Полвека любви
Шрифт:
Я всегда к тебе торопился. Ты всегда была мне нужна. Не знаю, надо ли здесь писать, что мы никогда не ссорились. Ты сказала однажды, что ты ненормальная жена: «Обычно жены любят, когда мужей нет дома, а мне нужно, чтобы ты был дома, со мной». А я в ответ: «Мне тоже. Я сижу в кабинете, работаю, но мне нужно слышать, как ты болтаешь по телефону с подругами или шуруешь на кухне».
Тебе становилось все труднее ходить, без палочки ты уже не могла обходиться, но все же мы довольно много ездили. Конечно, в наш любимый Ленинград. Еще там были все живы — и мой двоюродный брат Гриша с Леной, и твой двоюродный брат Миша Листенгартен с Женей, и Юлий Стволинский, друг по флоту. Конечно, летали в родной Баку — там тоже все были живы, и еще ничего не предвещало трагедию января 1990-го. Ездили в Ереван и Тбилиси, во Владимир и Суздаль. Плавали по Волге до Астрахани, и по Волге — Каме — Белой до Уфы. Побывали в Кронштадте: как раз вышел мой одноименный роман, нас пригласили, и привезли, и распродали сотни экземпляров,
Ездили с тобой и за границу. Индивидуальный туризм разрешался только в социалистические страны. Мы побывали в Болгарии и Румынии. В сентябре 1976-го приехали в Будапешт.
Ты очень уставала — и физически, и от обилия впечатлений. Но детское любопытство (ты поправляла меня: «любознательность») поддерживало тебя. Столько средневековых соборов, такие огромные музеи. (В Музее изящных искусств мы замерли перед Эль Греко — целых шесть полотен, и какие! От «El Expolio» глаз не оторвать: это запрокинутое к небу лицо Христа, схваченного стражей…)
В Шиофоке слабо плескался о бетонную стенку светло-зеленый Балатон. Мы брали напрокат весельную лодку, и я катал тебя по озеру (по «венгерскому морю»), и ты сказала: «Какая чудная прохлада». Мы разговорились по-немецки с хозяином проката лодок, он, седой коренастый мадьяр в синей тренировке, сказал, что в войну побывал в России, в саперной части. «Никс шиссен!» (дескать, не стрелял!) — пояснил он и засмеялся.
А вечером, за ужином в ресторане «Европа», где играл струнный квинтет (седой смуглый скрипач ходил от столика к столику и спрашивал: «Was w"unschen Sie?» — Что пожелаете? Спросил и у меня, я заказал Листа), мы познакомились с немецкой парой наших лет, их звали Ганс и Лора. Ганс поинтересовался, какая болезнь у моей жены, я сказал: «Артроз». А у Лоры артрит, тоже плохо ходит, болят колени, и Ганс возил ее в своей машине в Румынию, в Геркуланум — там хорошие ванны. Теперь они возвращаются к себе домой в Саарбрюккен. Я говорю: и у нас есть хорошие курорты — Цхалтубо, Минеральные Воды… Тут Ганс голубоглазо уставился на меня и говорит: «Я там был». Мы пили белое вино, и он рассказал, что в войну служил фельдфебелем в Luftwaffe, у Рихтгофена, но не летчиком, а в наземной службе. Дошел до Минвод, до Пятигорска, а оттуда отступал (то есть драпал) через Тамань к Ростову, к Харькову, в 45-м в Чехословакии попал в плен «к вашим», но бежал, в Баварии сдался американцам. Теперь он менеджер в крупной компании, выпускающей прокат… Нет, я не чувствовал вражды к голубоглазому фельдфебелю из Саара. Много времени прошло, и оно, время, загасило раскаленный уголь былой ненависти.
Ганс предложил переписываться, чтобы держать нас в курсе новых методов лечения. Но я не откликнулся, не дал адреса. Глупо, ненормально, конечно, но… Такое было время: переписка с немцем из ФРГ привлекла бы внимание органов ГБ («Галины Борисовны», как прозвали их в кругу московской интеллигенции), и это могло повлечь за собой всякие неприятности — прежде всего сделало бы меня «невыездным». Утром мы вместе завтракали, а потом Ганс и Лора сели в синий «пежо», помахали нам рукой — «Alles Gute!» — и укатили в свой Саар.
Писатель Петер Куцка пригласил меня на заседание Рабочей комиссии по фантастике, которую он, Куцка, возглавлял. Я приехал в особняк Союза писателей на Байза-утца, 18. В зале сидело человек 15, Куцка представил меня и попросил надписать изданные в Венгрии книги — «Экипаж „Меконга“» и «Черный столб». Часа два длилась беседа, я отвечал на вопросы — о положении в советской фантастике, о деятельности нового совета и его председателя (венгры очень удивились, узнав, что председатель Кешоков никакого отношения к НФ не имеет). Мне не хотелось представлять отечественную фантастику в мрачном свете, но и врать, что у нас всё хорошо, тоже, конечно, не следовало. Вообще-то венгерские коллеги были в курсе наших дел. Разумеется, у них, у коллег, тоже были проблемы идеологического характера, но все же полегче, чем у нас. В сущности, они жили очень неплохо — без госкомиздатовских надзирателей, со своим журналом фантастики «Галактика». Открытый мной закон несообразности досаждал венгерским фантастам куда меньше, чем нашим. Динамичный Петер Куцка предложил подготовить и издать совместную книгу советской и венгерской фантастики. Вернувшись в Москву, я изложил эту идею на очередном заседании Совета по НФ, но ответного движения, конечно, не произошло. («Ну да, — сказал я, — у них Куцка, а у нас — Куценко».)
О нашей поездке в ГДР осенью 1977-го я уже упоминал.
Сложнее было с Чехословакией. Я знал, что и в Праге вышел «Экипаж „Меконга“». Его переводчик на чешский язык Иржи Таборский приезжал в Москву, побывал у нас дома и между прочим, после второй или третьей рюмки коньяку, спросил, почему мы не приезжаем в Чехословакию. Я ответил, что мне стыдно — после событий 1968 года. Иржи, помолчав немного, заметил: «Ну ты же не в танке приедешь».
Летом 1979-го мы с Лидой приехали в Чехословакию в первый раз. В Праге у нас был чудный гид — веселая болтливая Либуша, мы с ней подружились. Прага нас очаровала! Я и сейчас думаю, что это самый прекрасный город
на белом свете. Мы полюбили сидеть на Староместской площади, у памятника магистру Яну Гусу, дышать воздухом ее многовековой истории. Мне нравилось в большой столовой самообслуживания на Пшикопе пробираться с подносом с едой, приговаривая: «Позор! Позор!», к столику, за которым сидела Лида. Иржи Таборский угощал нас превосходным моравским вином в старинной винарне, помнившей Гуситские войны. Иржи взял с нас слово, что мы приедем погостить у него. Он тогда редактировал журнал «Техника а веда млодежи», впоследствии перешел на радио. Спортивный, худощавый, по-чешски сдержанный и спокойный, он не был склонен к душевным разговорам-излияниям за выпивкой, но все же кое-что рассказал о неприятностях, обрушившихся на него после разгрома «Пражской весны». Мы хорошо понимали друг друга, и я ценил доверие, которое он нам оказывал.По приглашению Иржи Таборского мы с Лидой в июле 1982-го второй раз приехали в Прагу.
Из моего дневника:
В маленькой стране все же лучше (в материальном смысле) жить, чем в большой. Проблем меньше! Нет проблем с продовольствием, с покупкой машин, с поездками куда угодно. Даже прописки у них нет. И Главлита нет, хотя функции цензуры возложены на редакторов. Страна ухоженная, спокойная. А Прага — уникальна. Кажется, единственная столица в Европе, сохранившая всю средневековую старину, и не только храмы и башни, но и романтические площади и узкие улочки Старого Места и Малой Страны. Отношение чехов к своей культуре, истории и памятникам старины вызывает уважение.
Мы ездили к Иржи на дачу в Мокропсы, вернее, он возил нас туда на уик-энд. Я купался в милой зеленой Бероунке. И нет никого в Мокропсах, где тесно стоят уютные дачки, кто бы помнил о великой русской поэтессе, которая жила тут в 20-е гг. и жаловалась на грязь и провинциальную глухомань. Время летит и предает забвению былые страдания.
Дважды слушали прекрасную музыку — органный концерт в костеле Св. Томаша и струнный квинтет в Бертрамке — доме, где у супругов Душковых гостил Моцарт…
Нам было удобно в квартире Иржи на Тешнове, где милая добрейшая бабичка (мать Милы) кормила нас обедами. И прекрасно, по-дружески радушно нас принимали Сергей и Новиковы…
Тут следует пояснить: мой друг по флотской службе Сергей Цукасов с 1979 года работал в журнале «Проблемы мира и социализма», издававшемся в Праге. Туда перетащил его из «Правды», где Сергей был ответственным секретарем, главный редактор журнала Зародов. В качестве его заместителя Сергей, по сути, и вел журнал международного коммунистического движения — то была вершина его журналистской карьеры.
Я листал этот журнал, он показался мне невыносимо, предельно скучным. Авторы статей — партийные функционеры многих стран — как бы состязались: кто напишет наиболее нудно. Сергей строго следил, чтобы не позволяли себе каких-нибудь там латиноамериканских штучек. Никакой, извините, фронды, никакого вольтерьянства не допускалось. Все должно было соответствовать.
Сергей вытащил в Прагу и нашего друга Михаила Новикова со Светланой. Это было огорчительно — не только потому, что прерывалось дружеское общение, но и потому, что Миша заведовал книжной редакцией в издательстве «Знание» — последнем, можно сказать, пристанище тех московских писателей-фантастов, которых усердно блокировали госкомиздатские и молодогвардейские «борцы». Их атакам подвергался альманах «НФ», издававшийся вышеупомянутой редакцией, в редколлегию которого входили мы с Биленкиным.
Жилось им в Праге хорошо — и Цукасовым, и Новиковым. Сергей привез туда свою третью молодую жену. Очень пристрастился к теннису. Вообще, когда мы встретились в Праге, он показался мне помолодевшим, победоносным.
Болезнь подкралась незаметно, а вернее — Сережа как бы не хотел ее признавать, не желал изменить, смягчить активный образ жизни. Сердце? Ну, чего там — поболит и пройдет. Продолжал твердо руководить журналом. Летал в командировки. Трижды в неделю — непременный теннис…
Однако болезнь, признаешь ты ее или нет, от тебя не отстанет. Сергея увезли в больницу (в Праге) в предынфарктном состоянии. А он продолжал с ней, болезнью, спорить. Когда ему полегчало, Сергей потребовал выписки. Врачи втолковывали: рано… еще не закончен курс лечения… Он настоял на своем.
Выписавшись из больницы, он уже на второй день выбежал на корт, взмахнул ракеткой — и упал с оборвавшимся стоном.
Урну с прахом Сергея Цукасова привезли в Москву. Я был на его похоронах на Троекуровском кладбище.
Произошло это осенью 1989 года.
Приближаюсь к окончанию мемуарного романа и должен признаться: все труднее его писать. Ты как бы стоишь у меня за плечом, я ощущаю твое незримое присутствие. То и дело хочется спросить, ну например: а ты помнишь зеленые холмы Саксонии, городок Пильниц с летним дворцом курфюрста Августа Сильного в японском стиле? Кажется, там, у моста через Эльбу, был трактир — желтый домик в коричневой окантовке, и когда-то в дочь трактирщика юную Густель влюбился Шиллер.