Полуденные песни тритонов [книга меморуингов]
Шрифт:
Между прочим, как–то раз Кузьминский открыл мне, что называется, глаза на одного из таких господ.
Тот только что написал с сотню добрых слов о «Ремонте…», зато месяца за четыре до этого просто «опустил» меня за «Indileto» — роман может нравиться, может не нравиться, но есть грань, которую переходить нельзя, что называется, сохраняйте уважение к иной личности.
Уважения не то, что не было, из каждой строчки, хотя их было всего–то с десяток, лезло патологическое неприятие меня уже за одно то, что я существую, что было мерзко, обидно и странно.
Когда же я узнал, что «читая
— Боря, — спросил я его, — скажите, почему он меня так не любит и так полюбил Катю?
У Кузьминского прекрасное чувство юмора, равно как и иронии, и сарказма, я уже научился вылавливать эти нотки в его обычно спокойном и где–то бесстрастном голосе, которым он тогда и произнес ответную фразу:
— Он не может именно вам, как мужчине, найти место в русской литературе!
Я не знал, смеяться мне или плакать.
Ну, не может мне этот человек найти место в русской литературе, так зачем злобствовать?
Сам Кузьминский никогда не злобствует.
Он просто говорит, что вот это как–то неинтересно…
Так получилось с текстом, который я начал писать сразу после «Ремонта…», тоже от женского лица, стремясь естественным образом продолжить не развитую в предыдущем романе и наглую для мужчины–прозаика сюжетную линию любви женщины к женщине.
Я писал бодро и быстро, и мне нравилось.
Когда же я послал Кузьминскому первые главы, то он просто не ответил.
Он вообще не очень любит писать письма, а если и пишет, то коротенькие. Иногда письмо может состоять из одних смайликов. Или ссылки. Или пары фраз, но это уже письмо! Так вот, он ничего не ответил, и я позвонил.
— Как–то похоже на предыдущий текст! — сказал мне Кузьминский.
И я понял, что ему не нравится.
Действительно: плохо, если один роман похож на другой, поэтому надо писать что–то совершенно иное.
Но вот что?
Через пару недель случайным образом я придумал «Любовь для начинающих пользователей», написал синопсис, куда впихнул давно уже парящих в моей дурной голове бабочек–мутантов, и послал БК.
— Пишите! — сказал он мне, и я начал писать, и даже посвятил роман ему, хотя при публикации посвящение он попросил снять.
Если будут переиздавать, то обязательно восстановлю, потому что истории про Симбу и Майкла я бы никогда не написал, если бы не он.
А посвящение он попросил снять потому, что был редактором книги. Когда я читаю его правку моих романов, то понимаю, какой я плохой писатель.
Последний, «Летучий Голландец», он так изругал, что я честно принялся переписывать текст. Хотя это мой лучший пока роман.
Но мы не говорим с ним о литературе в «Jamaica Coffee Shop» на улице Портоферисса, в доме № 22. Мы пьем кофе, естественно, что blue mountain, и говорим о чем–то другом.
НО О ЧЕМ?
Я могу запомнить сон, но разговоры, происходящие
во сне — никогда.Ясно одно: о чем–то интересном.
Может, просто о жизни.
О женщинах.
О кино.
Мне очень хочется с ним поговорить.
Наверное, мы когда–нибудь увидимся.
И ОЧЕНЬ БЫ ХОТЕЛОСЬ, ЧТОБЫ ЭТО ПРОИЗОШЛО В БАРСЕЛОНЕ!
— Куда сейчас? — спрашивает Кузьминский, когда мы выходим обратно в палящую каталонскую жару.
— Пойдемте к морю, Боря, — отвечаю ему я, — пойдемте смотреть на корабли!
41. Про издателей
Одному моему доброму другу, человеку, между прочим, как пишущему, так и издающему, приснился страшный сон:
ну в очень крутом отеле, то ли в «Radisson», то ли в «Sheraton» проходят одновременно две торжественные встречи тире форума.
В одном конференц–зале собрались странные люди, проводящие дискуссию под лозунгом
«Писатели против издателей».
Это происходит на седьмом этаже.
А на пятом этаже дискутируют не менее странные, хотя более пристойно одетые люди. Тема обсуждения:
«Издатели против писателей».
После чего обе стороны встречаются в ресторане, где происходят два параллельных банкета.
И начинается вино–водочное братание.
С нежным поцелуями, взаимными обвинениями и громогласными заявлениями о том, что совместная жизнь могла сложиться совершенно иначе…
ВЕДЬ КОГДА-ТО БЫЛА ЛЮБОВЬ!
На самом деле сон этот не столько страшный, сколько точный.
Ведь для любого писателям мечта об идеальном издателе равна мечте мужчины об идеальной женщине. Или наоборот: мечте женщины об идеальном мужчине
Хотя в этой гендерной паре — писатель/издатель — именно писатель несет скорее мужское начало, пресловутый китайский ян.
Издатель же — стопроцентное инь, пусть даже считает, как правило, наоборот.
Писатель увлекается, влюбляется, считает, что только с этим вот человеком он способен обрести свое счастье.
Издатель раздумывает и потом решает, что отчего бы не попробовать. В конце концов, если что от него и потребуется — так это лишь произвести зачатое потомство: выпустить книгу.
Ну и заработать на этом!
Обычно ведь как считается: что именно писатель, беременный замыслом, рожает через сколько–то месяцев или лет шедевр.
А если взять за аксиому, что рукопись есть семя, то это писатель оплодотворяет издателя.
Причем, после развода дети, как и положено, в большинстве случаев остаются с матерью: издателем. По крайней мере, до определенного возраста, по закону. Отец может с ними иногда встречаться, но и все. Правда, с него не берут алиментов, но и он, по когда–то заключенному и уже расторгнутому брачному контракту практически ничего не имеет.
ЭТО ВСЕ НЕ ПРОСТО ГОЛОСЛОВНЫЕ УТВЕРЖДЕНИЯ, ЭТО МОЙ ГОРЬКИЙ ЖИЗНЕННЫЙ ОПЫТ. ТОЛЬКО ЗА ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ Я ПОБЫВАЛ В ТРЕХ ТАКИХ БРАКАХ, ПОЭТОМУ МНЕ БУДЕТ ЧТО СКАЗАТЬ, ВЫСТУПАЯ НА КОНФЕРЕНЦИИ «ПИСАТЕЛИ ПРОТИВ ИЗДАТЕЛЕЙ».