Полвека любви

— Что, будете меня изучать?

— Да нет, Федор Федорович, — говорим. — Не будем вас изучать.

А он что-то распалился спьяна.

— Один только, — говорит, — и есть писатель теперь — Абрамов, его читать можно. А все вы херню пишете.

— А вы нас читали, Федор Федорович? — спрашивает Радий.

— Не читал и не хочу читать. Подумаешь, Пушкины.

Мы тоже были, однако, на взводе.

— Ну, вы тоже не капитан Воронин, — говорю.

Слово за слово — разругались мы. Я уже и сумку свою ухватил и готов был покинуть «Золотицу». Но тут жена Токарева вмешалась, стала бранить своего Федю. И вдруг он заулыбался — и этак спокойненько:

— Ну, давайте еще — за наш поход.

Нет, не мы его изучали, а нас испытывал этот воинственный капитан с рыжеватым хохолком над лбом, с золотым перстнем на пальце. Потом уже мы узнали, что Токарев — потомственный помор из Мезени, что окончил он два вуза, читает в мореходке лекции по морскому праву и книжку на эту тему выпустил. Очень не прост Федор Федорович.

Не стану описывать плавание. Долго, долго шли по горлу Белого моря, потом по Баренцеву, вдоль угрюмого скалистого, в пятнах снега, берега Кольского полуострова. Холодный день сменился ночью, но какая же это ночь — солнце в этих широтах в конце мая уже не заходит. На западе в густой облачности был словно вырублен квадрат негаснущего оранжевого света.

В первый же день плавания Токарев за обедом в кают-компании разразился филиппикой в адрес береговых властей. Они-де только и знают подозревать тебя, капитана, что ты собираешься либо провезти контрабанду, либо тайком вывезти перебежчика, либо вообще потопить судно. Однако накипело у капитана Токарева на душе…

Дошли до Мурманска, положили якорь на рейде. И тут выяснилось, что СВР (станция размагничивания) освободится и сможет принять «Золотицу» через двое суток.

— Ну да, стану я терять двое суток! — Токарев в сердцах бросил трубку радиотелефона и скомандовал: — Вира якорь!

Радий и я кинулись к нему:

— Да вы что, Федор Федорович! Высадите нас на берег.

— А что, в Италию не хотите? — Токарев ухмыльнулся и, снова взяв трубку, вызвал берег и попросил лоцманский катер к борту. — Жаль, — обратил он к нам хитрющее лицо. — Жаль, что уходите. Мы ведь про капитана Воронина не договорили.

Ах, как хотелось ему показать заезжим писателям, что и он, Федор Токарев, не лыком шит и ничем не хуже знаменитого полярного капитана Воронина.

Да мы и не сомневались, что он хороший капитан. Мы сердечно простились с Токаревым, пожелали счастливого плавания. И полезли по спущенному штормтрапу вниз, на лоцманский катер.

Эта поездка на Север очень сблизила нас — Радий Фиш и я подружились. Мы виделись не часто. Созванивались и сходились в Центральном доме литераторов. Встречались в Доме творчества в Переделкине:

— Привет, герой Гангута!

— Слава герою Кандалакши!

Разными путями в послевоенные годы мы пришли в литературу. Но судьба у нас была общая. Нам, так сказать, работникам письменного стола, не хватало грохота морского прибоя — прошу извинить этот всплеск «высокого штиля».

Радику было уже под сорок, когда он ушел в свое второе плавание — в многомесячный тропический рейс к берегам Кубы и Мексики, на венесуэльский шельф. Море было его, востоковеда, второй ипостасью, и он сильно выразил ее в своих книгах, которые я люблю: «Иду с тралом», «Да здравствуют медведи!».

Встречаясь, мы говорили не только о своих плаваниях. События текущей жизни оборачивались в наших разговорах то одной, то другой стороной. Бывало, мы спорили, горячились — но всегда понимали друг друга.

Радий Фиш прожил богатую событиями жизнь и был счастлив со своей любимой женой Валдой Волковской. Ему была свойственна активная жизненная позиция. Он задавал большую нагрузку своему больному сердцу. И сердце не выдержало. Осенью 2000 года — на 76-м году жизни — ушел милый мой Радик. Я сказал на его похоронах: «Не говорю тебе „прощай“. Говорю: „До свидания“».

«Спокойной ночи, милая, тебе. Пусть южный бриз твою качает лодку», — читает свои стихи Марк Кабаков. И улыбаются, и бьют в ладоши моряки в клубе авианесущего крейсера «Киев» на рейде Североморска, далекого от южных берегов.

Смотрю на Кабакова — маленького, лысоватого, седого, удивительно легкого на подъем, — и кажется мне, что читать стихи морякам для него еще большее удовольствие, чем сочинять их.

Между тем биография его отнюдь не из легких. 15-летним юнцом Марк поступил в московскую военно-морскую спецшколу. В конце войны, будучи курсантом инженерного училища им. Дзержинского, проходил практику на действующем Северном флоте. Война для инженер-лейтенанта Кабакова, командира Б4–5 на тральщике, продолжалась и после ее окончания: боевое траление на Балтике, сильно засоренной минами, закончилось лишь несколько лет спустя.

Корабельная служба долго его не отпускала, но и выйдя в отставку, инженер-капитан 1 ранга Кабаков не упускает случая съездить на флот, выйти в море. Не сидится ему дома. Достаточно взглянуть на названия и обозначения мест создания его стихов: «ЗФИ» (Земля Франца-Иосифа), «Танцует Тикси», «Море Лаптевых», «Гран-Канария», «Атлантический океан» — впечатляющая география.

Мы с Марком несколько раз ездили на флоты. Не однажды я видел: он просыпался рано, вскидывался и садился на постели, хватал с тумбочки блокнот и карандаш и принимался писать. Было похоже, что записывал приснившиеся строки. Потом вскакивал и делал зарядку, включая любимое упражнение — стояние на голове. Так было и в Североморске, и в Калининграде, и на пароме «Казахстан», на котором мы шли из Баку в Красноводск по родному моему Каспийскому морю. Качка, помню, была изрядная, но Марк устоял.

Хочу назвать еще одного спутника моих поездок на флоты — Никиту Сусловича. Он был моложе меня лет на 12–13, но нечто общее, глубинное нас объединяло. Говорю не только о взаимной душевной симпатии. Нас как бы связывала ленинградская блокада. Я хлебнул ее в полной мере, служа на флоте. Никите в раннем детстве отстучал блокадную погибель метроном. Он выжил. Спустя годы он напишет о «несбывшемся, взорванном детстве». В стихи Сусловича будут часто врываться — как рокот отдаленной грозы — строки о блокаде: «Я точно знаю, сколько весят крошки, / Я не забыл несломленных людей, / Встречавших ежедневные бомбежки / В редеющих цепях очередей». По окончании училища Суслович служил на Балтийском флоте, плавал на тральщиках. Как и я когда-то, он заочно окончил Литературный институт.

Мы познакомились в 70-е в Москве — капитан 2 ранга Суслович в то время служил в Политуправлении ВМФ и, кажется, уже был членом Союза писателей, автором нескольких книжек стихов. Красивый человек, открытый, общительный, я бы сказал — победоносный. У меня в дневнике записано о Никите: «Человек-бульдозер, способный поэт и великий оратор». Добавлю к этой характеристике: и превосходный организатор.

Никита и организовал памятную поездку московских и питерских маринистов в апреле 1985-го на Балтийский флот — ее назвали агитпоходом в честь 40-летия Победы.