Поляна, 2012 № 01 (1), август

Тихая поэтесса грустно вздыхала: «Переспал со мной, а полюбить не успел…»

Z. ехидно посмеивается: «Я вас еще всех опишу, позора не оберетесь!»

«Братья-писатели ужасно высокомерные люди. Идешь мимо них к трибуне, так у них такие лица, как будто они на тебя буквально: тьфу-тьфу-тьфу. В общем, доходишь до трибуны весь оплеванный».

Еще Хэм замечал, что, говоря о литературе, нельзя не перейти на личности. Со всеми вытекающими отсюда прискорбными последствиями.

Как по-разному авторы реагируют, когда их уличают в безграмотности. Один улыбнется: извините, обмарался. Другая пойдет и отравится. Третий лишь досадливо отмахнется: гению, мол, все позволено.

Падение литературы. Первыми исчезают редакторы и критики. Потом читатели. Потом издатели. Писатели самые живучие. Они исчезают последними.

X. имеет склонность к милым оговоркам. Например: Багратион-Бонапарт.

Но еще забавнее, когда однажды в запале воскликнул: «Толстой и Достоевский — мои ученики!..» То есть хотел сказать «учителя».

A Y. частенько намекает-грозит братьям-литераторам: вот погодите, прославлюсь, начну печатать свои дневники, вы у меня попрыгаете!

Кое-что о реализме… Словно злой искуситель, писателя вечно преследует (подспудное ли, осознанное ли) желание достичь некоего неведомого идеала совершенства как художника, изображающего жизнь во всей ее полноте. А еще писателя искушает роль мудрейшего пророка, знающего жизнь во всех ее проявлениях, обнажающего все пружины бытия. Или, иначе говоря, писателю льстит, чтобы о написанном им говорили: «это точно сама жизнь!». И не только говорили, а чтобы так и было на самом деле… При этом существует мнение, что все великие мастера слова и их великие творения соответствовали всем критериям предельной честности и реализму.

Так ли оно в действительности?

Y. много размышлял в этом направлении и пришел к выводу, что все великие произведения не только не заключают в себе никакой правды жизни, но и вообще далеки от нее. Если бы, по его мнению, эти колоссы имели хоть крупицу совести и действительно были бы честными писателями, то необходимость придерживаться правды жизни, хотя бы в малой степени, заставила бы их расстаться с любимыми героями уже в первых главах своих великих эпопей.

Чтобы доказать это и продемонстрировать, что значит настоящий реализм, что такое настоящие «типы» и «бытийные сюжеты», Y. добросовестно переписал несколько классических произведений. В результате у него получилось, что Шерлок Холмс, не успев выехать по делу лорда Баскервиля, в период очередной «ломки» украл у доктора Ватсона из аптечки весь запас морфия и умер от передозировки. Швейку в полицейском управлении на первом же допросе отбили внутренние органы, и бедняга скончался в тюремной больничке, так и не успев попасть даже в сумасшедший дом. Робинзон Крузо, хлебнув сырой воды, заболел дизентерией и скончался, даже не израсходовав всех съестных запасов и не построив шалаша. Григорий Мелехов умер в тифозном бараке. Больше других повезло Д’Артаньяну, который в первой же дуэли получил не опасный, но фатальный укол в пах, лишился мужских достоинств, возможности сидеть в седле, продал лошаденку, деньги пропил, погряз в нищете и вскорости превратился в городского сумасшедшего.

Как ни крути, не может великий художник быть честным… Видимость художественной честности удалось создать, пожалуй, лишь Булгакову, который с самого начала оговорился, что просто так кирпич на голову человеку не падает и всем руководит высшая сила. Впрочем, какой Булгаков реалист!

Совершенно очевидно — два типа писателей. Одни в своих произведениях убивают жизнь, другие ее творят.

X. заводил с женщинами знакомство эдак элегантно, непременно по-чеховски. Например, в кафе.

— Можно дать косточку вашей собачке?

— Но у меня нет никакой собачки!

— Честно говоря, косточки у меня тоже нет.

Правда, однажды, опять же по-чеховски, в припадке нежности назвал очередную возлюбленную «моя собака». Возлюбленная пришла в такую ярость, до того оскорбилась, что наняла двух «пацанов», и его так отделали, что он серьезно разочаровался в Антоне Палыче.

Все-таки литература и жизнь — две несовместимые стихии.

— Чего ни напишу — все сбывается!

— Так это из-за тебя от меня жена ушла?

— Да вы, батенька, просто антисемит и больше ничего!

— Что вы, батенька, я еще на бильярде играю.

Вот говорят — «еврейский вопрос», шутка ли. Включите телевизор. На траурную годовщину Бабьего Яра в Киев съехалось множество народа. Старый-престарый еврей в кипе — очевидец событий. Среди почетных гостей — посол России Черномырдин. «В Бабьем Яру, — говорит Черномырдин, — убивали не только евреев. Но и русских, украинцев, поляков. А сколько было уничтожено военнопленных. Так что, — заключает он, — это действительно трагедия».

«Была глухая ночь, когда я проснулся и вспомнил, что…» — начал сочинять X., но больше ничего не придумал, хотя думал месяцев семь или даже восемь.

Начинающий литератор X. написал рассказик, который начинался фразой: «Жизнь — это история, рассказанная между двумя кружками пива…» Немного погодя его приятель, начинающий литератор Y., написал рассказик, который начинался фразой: «Жизнь — это не история, рассказанная между двумя кружками пива…» X. пришел в ярость: «Это плагиат! Ты был обязан дать ссылку!» И что вы думаете, они потом лет двадцать друг с другом не здоровались. Нет, все-таки плагиат — очень серьезная проблема!

Литератор всю жизнь страдает от хронического болезненного состояния — вечного несоответствия потребностей в уединении и общении, почти никогда не находя золотой середины. «Я хочу, чтобы меня не трогали. Но и чтобы — не совсем оставили!..» Точнее не скажешь.

Y. любил эдак помечтать с тещей за обедом, как получит нобелевскую премию и чего они накупят на эти деньжищи.

Совет начинающему: не пиши лучше главного редактора журнала, в котором собираешься напечататься.

X. абсолютно убежден, что в литературе не может быть ничего нового. В юности вычитал, что вся литература зиждется на нескольких сюжетах, и теперь эти сюжеты тасует. Со временем даже выработал свою формулу: «Вся литература — это испорченный телефон». То есть каждый автор по-своему переиначивает подслушанный по цепочке сюжет.

Z. пишет абстрактные рассказики. Про слепых тараканов и глухонемых попугаев. Ты, говорит язвительно, пишешь про женщин, потому что у тебя с женщинами проблема. Возможно, отвечаю. А ты пишешь про глухонемых попугаев.

X. в детстве мечтал стать микробом. Его никто не видит, но все трепещут.

Как часто пишущего мучает этот идиотский вопрос: «Зачем жить, если все равно помрешь?..» Чтобы посадить писателя в лужу, лучше всего задать ему этот вопрос. Наверняка, выдаст какую-нибудь тошнотворную банальность. А ведь писатель обязан быть оригинальным… Только один писатель сумел дать на идиотский вопрос соответствующий идиотский ответ. Не Лев Толстой. Не Федор Михалыч… Веничка Ерофеев. «Раз уж родился, нужно немножко пожить…»