Полубородый

И это мне было понятно, потому что младший Айхенбергер труслив и в драках всегда позади всех, но поскольку у его отца пять коров и полный хлев свиней, все его слушают, а в звене Поли он даже был знаменосец.

Между тем Полубородый уже давно говорил не столько со мной, сколько с самим собой; я как будто случайно при этом присутствовал.

– Слабые хотели бы быть сильными, – говорил он, – и иногда им это даже удаётся. Против своры собак и дикий кабан бессилен, даже если он проткнёт своими клыками половину из них. Но для того, чтобы люди объединились, требуется враг, а если потребность в силе велика, а врага под рукой нет, то они его себе изобретают. Лучше всего такого, кто не может сопротивляться.

Он, сам того не заметив, порубил в щепки уже готовую дощечку для гонта, и я не посмел его остановить.

– Если бы у меня было подходящее оружие… – сказал он и потом начал заново: – Если бы слабые имели настоящее оружие, они могли бы защититься, и сильные бы ничего не смогли им сделать и не могли бы им ничего приказать.

– Какое оружие? – спросил я, но он мне не ответил.

Тринадцатая глава, в которой правила игры больше не действуют

Плохо, когда ты самый младший, потому что у тебя тогда есть старшие братья и сёстры, и они делают с тобой что хотят. Не Гени, нет, он всегда был ко мне добр, зато Поли поганец. У меня искры из глаз сыплются от злости, но сделать ничего не могу, потому что он не только старше, но и сильнее меня. Я пытался с ним говорить, но он отвечал, что, если от него чего-то хочу, я должен с ним сразиться, тогда он мне покажет, каково это – быть раздавленным, как блоха между двух пальцев. Я уже просил Гени поговорить с Поли, но Гени сказал, что не будет вмешиваться, мол, это всё мальчишество, а на свете есть более важные дела. Но ведь для меня это важно. То, что сделал Поли, это подлость.

А было так, что я изобрёл одну игру, по-настоящему хорошую игру, это все говорили, потому что это игра с историей. Можно было играть в неё целый день или даже неделю, а может, и дольше, пока идёт работа в поле или в хлеву. Вначале в неё играли только мои друзья, потом и другие заметили, как это занятно, и в конце концов игроков стало так много, в том числе и старших мальчишек, что старый Айхенбергер сказал, что вся деревня впала в детство. Мне пришлось ввести новое правило, чтобы ни на одной стороне никогда не участвовало больше шести человек, и другим приходилось ждать, а с большим числом игроков получается не так хорошо. Я знаю, что гордость есть смертный грех, но всё равно гордился этой игрой. Но теперь всё рухнуло, и в этом виноват Поли, всё из зависти, потому что ему самому не удалось поучаствовать; он должен был собирать камни, а больше ему ничего нельзя было делать, ведь он всё ещё был под надзором и только Гени мог его освободить из отлучения. Но он всё равно вмешался и всё испортил. Мне было так обидно, хоть плачь, но кто плачет, над тем смеются, а такого удовольствия я Поли не доставлю.

Моя игра называется «Межевой спор», и она пришла мне в голову, когда Гени объяснил мне, как люди из Швица и из монастыря Айнзидельн то и дело затевали между собой спор о том, где кончается чужое владение и начинается своё. Я тогда подумал, что сдвинуть межевой камень так, чтобы никто не заметил, было бы ещё забавнее, чем играть в «Охотника и серну», когда тоже надо подкрадываться и пугать других. Но когда серну убьёшь, игра кончается и нужно начинать новую, тогда как межевой камень можно двигать туда-сюда сколько угодно. Правила я продумал основательно, потому что в игре это главное; без правил будут только склоки. Было бы лучше всего, если бы кто-нибудь их ещё записал, тогда бы Поли не вмешался. У людей есть благоговение к документу, даже если они и не знают, что там в точности написано. У нас в деревне однажды вели спор из-за земли двое крестьян, Риккенбах и Хофштеттен, причём этот спор тянулся ещё от их отцов и дедов, один засеял поле, а потом пришёл другой и снова его перепахал, и так далее. Был и старый документ, с печатью и всё такое, и каждое семейство было уверено, что сможет доказать, что поле принадлежит ему, а не другому. И чтобы дело наконец решилось, Риккенбах и Хофштеттен договорились вместе пойти в Айнзидельн и попросить, чтобы им там зачитали пергамент вслух; каждый был убеждён, что документ подтвердит его правоту. Но их посещение монастыря не положило спору конец, поскольку оказалось, что этот пергамент не имеет никакого отношения ни к полю, ни к Риккенбаху, ни к Хофштеттену. Речь в нём шла – ещё с поколения пращуров – об освобождении от десятины, а семейство, которое там было названо, давно уже вымерло. Так Риккенбах и Хофштеттен и продолжают до сих пор спорить за этот кусок земли.

А вот какие правила были у моей игры: сперва выбираются две одинаковые группы, одни – это люди Швица, другие – монастырские. Главный пост швицеров – та куча камней, которую Поли нагромоздил на полевой меже, а монастырские заняли бывшую времянку Полубородого, которую козопасы худо-бедно поддерживали в нормальном состоянии. Мне всегда приходилось быть в группе монастырских, в которую шли неохотно, потому что монастырю как-никак принадлежит наш лес и они могут принудить людей к корчеванию. Но другие говорили, что если ты подумываешь позднее податься в монахи, то уже теперь надо выступать на их стороне. Помимо двух групп назначался ещё и фогт, который был самым главным, но по-настоящему он в игре не участвовал, а только следил за её ходом, поэтому вначале никто не соглашался идти в фогты. Тогда я придумал новое правило, что фогт в конце игры может назначить принудительную работу – например, нарубить ему дров или что-то такое – и эту работу должна выполнить проигравшая группа. С тех пор все рвались в фогты.

Из насыпи от небольших горных обвалов, куда нам, вообще-то, нельзя было соваться, потому что опасно, я притащил обломок скалы примечательной формы: с одной стороны камень походил на лицо. Это и был межевой камень, за который велась игра. Фогт располагал камень где-то между двумя постами – иногда открыто, иногда в потайном месте, в кустах, например. Место он определял сам, главное – он должен был точно запомнить его расположение, потому что в итоге борьба шла за то, насколько далеко этот камень оттащат и в какую сторону. Кто отнесёт межевой камень подальше от своего поста, тот расширяет свою территорию и становится победителем. Но делать это надо втайне: подкрадываться, шпионить, и никто не должен тебя при этом застукать. Если застукают, то с поста соперников тебе кричат: «Тёмна ночь, тёмна ночь, все от камня руки прочь!» – и тогда застуканный считается убитым и выходит из игры. Стишок я сам сочинил.

Таким образом, группа в ходе игры становится всё меньше, и когда в ней не останется уже ни одного человека или после заранее намеченного времени, вперёд выходит фогг и объявляет, кто выиграл. Иногда дело решает участок земли шириной в ладонь, а то и меньше, и тогда идёт спор, но последнее слово остаётся за фогтом.

Такой игра была поначалу и всем доставляла удовольствие. Только нельзя было раздувать численность группы, чтобы у неё не было возможности постоянно охранять межевой камень. А когда по шесть человек в каждой группе, это годится, ведь каждый ещё и работу свою должен был делать, игра или не игра, а взрослые не дадут тебе отлынивать от дела. Но и в хлеву или на поле все друг за другом присматривали, и если кто отлучился без видимой причины, за ним устраивалась слежка. Годи Криенбюль однажды придумал хитрость, он подговорил свою младшую сестру, чтобы прибежала за ним: дескать, отец упал, сильно ушибся, и хотя это была неправда, все на неё купились. Или надо было прокрасться к межевому камню среди ночи; когда ночь безлунная, это по-настоящему страшно – в темноте, со всеми шорохами и непонятными звуками. Но это всё же была игра и не более того, иногда побеждали монастырские, иногда швицеры, но обид никогда не было, все дружно веселились и посмеивались над проигравшими, которые отрабатывали свою принудительную барщину.

Так было, и все меня хвалили за моё изобретение, потому что новые игры появлялись редко, а старые – например, «Толкушка» или «Лестница Якова» – уже надоели. У меня впервые появилось чувство, что я перехожу из стана маленьких в стан больших, кажусь себе уже почти взрослым; и это чувство мне нравилось. Но потом в дело встрял Поли, и теперь мы больше не можем играть. Он с самого начала говорил, что «Межевой спор» скучная игра и годится только для детей. Я не воспринимал это всерьёз и думал, он просто завидует, потому что сам не участвует в этом. Но потом он подбил Мочало сломать правила, и тот сломал. С Мочалом странное дело: с тех пор как Поли сломал ему нос, Мочало перед ним заискивает пуще прежнего, и этого я вообще понять не могу. Если бы Поли сделал такое со мной, я бы его ненавидел и уж точно боялся. Но Мочало как собака, которая виляет хвостом, когда её отстегают плёткой. Полубородый говорит, есть люди, которые созданы быть битыми.

В тот день, когда это случилось, Мочало играл в группе швицеров, а кроме него ещё двое, которые раньше были в звене Поли. И эти трое средь бела дня, ничуть не таясь и не прячась, Мочало даже бил в свой барабан, отбивая марш, пошли, взяли межевой камень и перенесли его на нашу территорию. Наши, конечно, видели и кричали «тёмну ночь, тёмну ночь», но Мочало и его приспешники отказались падать замертво, хотя правила были твёрдые. А ведь Мочало как-никак мой друг. Они сказали: никто их не заставит и пусть только попробуют, посмотрим, кто кого. Мы тогда позвали Никлауса Дубину, он в этой игре был фогтом, и он им тоже сказал, что они теперь мёртвые и должны вернуть межевой камень туда, где его взяли. Но Мочало сказал, что фогт им не указ, они швицеры и не позволят себя угнетать. Что они теперь выиграли этот тур и все остальные тоже, а кому это не нравится, того они научат плавать в ближайшей выгребной яме.

Так игре пришёл конец. Без правил играть нельзя, можно только ссориться. Поли мог бы всё исправить, ему стоило только приказать Мочалу, чтобы тот падал замертво, когда его застукали, но Поли сказал, что ему плевать на правила, установленные детишками, и вообще ему не до того, чтобы решать проблемы вшивой малышни. Его дело выворачивать из пашни камни.

А хуже всего было то, что и другие тоже сказали, что это дурацкая игра и что они это давно знали. А ведь сами, когда разбивались на команды, рвались в первые ряды, как будто тут медовые пряники раздавали. И теперь они опять играют в «Лестницу Якова», а меня не берут в игру, хотя я очень хорошо умею лазить по деревьям, этому я у Гени научился. Господин капеллан уже несколько раз читал проповедь о прокажённых, которых все сторонятся, и раньше я не понимал, каково им, а теперь хорошо понимаю.