Полоса отчуждения
Шрифт:
Словом, судьба не дремала.
Пока он помогал выгрузить цыгану его узлы и оклунки, у него из багажника украли запаску.
Миновав те забытые Богом места, он первый раз подхватил солидного пассажира.
Тот – по радиотелефону – говорил о каком-то промышленном сырье.
Упоминал о культурном империализме. И диктовал, какие страны пригодны для колонизации.
Подрулив к вокзалу, клиент попросил его подождать, назвав его машину «скромным кораблем».
Только после часа или двух ожидания Максим понял, что клиент отправился не на поиски фактов, как объявил, а разжигать
И Максим поехал домой.
И только в пути обрел гармонию.
Резонно учтя, что слабость и страдания пусть достанутся другому.
И к нему пришел покой, которого он не ведал прежде.
И всяк, кто был неподготовлен, некий щепетильный исследователь, посчитал бы, что он уже вписался в нашу ошеломляющую реальность, где обманы так же естественны, как отходы производства.
И вскоре после начала таксогонства он уже не мог жить без четкой программы освоить как можно больше модностей и даже отказаться от здоровья в пользу бесконечного обогащения.
Но существовал тормоз.
И имя ему было жена.
Она, как бы подслушав чужие тональности, говорила незнакомым голосом, которым, кажется, можно предвещать только гибель.
И вот в этом противостоянии Максим и длил свои дни.
3
«Лень – это первый этап освобождения от творчества».
Максим помнил эту фразу Подруги Жены, но не придавал ей особого внимания.
Ну сказала, и все.
Как бы между прочим.
И есть разумное продолжение: ни самим творчеством, равно как борьбой за его сохранность, ему заниматься не приспичит.
Хотя порой казалось, что его жизнь не оставляет на земле какой-то феерический след.
И вместе с тем в любой день, в любом ракурсе ему рисовались перспективы высокого полета.
Например, он, презрев потрясающий идиотизм, пытается понять, зачем все стремятся к жизни архироскошной, входят в конфликт с собственной совестью, уставшей заведовать чем-то чинным и благородным.
И вот в пору, когда он обо всем этом болезненно раздумался, опять появилась она, Подруга Жены.
Они о чем-то пошушукались с Верой, потом гостья сказала:
– Трудно у души вымогать то, чего в ней нет.
Он сделал любопытным лицо, и она пояснила:
– Мне почему-то тошно смотреть на весь род человеческий.
Он – летуче – попробовал опустить себя в такое состояние.
Но у него ничего не получилось.
А Подруга Жены продолжала:
– У каждого человека есть только относительная свобода. Но как увидеть в синхроне живопись и музыку, если одним заведует зрение, а вторым слух? – Она помолчала и добавила: – Вот почему нужно духовное прозрение, которое не вписывается в режим практической жизни.
И как бы заряженный пессимизмом, Максим подумал: «А к чему, собственно, приближается мир, если жизнь – это невероятный подарок, ценность которого, к сожалению, понять до конца не дано почти никому?»
Но эта мысль, коли признаться, принадлежит не ему.
Ею обладал один плешивец, которого он, не позднее вчерашнего вечера,
вез в аэропорт.И уже на полдороге понял, что тот полон глубинных страхов.
– Мой дед, – говорил он, – не слыл духовно насыщенным, но был озабочен радостью за моего отца.
– Кем же он был? – вяло, но поинтересовался Максим.
– Летчиком, – ответил лысак. – Причем пилот из него получился экстракласса.
– И вас никогда не тянуло… – начал было Максим, как плешивец его перебил:
– У меня даже бранная кличка была Летун. А мне жутко было признаться, что я боюсь любой, в том числе и незначительной высоты.
Додумать до конца свой следующий вопрос к сыну летчика Максим не успел. Заговорила Подруга Жены:
– Примитивная мораль – это боковой документ жизни. Ибо все честное и человеческое обретает высокий смысл только в экстремальной обстановке.
И Максим вспомнил, как кто-то ему говорил, что на войне и хорошее и плохое – все обретает остроту. Потому как это случается перед прощанием с самим собой.
И вдруг ему подумалось: а как бы он повел себя на войне?
Ведь в книгах о фронтовиках, хотя он их прочитал не очень много, трудно было правду отличить от вымысла.
А человек приспособлен к любой обстановке.
Даже ради естественного, хоть и не единственного развлечения.
Но один раз поэтическое откровение о подрывнике долго держало его в удивлении, как будто от только что увиденного:
И в рельсах, согнутых уткой,Отражена его улыбка.Улыбка антихриста.
Ведь веселило его то, что он убил людей!
Но тут логика была отправлена в сторону реальной жизни.
Ведь подрывник уничтожал врагов.
Тех, кто пришли на нашу землю, чтобы поработить ее.
А Подруга Жены тем временем засобиралась домой.
– Ну что, таксольчик, – ядовитенько обратилась она к нему, – домчишь или только дорогу покажешь?
И Максима чуть подранил этот ее тон.
Почему-то ему показалось, что она уже «переночевала» в его мыслях и, как шелудивая лошадь, повалялась и в чувствах. И теперь будет добивать его своей умнотой.
И, зацепившись за паузу как за некий отказ, Подруга Жены обратилась уже к Вере:
– Может, ты ему, Верунция, прикажешь?
И он вышел из дома первым.
4
Первый раз Подруга Жены, угнездившись рядом с Максимом, не стала малевать себя перед зеркалом обратного вида.
Она вообще не была накрашенной, а поэтому выглядела более чем блекло.
– К бабке? – спросил Максим.
– Нет! – ответила она. – На этот раз в церковь.
Всю дорогу она молчала, только один раз произнесла:
– У тебя не бывает ощущения, что ты что-то важное недоделал, а что именно, вспомнить никак не можешь?
– Газ, что ли, не выключила? – наобум напомнил он.
Она махнула рукой и опять замолчала.
К церкви она присматривалась так, словно в ее дворе поджидала засада. Сколько раз она порывалась зайти, потом внезапно останавливалась и вновь возвращалась к машине. Рядом гомонили вороны.