Полубородый

Вообще-то.

Новорождённая девочка не могла быть крещёной, по-другому не сходится, ведь кто крещён, тому место на кладбище, а не в корыте для свиней. Должно быть, это ребёнок кого-то из братии, я так подумал, ведь то и дело появляются слухи, что не все монахи такие безгрешные, какими некоторые из них притворяются, а ребёнка сделать недолго, как показывает история с Лизи Хаслер. Возможно, подумал, мать просто положила грудничка ночью у ворот монастыря. Но ведь монастырь такое место, где нельзя иметь детей, это навело бы обычных людей на неправильные мысли. Поэтому, может быть, аббат и приказал приору позаботиться о грудничке, чтобы не вводить людей в соблазн, а приор тогда…

Полубородый говорит: «Есть такие вещи, о которых лучше вообще не думать».

Если упустить момент крещения человека, говорит Лауренц, то он навсегда пропащий, но я подумал: чтобы помочь кому-то, надо испробовать всё, и может быть, всё-таки можно наверстать. На свете столько людей, и вряд ли на небе успевают про каждого вовремя сделать точную запись, как келарь ведёт учёт окорокам. Может, подумал я, эта маленькая девочка ещё успеет проскочить, я даже верю, что она проскочит, хотя мне об этом никогда не узнать. Если Хубертус может произнести наизусть всю мессу, я подумал, что как-нибудь уж наскребу слова для крещения, я же не раз бывал на крестинах, а все говорят, что у меня очень хорошая память. Ego te baptize in nomine patrus et filii et spiritus sancti [14] . Святой воды у меня нет, но на краю сада стоит корыто с дождевой водой, и я его трижды перекрестил и потом окропил лоб девочки горстью этой воды. Вода потекла по её щекам так, будто она заплакала. Я окрестил её именем Перпетуя, это имя мой отец когда-то задумал для моей сестры, которой потом так и не появилось. Самая первая Перпетуя была мученица, её бросили на арену на растерзание диким зверям.

14

Крещаю тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа (лат.).

Мою Перпетую я похоронил в саду.

В этом году ещё не было снега, ведь пока что стоит ноябрь, но по утрам уже виден иней на траве, и за весь день так и не становится тепло. Земля твёрдая, как камень, но там, где свиньи порылись в поисках желудей, нашлась ямка, в которую удалось поместить свёрток с мёртвым ребёнком и прикрыть его комьями земли. Настоящей могилы не получилось, какую умел сделать Лауренц, научившись от своего отца, а тот от своего: для этого нужно было натянуть верёвку между двумя колышками и сделать край ровно по этой линии. Но от волков и от рысей тельце было защищено, те и другие не любят рыться в поисках добычи, предпочитая за ней охотиться. От одной большой ветки я отломил веточки, за исключением двух слева и справа, и этот природный крест положил на холмик. Воткнуть его в землю не получилось: она была слишком твёрдой. Настоящих молитв я тоже не знал и просто повторял слова, которые слышал тогда от монаха, когда он думал, что Гени не выживет: «Proficiscere anima Christiana de hoc mundo». При этом изо рта у меня поднимался пар, как белый дым, и я представлял себе, что это душа маленькой Перпетуи на пути к лугам с цветами.

С башни послышался звон колокола, не маленького, который возвещал бы о чьей-то смерти, а среднего, который созывал на молитву. Но я не пошёл.

Приор не сам задушил девочку, как он и в трапезной не сам наливает себе суп, это делает за него монах. Тогда в Эгери, когда я его подслушивал, он тоже не сам отправился выспрашивать, кто может быть виноват в деле на Финстерзее, а поручил шпионить старому Айхенбергеру. Может быть, убийство он поручил кому-то из кухонной братии, они там умеют сломать карпу горб одним движением, и для них, может быть, не составляет труда убить и ребёнка. А может, то был брат Финтан, но скорее всё же нет: тот бы получил от этого удовольствие, взялся бы за дело грубо, и тогда остались бы следы. Или это взял на себя Хубертус. С него станется, если приор пообещал взамен сделать его послушником, а потом и монахом; на пути к пурпуру и к конюшне, полной лошадей, Хубертус был готов на всё. Правда, только при условии, что он исполнял приказание по правилу бенедиктинского послушания. В любом случае это был кто-то из монастыря, и его никогда не накажут, разве что потом, на Страшном суде. Никто не будет об этом знать, только приор и тот, кто это сделал. И я. Но я не хочу к ним принадлежать.

Обо всём этом я размышлял позже, но о том, что не пойду с этим к начальству и вообще больше никогда и ни для чего не пойду в монастырь, я знал сразу. У меня появилось такое чувство, что наша мать была тогда со мной и сказала: «Да, Евсебий, это правильно». Евсебием она называла меня очень редко.

От комьев холодной земли пальцы у меня заледенели и не разгибались, я боялся замёрзнуть насмерть, потому что теперь у меня не было места, где погреться. Шорш Штайнеман однажды на охоте нашёл незнакомца, замёрзшего или умершего от голода, точно уже нельзя было сказать, у него даже лица не было, его отъели звери. Дни теперь холодные, ночи тем более, до весны теплее не станет, но если бы я вернулся в спальню за своей верхней одеждой, то мог бы встретить приора. В конце концов мне в голову пришла одна идея, и я отметил: если покончил с послушанием, грешить становится от раза к разу всё легче.

Недалеко от входа в большой подвал стоит хижина, где келарь хранит головы сыра, их обязаны поставлять сюда монастырские крестьяне. На двери хижины висит тяжёлый замок, ключ от которого на поясе у келаря, но есть другой способ проникнуть внутрь; этот способ обнаружил Балдуин и выдал мне, потому что я хорошо смотрел за его свиньями. На задней стене хижины есть доска, висящая на одном гвозде, там можно протиснуться внутрь. Балдуин всегда проделывал в сырной голове небольшие дыры, чтобы подумали на мышей, но я отрезал себе целый ломоть, запасаясь дорожным провиантом, и стащил покрывало со свежих сырных голов. Послужит мне плащом. Правда, теперь я вонял сыром, но лучше вонять, чем мёрзнуть, да и вонь далеко не такая, как при чистке свинарника. Хорошо, что мне как бенедиктинцу запрещается владеть каким-либо имуществом, так что в монастыре осталась только моя одежда, да и той грош цена. Зато теперь у меня есть хабит.

Так начался мой побег.

Когда ты в пути один, у тебя много времени на раздумья, и я размышлял: вообще-то маленькой Перпетуе как мученице полагается попасть в календарь святых, в конце концов, она была невинноубиенной. Её следовало похоронить в монастырской церкви, а не в саду, она заслужила даже собственный алтарь, пусть и небольшой, просто место, где можно было бы ей помолиться. Она могла бы стать заступницей детей, для этого, правда, уже есть святой Николай и святой Квирик, но они были бы рады, если бы им помогал ещё кто-то. Время от времени и она совершала бы чудо, пусть маленькое, посильное для новорождённого ребёнка и лишь изредка большое, ибо если моё крещение ей помогло и она всё-таки попала в небе на райские луга, то она встретит там Спасителя, и если она его о чём-то попросит, он исполнит, просто так, из радости, ему это ничего не стоит. Но и этого одного достаточно, чтобы она не угодила в корыто для свиней.

А что будет со мной, я пока не знал. Но Полубородый тоже этого про себя не знал, а пробыл в пути целый год, а не полдня, как я. Поли искал бы себе отряд солдат и примкнул бы к нему, но я не гожусь для войны. Для монастыря тоже не гожусь, теперь я это знаю.

В середине дня пошёл снег, первый раз в этом году.

Двадцать вторая глава, в которой Себи встречает Чёртову Аннели

В долине Тёсс людям безразлично, если кто-то умирает от голода. Если к ним постучишься, тебе не откроют, а если откроют, то тут же перед носом у тебя захлопнут дверь. Может, всё дело во мне самом; для человека, просящего милостыню, я выгляжу не совсем оголодавшим, хотя в монастыре нас, видит Бог, не откармливали. Да я бы отработал свою еду, но в это время года работы ни у кого не было. Две лишние рабочие руки означали и один лишний рот, а кому охота кормить кого-то даром.

Когда я шёл через Рапперсвиль, там как раз проходила ярмарка по случаю Дня святого Мартина, 17 ноября. Были там и торговцы, и клоуны, и всё такое. Один человек обещал деньги тому, кто его победит в игре в обманки, но так и не нашёл желающих, другой ходил на руках, а третий глотал огонь и меч. Батраки и служанки тратили свои заработки за целый год полными горстями, как будто эти деньги упали им с дерева вместе с последними листьями. Только у тележки с молитвенными принадлежностями люди не теснились, деревянные шарики для чёток продавались задёшево, но у меня и на них не было денег, а если бы и были, я бы лучше потратил их на еду. Я бы без зазрения совести что-нибудь украл, но торговцы смотрели зорче сторожевых псов.

Мне бы следовало пробраться украдкой в нашу деревню и выкопать мои деньги из могилы Голодной Кати или хотя бы в той будке с сырами следовало отрезать ломоть побольше, мой грех бы от этого не увеличился; или свой маленький запас я должен был расходовать экономнее, а не съедать весь кусок в тот же вечер. Когда мёрзнешь, то кажется, что еда тебя согреет, но это не так. За всю прежнюю жизнь я так не наголодался, как за последние дни, и то, что спустя какое-то время я уже не был голоден и больше не находился в бегах, а шёл домой, я отношу на счёт счастливой случайности. Хотя господин капеллан однажды говорил в проповеди, что никаких случайностей не бывает, а все события, что с нами случаются, Господь Бог заранее изучил и провёл, но я в это не верю, иначе людей не за что было бы наказывать, когда они делают что-то неправильно; если всё заранее предопределено, они же тогда не виноваты. Господин капеллан говорит, это мистерия, тайна, не нашего ума дело, но мне кажется, что это отговорка.

Ну, неважно.

Снег падал всего пару часов, а потом снова перестал. От снега мёрзнешь меньше, но идти стало труднее, как будто кто-то при каждом шаге держит тебя за подмётки. В одной деревне под названием Фишенталь, «рыбная долина», местный ручей выглядел так, будто из него и впрямь легко можно было выудить рыбу; тут я и пожалел о том, что вернул Полубородому его крючок; брат Финтан наверняка бы не заметил, если бы я тайком пронёс в монастырь нечто такое маленькое. Но если бы мне кто наперёд сказал, что случится так, как случилось, я бы ему не поверил.