с Веркой – в одной печке дверки, – вдруг срифмовала она. – Она – к той стороне, где жар, а ты – где холод.

Он хотел сказать, что жара особого не чувствует.

Но передумал, считая это личной тайной.

– С Веркой жить можно, – тем временем продолжила подруга. – Она даже если споткнется, то скажет: «Это Богом зачтется». А я, простите меня, насос с отсосом, до ужаса злопамятна.

Максим хотел спросить, что она имеет в виду, ставя в один ряд насос и отсос?

Но и этого не сделал.

Искурив две сигареты, подруга сказала:

– Ну что, пойду к общему столу, где чистят камбалу, – опять зарифмовала она. Тем более Вера действительно препарировала эту рыбу.

Они уселись, как и чуть ранее, напротив друг друга, и подруга спросила, обращаясь к Вере:

– Ты специально его онемотностью занимаешься? – И вдогон к этому вопросу как бы пожаловалась: – За время, пока я две цигарки до бычков извела, он сказал всего три слова.

– Какие же? – равнодушно поинтересовалась Вера.

– Я тебя люблю! – торжествующе соврала подруга.

– Неужели он даже способен на признание? – так же варено поинтересовалась Вера.

– Впрямую – нет, а подспудно – да.

– Правду она говорит? – обратилась Вера к Максиму.

– Тебе видней, – буркнул он.

И обе женщины захохотали.

Тем временем застолье продолжалось.

Причем их общение подруга как бы разъяла на некие образы-символы.

– Вот это – бог навязчивости, – указала она на бутылку, в которой мерк от невостребованности пятизвездочный коньяк.

Это им, казалось Максиму, подруга раздразнила свою подвижную психику.

Но словно где-то внутри ее все было сбалансировано гордо и четко.

– Спиртное мешает мне систематизировать информацию, – призналась она, и Максима сразило состояние крайнего напряжения.

И вдруг она выхватила откуда-то газету с кроссвордом и поинтересовалась:

– «Цена взрослых игр», и что это может быть?

– Не что, а кто, – поправил ее Максим и ответил: – дети.

Подруга захлебно засмеялась.

– Говорят, это сейчас проблема целого общества.

Он трудно переживал свою находчивость.

И вдруг подруга снова обратилась к нему:

– А ты имеешь представление о будущем? – И пока в нем ворочалась дремучесть «Леспромхоза», подсказала: – Хотя это дерзкая сторона нашей жизни.

Тут же она выхватилась из-за стола и стала собирать свои пожитки.

– Ну, поехали! – полуприказала она.

Если клещи создают две ощери, то так это и случилось.

С одной стороны это была ухмыль жены, с другой – улыбка ее подруги.

А между ними его хилый интеллект, над которым потешаться, как им обеим кажется, одно удовольствие.

Когда же подруга взобралась на сиденье «Нивы», которую он взял в прокат, то, кажется, вполне серьезно предупредила:

– Только ты не перепутай мою коленку с рычагом коробки передач.

Сказала так, как будто была инструктором по вождению.

А коленки были голы и находились совсем рядом.

Тем временем подруга ударилась в рассуждения, которых Максим от нее не ждал.

– Мужским существом управляют три ипостаси: сознание, подсознание и инстинкт.