Полуночное солнце

Среди книг, выставленных в приемной напротив нескольких мягких кресел, он обнаружил и экземпляр «Мальчика, который поймал снежинки». Дожидаясь Марка Матвея, он пробежал книгу по диагонали и как раз добрался до последней страницы, когда кто-то заметил:

– Ну, если даже сам автор читает, должно быть, хорошая книжка.

Это был Марк Матвей, рослый мужчина лет тридцати, уже начавший лысеть. Он, кажется, пытался улыбнуться всем своим вытянутым лицом.

– А теперь, если вы не против, поторопимся, – предложил он, – на случай, если захотите пропустить стаканчик перед беседой с Говардом Беллами.

– Думаете, это развяжет мне язык?

– Мы иметь много способ заставляйт вас говорить, – заверил рекламщик, изобразив немецкий акцент, и прибавил уже нормальным голосом: – Но, насколько я слышал, вас не нужно подстегивать.

Бен надеялся, что надолго это не затянется. Когда Матвей спросил:

– Итальянский вас устроит? – Бену на миг показалось, он спрашивает, с каким акцентом ему говорить дальше.

– Все, что пожелает Беллами, – сказал Бен.

Как оказалось, имелся в виду итальянский ресторан, где Стерлинги обедали с Керис Торн, и интервьюер уже ждал их: взгромоздившись на барный стул у самого окна, он одной пухлой рукой забрасывал в рот оливки и держал в другой бокал с коктейлем. Беллами увлеченно всматривался в лица прохожих за окном, пока Марк Матвей не кашлянул, тогда газетчик развернулся на застонавшем под ним стуле и вопросительно приподнял круто изогнутые брови.

– Говард Беллами, Бен Стерлинг, – представил их рекламщик.

Беллами вяло пожал Бену руку и забрал с барной стойки свой коктейль.

– Жена подъедет позже?

– Кому-то же надо было остаться дома с детьми.

– Может, я предпочел бы прекрасную половину? – сказал Беллами рекламщику, а потом обратился к Бену: – Очень жаль, на самом деле. Она могла бы снабдить мои записи иллюстрациями. Давайте-ка заморим червячка, пока вы тут у нас маринуетесь.

– Похоже, меня назначили основным блюдом.

– Кажется, мне понравится этот парень, – объявил Беллами, с грацией морского котика сползая с барного стула и одергивая на брюшке бархатную жилетку. – Вы расслабьтесь, – сказал он Бену. – Нам будет весело.

И интервью действительно прошло живо и гладко. Как только Беллами поставил рядом с тарелкой пармезана магнитофон на запись, Бен сразу же об этом забыл и развивал любые темы, предложенные Беллами или же зародившиеся в ходе разговора: детство как период мечтаний; удушение воображения под давлением общепринятых норм; воображение как душа человека; неприкрытая сущность мифа и сказки и почему необходимо позволять им рассказывать себя; вероятность, что только дети могут расслышать верно и заново постичь тот самый смысл, какой был вложен в эти истории, когда их рассказывали у костра под неизведанными небесами посреди неизведанной темноты, которая, вероятно, и была подлинным рассказчиком, позаимствовавшим у человека его голос, чтобы сказки смогли ожить… Беллами кивал, улыбался и умудрялся выглядеть все более заинтересованным, поглощая чудовищные порции спагетти. Он не выключал магнитофон до самого кофе, последовавшего после нескольких бутылок вина.

– Более чем достаточно, – сказал он. – Если только у вас в голове не осталось какой-нибудь мысли, которой вы особенно сильно хотите поделиться с миром.

Завершение интервью застало Бена врасплох – он достиг той стадии, когда даже не замечал, что говорит вслух.

– Я как раз сейчас подумал, скольких людей знаю, фамилии которых звучат как прилагательные и наречия: Дейнти [8] , Квик, – и вот теперь вы. Не избыточный вес, а просто такое удобное беллами [9] .

8

Dainty – можно перевести как утонченный, элегантный.

9

Вероятно, в фамилии журналиста Бену слышится слово belly – живот, пузо.

Беллами не спешил улыбнуться на это замечание, но когда все-таки улыбнулся, его улыбка показалась наигранной.

– Предсказываю: уже скоро мы увидим вас на самом верху. Я приложу для этого все усилия, – произнес он и записал свой адрес на картонной книжечке ресторанных спичек. – Черкните мне пару строк, если вдруг вспомните, о чем позабыли сказать.

Когда Бен с Марком Матвеем вернулись обратно в «Эмбер», рекламщик произнес:

– Хочу в следующем году задействовать вас гораздо больше. Просто преступление не использовать такое обаяние и красноречие.

– Наверное, мне стоит приберечь немного для моего нового редактора.

– Наверное.

И внезапно Бену показалось, что та его часть, которая болтала о писательской работе и благополучно вынесла целое интервью, покинула его безо всякого предупреждения, оставив один на один с его нетерпением, а ведь впереди еще два дня. Он испугался, что может нагрубить Алисе Кэрролл, а потом рассердился на себя за этот испуг и понял, что способен нагрубить даже сильнее. Но когда он увидел Алису Кэрролл за бывшим столом Керис, за которым она казалась миниатюрнее самой Керис, его злость испарилась.

– С Беллами он был просто безупречен, – сообщил Алисе рекламщик. – Я как-то присутствовал при интервью, когда Говарду не понравился собеседник. Неприятное зрелище, скажу я вам.

Бен вынужден был признать про себя, что Алиса Кэрролл очень даже ничего: легкие румяна на мраморном личике подчеркивали высокие скулы, светлые волосы каскадом спадали до талии из-под ободка, изображавшего змею. Она дважды тряхнула его руку и произнесла:

– Делайте все, что угодно, лишь бы увеличить продажи.

Бен рассудил, что она обращается не только к нему, но и к Марку Матвею, отчего ему показалось, что его заслуги признали лишь наполовину.

– Я хочу позвать редакционного фотографа, чтобы снял вас до вашего отъезда, Бен, – сказал рекламщик.

– А как же Эллен?

– Пришлите нам ее фотографию.

– Можем сфотографировать его прямо сейчас, – сказала Алиса Кэрролл, бросив взгляд на Бена. – Если вы, конечно, не возражаете.

– Я переживу.

Она оценила его ответ короткой улыбкой и, приподняв тонкие брови, выразительно поглядела на рекламщика, выставляя за дверь.

– Кофе, – сказала она Бену таким тоном, словно предлагала ему протрезвиться.

Пока они дожидались кофе, она болтала с ним о книге, которую называла «Снежинки». Она была довольна продажами «Снежинок» и, похоже, удивлена. Поговаривают о возможности номинировать «Снежинки» на премию за детскую литературу. Наверное, ее комментарии не показались ему такими воодушевляющими, какими очевидно были, потому что у нее все время звонил телефон. А вскоре в ее кабинет из стекла и фанеры явился фотограф.

– Подержите мои звонки на линии, – велела Алиса Кэрролл секретарше, которая принесла кофе, и кивком предложила фотографу начинать, как только тот будет готов. Бену же она сказала: – Вы хотите услышать, что я думаю о вашем последнем произведении.

– Естественно, – вежливо отозвался он.

– Мне кажется, вы слишком сильно стараетесь.

Затвор камеры издал электронный щелчок, похожий на приглушенный возглас. Фотограф снимал вовсю. И черт с ним, гневно подумал Бен – он хотя бы не застал Бена врасплох, в отличие от Алисы Кэрролл. Бен так старался не выдать своего замешательства, что начал запинаться: