Полукровка

– Ты представляешь? Инвалидом! А что потом? Что бы мы с ней делали? – мама чуть не плакала.

– Потом бы и думали, – отец перебил сурово.

Возразить было нечего. Мама замолчала. Робко она взглянула на дочь, словно ждала от нее оправдывающего слова.

– Не-на-ви-жу, – Маша произнесла раздельно.

Мамины глаза налились слезами:

– Кого? Меня?..

– Вашу Паньку.

– Да как... как ты смеешь? – голос отца сорвался в фальцет. Вскочив с места, отец замахнулся неловко.

– Сядь и прекрати сцену. – Ладонь, порезанную скальпелем, дергало надсадно.

Отец взялся за голову.

– Машенька, Машенька... – мама заплакала жалобно. Маша дернула плечом:

– Не плачь. Ты все сделала правильно. Кроме одного: эту суку надо было раньше. Просто не вызывать врача. Помнишь, ты говорила: мечтала поступить в медицинский? Ты же не знаешь: у них другая клятва – советского врача. Самая хитрая: кто ее дал, может ничего не делать...

Мама слушала потрясенно:

– Как это – не делать?

– Да так. Как этот врач. Взять и оставить на соседей. И ничего ему за это не будет. Иначе остался бы как миленький!

Она думала: «Этот, из ординаторской, сидел всю ночь. Потому что хорошо испугался».

– Мария! – отец возвысил голос. – Ты говоришь, как... нелюдь!

Маша усмехнулась: «А вы – как советские дураки».

– Нет, ты послушай, послушай! Есть же книги, прекрасные книги. Они – о человечности... Ты же читала. Вся русская литература... – он замолчал.

– Это – в другой жизни, где клятва Гиппократа, – она ответила и поднялась. – Ладно. Как я понимаю, наверняка ничего не известно. Сейчас, – Маша обращалась к матери, – ты, надо полагать, отправишься в больницу, чтобы узнать про Паньку. Во-первых, желаю приятных вестей, а во-вторых, не забудь пригласить на поминки. Этого праздника я ни за что не пропущу.

Добравшись до постели, Маша легла и отвернулась. Тихие голоса шуршали за дверью.

«Она не знает... Не знает, что говорит, она – добрая девочка», – мамин голос вставал на защиту. «Она – чудовище, неужели ты не видишь?» – отец отвечал сокрушенно.

Закрыв глаза, она думала о том, что объяснять некому и нечего. Эти все равно не поймут.

Все свернулось мертвой петлей, которую не разорвать.

Мать, втайне мечтавшая о Панькиной смерти, потому что только так можно получить отдельную квартиру.

Панька, ненавидевшая их всех.

Врач, погрузивший ее на носилки...

Маша попыталась представить: вот Панька выжила и осталась инвалидом. Если отправят в приют, комната останется за ней. Под присмотром государства проживет еще сто лет...

«В государственном смысле...» – что-то важное пыталось сложиться в голове, Маша силилась понять. Руку снова дергало. Она подула на бинт, унимая боль. Все, что казалось необъяснимым, принимало вид теоремы. Теорему требовалось доказать.

Коммунальная квартира.

Это условие было необходимым и достаточным.

Еврей, дослужившийся до главного инженера, для своей семьи не может потребовать отдельной.

Врач, давший советскую клятву, по которой имеет право не остаться.

«Здесь – главное звено. Решение о Панькиной жизни врач переложил на родителей. Поставил их перед выбором: жить или умереть. Все продумано так, чтобы родители остались виноватыми. Паук, придумавший советскую клятву, действует наверняка: получив квартиру ценой Панькиной смерти, мать всегда будет помнить, что виновата...»

Боль, пронзавшая ладонь, поднималась по лучевой кости.

Маша поднялась и вышла в родительскую комнату. Они сидели у стола. Собрав силы, она улыбнулась:

– Простите. Просто трудная ночь. Почти не спала. Давайте так: я сама поеду в больницу и разузнаю про бабу Паню, поговорю с врачами. Может, еще жива...

Она боялась, что мать откажется, но та встрепенулась и закивала благодарно:

– Они сказали, больница на Софьи Перовской.

Маша кивнула и вышла в коридор.

Техническая задача, сложившаяся в голове, имела множество неизвестных. Во-первых, деньги. Она вспомнила Виолеттины бумажки, которые та доставала из лифчика. Виолетта – взрослая. Ей виднее. Травоядное тоже говорило про деньги... Она подумала: долг платежом красен, – и набрала тети-Цилин номер. Ленька, поднявший трубку, продиктовал телефон.

Юлий откликнулся испуганно. Маша попросила о встрече: «У Дома книги. Я очень прошу вас – прямо сейчас. Дело очень срочное». – «Конечно, конечно», – он ответил торопливо. «Пожалуйста, возьмите с собой деньги. Побольше. Рублей пятьдесят».

До назначенного времени оставалось минут двадцать. «Сходить на разведку».

Дойдя до поперечной улицы, Маша вошла в вестибюль. Оглядевшись, нашла справочное окошко.

– Прасковья Кропотова.

Тетка, сидевшая в окошке, полистала журнал.

– Кропотова? Умерла, – буркнула и прикрыла створку.

Маша закусила губу.

– Господи, как же так... Это моя бабушка. Бабушка Паня. Ночью увезли. Мама так плачет... Скажите, я могу поговорить с врачом?

– Сходи в отделение, – тетка, дежурившая в соседнем окне, поглядела сочувственно. – Если с ночной не сменились.

– Спасибо вам, спасибо, сейчас, только брата встречу, – улыбаясь жалобно, Маша пятилась к дверям.

– Ночью, когда я была в больнице, заболела соседка, старушка. В детстве она за мной присматривала, когда родители уходили на работу. Мама вызвала неотложку, увезли сюда, в эту больницу, – они шли по набережной канала, и Маша рассказывала вдохновенно. – Если бы я была дома, конечно, я сообразила бы поехать, мало ли, поговорить с врачами... Вы же знаете, как у нас относятся к старикам...

Юлий кивал, понимая.

– Конечно, я могла попросить у родителей, но разве им объяснишь... Привыкли, что все бесплатно, – она усмехнулась.

Юлий слушал сочувственно.

– Я уже заходила, спрашивала. Сказали: состояние средней тяжести. Разрешили подняться в отделение.

Они свернули. Больничный козырек, занесенный снегом, был уже в двух шагах. Юлий достал кошелек.

– Спасибо. Не знаю когда, но я отдам. Обязательно, – Маша спрятала в сумочку. – Подождите в вестибюле.