Полвека любви

Так думал я и записывал в своем дневнике в 1977 году, на борту сухогруза «Капитан Лев Соловьев», идущего в полутора градусах от экватора к Малаккскому проливу.

«Соловьев» — в полном грузу. В оставшуюся после Японии кубатуру приняли полторы тысячи тонн латекса в малайзийском порту Кланг, а в Сингапуре — кокосовое масло.

Хорошо помню последний день на сингапурском западном рейде. Стояла лютая жара. А настроение у меня было отличное: утром доставили почту, накопившуюся в советском посольстве, — мне пришло письмо от Лиды. Это был праздник! Родной почерк, слова любви… Как в прежние, молодые годы, душа рвалась к моей любимой…

Эй, ребята! Коричневотелые докеры! Нельзя ли побыстрее? И вот последние бочки с кокосовым маслом подняты краном с баржи и поставлены в твиндек, и докеры закрепляют бочки канатами и деревянными распорками. Закончена погрузка! Матросы закрывают трюмы, зачехляют наработавшиеся краны. Томительно медленно текут последние минуты последней стоянки. «Соловьев» изготовлен к отходу.

И вот она — долгожданная команда:

— Вира канат!

Грохочет брашпиль, выбирая якорь.

— Самый малый вперед! — командует Береснев.

Привычно ритмично вибрирует палуба под ногами — и уплывает, уплывает из видимости, из жизни моей Сингапур с его небоскребами.

Вечереет. За кормой прощально подмигивает белый красавчик маяк Раффлс, окруженный пальмами. Справа проплывают зеленые островки, один из них — Аллигейтор — похож на динозавра с длиннющим хвостом. Рыбацкие лодки с бурыми треугольниками парусов пересекают курс «Соловьева». Даем долгий гудок. Нет, не уступают дорогу. Приходится застопорить машину, пропустить беспечных рыболовов.

Ну, теперь — полный вперед! Прямо в золото и пурпур фантастического заката.

Обогнув знакомый мыс Пиай, входим в духоту и тесноту Малаккского пролива, густо населенного встречными судами и рыбачьими лодками.

Следующее утро застает нас в Никобарском проливе. Тает позади дымчатый силуэт Суматры. Из-за прикрытия островов «Соловьев» выходит в открытый океан. Впереди за спокойной синей полосой воды отчетливо видна полоса белых барашков. Даже странно: так резко разграничены хорошая и плохая погода.

Да, теперь Индийский океан — отнюдь не синее зеркало, по которому мы прошли в марте. Теперь тут хозяин юго-западный муссон. Все более ощущаем его мощное дыхание. На тяжелой зыби судно медленно, поскрипывая переборками, переваливается с борта на борт.

Спустя несколько суток, за Проходом Восьмого градуса, на «Соловьева» обрушивается жестокий шторм. Под нами Аравийская впадина, над нами трубит муссон. Вычитал из лоции: в июне юго-западный муссон приобретает повторяемость до 70 процентов, практически он постоянный — до августа — сентября. Потом отдохнет месяца два и снова задует — на всю зиму, только с противоположного, северо-восточного, направления. В Индийском океане видишь воочию, какая мощная глобальная кухня погоды работает на планете Земля.

Вой ветра и скрип переборок, нарастающий едва ли не до крика боли. Над баком взметываются огромные пенные султаны. С долгим раскатом, будто вздохом облегчения, обрушиваются на бак обвалы воды. Это очень плохо, потому что заливает электромотор брашпиля. Его покрасили, но не зачехлили — вот такая промашка. А с морской солью шутки плохи: мотор может не сработать, когда понадобится отдать якорь.

И капитан Береснев принимает смелое решение:

— Право на борт!

Такой поворот в семибалльный шторм, через позицию, когда судно оказывается лагом к волне, небезопасен. Но капитан учитывает, что судно в полном грузу и метацентрическая высота в норме.

«Соловьев» уваливается под ветер.

— Одерживать! — следует команда на руль. — Держать сто!

Теперь, завершив циркуляцию, судно идет по волне, подставив муссону корму. Качка уменьшается. Из надстройки выходят трое в касках и оранжевых нагрудниках — боцман Таран и матросы Ерин и Шаверин. Они быстро взбегают на бак. Через двадцать минут мотор брашпиля зачехлен и накрепко обвязан. Трое возвращаются в надстройку. Команда: «Лево на борт!» Судно ложится на прежний курс.

Шторм крепчает. Скорость ветра 20 метров в секунду, это уже девять баллов. Ох и грозен океан! Подвижные горные цепи словно идут на приступ, с силой бьют в левую скулу «Соловьева». До тридцати тонн на квадратный метр — вот с какой силой. Корпус содрогается под ударами воды.

С левого, наветренного крыла мостика, держась за ограждение, смотрю на разбушевавшийся океан. Он кажется живым. Вдруг вижу: летит большая птица. Альбатрос! Храбрый скиталец морей, как далеко занесло тебя в открытый океан. Но и хитер же ты: летишь не поверх волн, а в глубокой ложбине между двумя валами — как по улице. Куда летишь, альбатрос? В Индию? В Африку? А может, твой курс проложен туда же, куда и наш, — к острову Сокотра у входа в Аденский залив? Мы ждем тебя как избавления, Сокотра! Рассчитываем за тобой укрыться от необузданного бешенства муссона.

За обедом из супника выплескивается борщ, оставляя рыжие пятна на скатерти. Тарелки разъезжают по столу, норовит съехать кувшин с компотом. Я ем, придерживая тарелку, и думаю: какие же молодцы наш продпищеблок! Попробуйте простоять несколько часов у электроплиты, у мясорубки, когда палуба уходит из-под ног. Однако ничуть не хуже, чем в тихую погоду, удался бризоль с пюре шеф-повару Роману Осколкову. А повар-пекарь Люба исхитрилась даже испечь торт очередному имениннику (такова традиция!).

Четверо суток океан подбрасывал нас к небесам. Четвертый день был самым тяжелым. Громыхали в кают-компании опрокидывающиеся стулья. Качка валила с ног. Крен достигал опасного предела. Ночь не спавши, я пытался соснуть часок после обеда — нет, невозможно. Голова и ноги ходят вверх-вниз, вверх-вниз…

Вечером читал у себя в каюте. Вдруг замечаю: ослабевает качка. Поднимаюсь на мостик. Ага, остров слева! Идем в двух милях от его берега, укрывшего нас от муссона. Так вот ты какая, Сокотра. В сгущающейся темноте высится угрюмый берег со скалистым плато и горой посредине. Неприветливо выглядит этот остров на краю океана.

Пройден океан, и, как по волшебству, утихает ветер. Мы пьем чай в неслыханном комфорте: чашки и сахарница не разъезжают и не надо держаться за край стола, чтоб не уехать в угол кают-компании.

Что я делал в трехмесячном плавании? Ну, разумеется, были литературные вечера. В столовой команды собирались свободные от вахт, я читал им что-нибудь из своих книг или просто вел разговор «за жизнь», отвечал на вопросы. Где-то в Тихом океане сочинил судовой гимн. Написал историю «Капитана Льва Соловьева» — какие рейсы, какие грузы, какие люди. Сам же и «оформил» историю судна в роскошном японском альбоме — вписал текст, вклеил фотоснимки, хранившиеся у первого помощника.