Полвека в Туркестане. В.П. Наливкин: биография, документы, труды

В «Историографии общественных наук в Узбекистане» (1974) Лунин еще более смягчил форму своих высказываний о Наливкине. Он по-прежнему говорил о «нечеткости его революционных воззрений», «отсутствии твердой, до конца осознанной идейно-политической платформы», «налете толстовских воззрений», характеризовал позицию Наливкина как «мелкобуржуазную», которая неизбежно затягивает его «в болото контрреволюции», говорил о «вредной соглашательской деятельности» Наливкина в 1917 г., называл его идеи «своеобразно-утопическим социализмом», воспринятыми «сквозь призму взглядов, характерных для либерально-свободолюбивого интеллигента начала XX в.» [51] . Но про то, что Наливкин «оставил о себе самую недобрую память», уже ничего не говорилось. Ничего не говорилось и о меньшевизме.

51

Историография общественных наук в Узбекистане. С. 250–251. В литературе того времени встречались также утверждения, что Наливкин «был близок к кругам революционной социал-демократии» и что до 1917 г. он «принадлежал к числу прогрессивно и даже революционно настроенных русских интеллигентов» (Вахидов Х. Просветительская идеология в Туркестане. Ташкент, 1979. С. 26, 27). Разница между определениями «свободолюбивый» и «революционный» была в то время весьма существенной.

В 1990 г. Лунин написал в популярном ташкентском журнале еще одну статью о Наливкине. Называлась она «Еще одна замечательная жизнь». Начав с того, что историю нельзя рисовать только в мрачных или только радужных тонах, Лунин предложил новую версию рассказа о «несправедливо забытом» Наливкине. Лунин описывает, что «молодой и восторженный офицер» подверг «серьезным и мучительным сомнениям» свою прежнюю веру в «миротворческие действия правительства» и в осуществление «благородной и цивилизаторской миссии “белого царя” и его войск» [52] . К прежнему портрету «прогрессивного» Наливкина Лунин добавляет в этой статье целый ряд новых ярких красок: он дружил с джадидами, защищал местных жителей от несправедливости, боролся с хищениями, незаконными поборами, взяточничеством и т. д. «…Наливкин не был, конечно, революционером… Тем не менее всю свою жизнь он ненавидел деспотизм, произвол и беззаконие, подавление человеческой личности, искренне сочувствовал трудовому народу» [53] . Лунин повторяет свою характеристику взглядов Наливкина, но без прежнего осуждения, без эпитетов о «мелкобуржуазности» и пр. Рассказывая историю 1917 г., Лутин говорит о попытке Наливкина примирить враждующие стороны, о том, что оказался «между двух огней», о том, что он увидел угрозу со стороны большевиков, но не мог ей противостоять: «…Наливкин проявлял нерешительность, колебания, сомнения…», но это «…не должно омрачить всю его славную жизнь…» [54] .

52

Лунин Б. Еще одна замечательная жизнь. С. 113.

53

Лунин Б. Еще одна замечательная жизнь. С. 115.

54

Там же. С. 118.

В последней работе Лунина о Наливкине, которая была опубликована в 2003 г., следы идеологического осуждения исчезают вовсе [55] . Перед читателями возникает цельный образ защитника угнетенных, противника любого, в том числе большевистского, насилия, человека, достойного «доброй и долгой памяти и уважения».

Хождение в народ?

В советской историографии В. П. Наливкин предстает в качестве социалиста-народника или даже социал-демократа, человека, который, будучи знатоком Востока, не соглашался с властью, был в оппозиции к власти или же, находясь во власти, преследовал гуманные и прогрессивные цели. Примерно то же, если, конечно, убрать ссылки на социализм, писал Н. Найт о В.В. Григорьеве. Замечу, однако, что оценки фигуры Наливкина и его деятельности базируются в основном на документах и трудах, написанных начиная с 1906 г., когда он уже однозначно связал свою судьбу с социалистическим движением. Некоторая эволюция оценок, которая заметна при чтении работ Лунина, была связана с общими идеологическими сдвигами в советской историографии и с изменением отношения к революциям 1917 г. советской ортодоксальной историографии (Лунин образца 1958 и 1965 гг.). Вся судьба Наливкина характеризуется с точки зрения того факта, что в сентябре 1917 г. он вступил в конфликт с туркестанскими большевиками. Отсюда рассуждения о его «толстовстве», «меньшевизме», «мелкобуржуазности» и даже «реакционности». В менее ортодоксальной историографии (Лунин образца 1974 г.) события осени 1917 г. признаются досадной ошибкой, но в то же время подчеркивается прогрессивно-социалистический характер предыдущей деятельности Наливкина, его членство в думской социал-демократической фракции и знакомство с большевиками. И, наконец, в позднесоветской и постсоветской историографической традиции (Лунин образца 1990 г. и лунинская публикация 2003 г.) факт противодействия, пусть непоследовательного, большевикам является не минусом, а плюсом в биографии Наливкина.

55

См.: Лунин Б.В. Владимир Наливкин: жизнь, деятельность, судьба // Россия – Узбекистан: в прошлом и настоящем. Люди. События. Размышления. М., 2003. Эта статья была опубликована уже после смерти Б.В. Лунина. Другой современный узбекский историограф, В.А. Германов, называет Наливкина «туркестанским историком-ориенталистом», который стал «жертвой» октябрьского переворота 1917 г., «…внутренне опустошенный, с рухнувшими политическими идеалами, разуверившийся во всем, даже в Боге, Наливкин покончил с собой…» (.Германов В.А. Историки Туркестана в условиях политического террора 20-30-х годов. Ташкент, 2000. С. 4).

Таким образом, на историографических весах, которые измеряли «реакционность» и «прогрессивность», главным фактором был 1917 г. Советские послевоенные историки предъявляли Наливкину одну-единственную претензию – поддержку политики Временного правительства [56] . Вся его предыдущая деятельность, в том числе и на самых высоких должностях колониальной администрации, характеризовалась либо положительно, либо нейтрально. Наливкин оказался историографически «запертым» в своих социалистических представлениях второй половины жизни. Эта оценка вольно или невольно экстраполируется и на первую половину его жизни, которая интерпретировалась то ли как неявное сочувствие к социалистическим (народническим) идеям, то ли как детерминированное формирование его социалистических убеждений.

56

Поразительно, что социалист Наливкин оказался в советской историографии «реакционером», тогда как туркестанские деятели более «правого» толка (например, «голова» Ташкентской городской думы Н.г. Маллицкий или губернатор Самаркандской области А.А. Семенов), которые пережили революционные потрясения и поневоле смирились с советской властью, таких обвинений избежали. Безусловно, не будь сентябрьского эпизода в жизни Наливкина, его историографическая судьба сложилась бы совсем иначе.

В этом смысле наиболее показательным является объяснение, которое дают исследователи тому эпизоду из биографии Наливкина, когда он сначала (в 1876 г.) ушел с действующей военной службы в военно-народное управление, а потом (в 1878 г.) и вовсе уволился и поселился на несколько лет среди туземцев. Б.В. Лунин характеризует эти годы так: «…Находясь в рядах царских войск, Наливкин был очевидцем расправ с мирным безоружным населением, что глубоко потрясло его. Он принял решение покинуть армию и вскоре получил назначение на должность старшего помощника начальника Наманганского уезда. Под влиянием народнической идеологии “хождения в народ” Наливкин прервал служебную карьеру и вышел в отставку…» [57] Позднее Лунин усиливает эту фразу и пишет о «явном [курсив мой. – С. А.] влиянии народнической идеологии “хождения в народ”, проникшей и в среду прогрессивно настроенной части офицерства…» [58] . Не менее определенно пишет Н.М. Лукашова: «..Непосредственные впечатления от туркестанских кампаний сильно подорвали первоначальную веру молодого и восторженного офицера в то, что Россия осуществляет в Средней Азии благородную цивилизаторскую миссию…», «…Видимо, по этой причине в 1876 году Наливкин перешел на службу в Военно-народное управление…» [59] . Д.Ю. Арапов объясняет этот шаг «серьезным переломом» в воззрениях Наливкина [60] .

57

Историография общественных наук в Узбекистане. С. 247.

58

Лунин Б. Еще одна замечательная жизнь. С. 113.

59

Лукашова Н.М. Научная и просветительская деятельность. С. 39, 40.

60

Арапов Д.Ю. Владимир Петрович Наливкин. С. 14.

Действительно ли переход в военно-народное управление в 1876 г. был протестом против власти, а решение поселиться в 1878 г. в туземном кишлаке – своеобразным «хождением в народ» (которое было популярно среди критически настроенной российской интеллигенции в середине 1870-х гг.)? Действительно ли Наливкин уже тогда был последовательным сторонником социалистов-народников?

Одним из первых сформулировал это предположение в качестве факта один из биографов и хороших знакомых Наливки-на – Ю.О. Якубовский [61] . Он писал в 1907 г., сразу после выборов Наливкина в Государственную думу: «…Не избежал В.П. и того увлечения, которому отдавались лучшие люди 60-х и 70-х годов, – хождения в народ. Под влиянием особых условий жизни и службы, молодой блестящий офицер… выходит в отставку… с целью окунуться в самую глубь народной жизни…», «…Он надел сартовский халат, она [жена Наливкина. – С.А.] накрылась чимбетом и паранджой…» [62] Наливкиным двигал, согласно Якубовскому, принцип «прежде чем учить чему-нибудь народ, надо

61

Ю.О. Якубовский, отец будущего советского историка А.Ю. Якубовского, принадлежал к числу толстовцев, последователей морально-этического учения Л.Н. Тол^с^ого.

62

Якубовский Ю.О. В. П. Наливкин // ТВ. 1907. № 30 (25 февраля (10 марта)).

проникнуться его понятиями, научиться его жизни». Время появления этого объяснения говорит само за себя – в 1905–1907 гг. в российском общественном мнении преобладали социалистические и леволиберальные настроения, поэтому биография Наливкина должна была соответствовать ожиданиям «электората».

О 1870-х гг. Наливкин говорит сам в своих воспоминаниях, опубликованных в 1906 г. в социал-демократической газете «Русский Туркестан». В них нет ни слова о «хождении в народ» и картина выглядит гораздо более сложной, хотя, конечно, автор явно выделяет те эпизоды своей биографии, которые доказывают раннюю склонность к оппозиционной мысли. В статье «Мои воспоминания о Скобелеве» Наливкин писал о своем «крайнем милитаризме», которое было воспитано в нем с детства, и о своих сомнениях о пользе войны после того, как молодым офицером ему пришлось столкнуться с ее реалиями. Уже Хивинский поход был «если не ушатом, то, во всяком случае, стаканом очень холодной воды». «…Я возвращался в Ташкент, – вспоминал Наливкин, – в значительной мере разочарованным, но все же милитером…» [63] Наливкин откровенно писал, что новый поход в Коканд привел его в «тревожно-радостное, возбужденное состояние». Но на этот раз иллюзии были окончательно разрушены. Переломным моментом стал эпизод сражения у кишлака Гур-Тюбе, когда будущий герой балканских войн М.Д. Скобелев, под началом которого Наливкин служил, отдал приказ казакам рубить саблями убегающих безоружных мужчин, женщин и детей. Перед глазами Наливкина все последующие 30 лет стоял эпизод из того боя: «…Окровавленный ребенок судорожно вздрогнул и кончился. Сарт [отец. – С. А.] дико-блуждающими расширенными глазами бессмысленно смотрел то на меня, то на ребенка…» [64] «…Не дай Бог никому пережить такого ужаса, который я пережил в эту минуту… Везде трупы зарубленных или застреленных безоружных мужчин, женщин и детей… Какой ужас! Какой позор!.. Думы были невеселые, мрачные, скверные какие-то. Война, моя возлюбленная, которой я грезил, богиня, жрецом которой я хотел быть, стала казаться мне противной… Я понимал… что надо бежать, надо упасать свою душу. Таковы были мои думы тогда, 2-го декабря 1875 года…» [65] Наливкин дослужил до окончания Кокандского похода, за проявленную боевую храбрость получил благодарности и награды, а уже в январе 1876 г. подал рапорт о болезни и начал вести переговоры о переходе на службу по военно-народному управлению.

63

Наливкин В. Мои воспоминания о Скобелеве // Русский Туркестан (РТ). 1906, № 118 (18 июня).

64

Там же. № 119 (20 июня).

65

Там же. № 120 (21 июня).

Правда, в книге «Туземцы раньше и теперь», которую Наливкин начал писать в 1905 г., будучи еще на службе, а опубликовал в 1913 г., характеристика этих событий выглядит несколько иначе: «…на самих нас, на выносливую и покладистую русскую душу, все эти и длинный ряд подобных им шероховатостей производили впечатление мелочей, о которых полезнее даже и умалчивать, дабы не вносить диссонанса в общую гармонию горделивого ликования торжествующих русских дружин и их маститых вождей…» [66] Наливкин упоминает эпизод «избиения в Гур-Тюбе безоружных жителей, женщин и детей», но называет это «явлением не особенно частым» [67] . Наливкин оценивает «представителей высших классов», т. е. офицеров, как «относительно добродушных и гуманных», туземцы часто находили у них «…защиту от разного рода насилий, производившихся нижними чинами наших войск…» [68] . Не отрицая того, что русские солдаты «беспощадно стреляли и кололи штыками», автор книги называет, тем не менее, период завоевания Средней Азии в 1870-е гг. без всякой иронии «героическим».

66

Наливкин В.П. Туземцы раньше и теперь. С. 57.

67

Там же. С. 58.

68

Там же. С. 59.

В текстах, написанных Наливкиным, такие противоречия можно встретить часто. То, что он говорил, будучи чиновником, обращаясь к власти, не всегда соответствовало тому, что он писал, находясь в открытой оппозиции или в опале. Когда он кривил душой – в первом случае, когда аккуратно следовал бюрократическим правилам служебной иерархии, или во втором, когда, подобно своим будущим историографам, пытался переосмыслить и переписать свою прежнюю жизнь?

Об особенностях наливкинского «пацифизма» и его взглядах 1870-х гг. говорит неизвестная историографам лекция, которую отставной штабс-капитан прочитал в марте 1882 г. на военном собрании расквартированного в г. Намангане 7-го Туркестанского линейного батальона. Лекция называлась весьма красноречиво «Жизненное значение войны и войск. Опыт историко-биологический» [69] .

69

ЦГА РУз. Ф. 329. Оп. 1. Д. 5. Л. 1-15.

Констатировав, что война не является «безусловным добром», Наливкин задает себе и своим слушателям вопрос: «…неужели же война, практиковавшаяся с незапамятных времен в самых разнообразных формах, могла иметь одно лишь отрицательное значение?…» Ссылаясь на авторитеты Дарвина и Спенсера, докладчик пришел к следующему выводу: «…мы беремся утверждать, что война никогда не была и не могла быть результатом проявления одной только вполне свободной воли человека, мы глубоко убеждены в том, что она всегда являлась одним из тех орудий, при помощи которых природа достигала тех или других целей в отношении человечества, что она была одним из важнейших, хотя часто и временных, но зато сильных импульсов, толкавших человечество по пути цивилизации, прогресса…» Жертвы, даже уничтожение целых народов и стран – это неизбежное «очищение» от тех, «…которые в данный момент, стоя на ступени развития, лежащей далеко ниже современного общечеловеческого уровня, занимают такие территории, на которых может и должна проявляться деятельность других, более совершенных, более приспособленных ко времени наций…». Таковы «неумолимые» и «разумные» законы природы, «…разрешающей жить тем только организмам, которые приспособлены к условиям своего времени и которые не мешают, не становятся на дороге более развитых и приспособленных…». «…На первый взгляд все это может показаться слишком жестоким, несправедливым, похожим на самое грубое проявление права сильного, что не вяжется с представлением о нашей общей матери-природе. Но мы позволим себе сделать такой вопрос: что выгоднее для человечества – прежняя ли Америка, населенная охотничьими племенами индейцев и не вносившая ничего почти в общую сумму человеческого благосостояния, или Америка настоящего времени, обогащающая человечество новыми изобретениями, усовершенствованиями и массою продуктов современной человеческой жизни, добываемых теперь на той же самой почве, которая незадолго перед этим ничего этого не производила? Вероятно, каждый отдаст предпочтение настоящему перед прошлым…» [70]

70

ЦГА РУз. Ф. 329. Оп. 1. Д. 5. Л. 1–1 об, 3 об, 5 об, 6.

Политические ограничения не позволяли Наливкину в том же духе говорить о завоевательной политике России, поэтому он использовал пример Америки. Однако контекст – город Наманган, только 6 лет тому назад завоеванный русскими; боевые офицеры, с оружием в руках совершившие не один поход в Средней Азии; взятие год назад Скобелевым укрепления Геок-тепе, тут же ставшее известным по всему миру из-за жестокого убийства сотен мирных туркмен; обострившееся соперничество с Британией на Среднем Востоке – не оставляет сомнения в том, что на самом деле имел в виду Наливкин. Довольно сумбурная смесь всяких идей, в том числе либеральных и народнических [71] , которая была в голове начинающего востоковеда-любителя, не только не противоречила империалистической логике, но и непосредственным образом ее формировала.

71

В распоряжении историков нет никаких данных, которые бы позволяли точно судить о характере политических взглядов Наливкина в 1870-е гг. Все оценки этого периода, в том числе оценки самого Наливкина, принадлежат к гораздо более позднему времени. Тем не менее внимательное прочтение лекции 1882 г., в которой автор с пиететом говорит о прогрессе, о принципе «свободы и равенства» и о поземельной общине, все-таки позволяет говорить о либерально-народнических взглядах.