Поляна, 2012 № 01 (1), август

— Ничего особенного…

— Да, я-то вижу, что ничего особенного. Но что означает надпись «Caddy»? Это что?

— Не знаю.

Коля помог подругам выйти из автобуса. Нежно пожал руку Рите.

— Ну, что ж ты его не позвала? — спросила Агния. — Пошел бы. Глянь, запал ведь на тебя.

— Да, брось ты…

— Что брось? Я тут две недели стараюсь, а тебе нате, на тарелочке… И все-таки, что у тебя за надпись? Caddy…

— Я в номер, — сухо сказала Рита. — Ты?

— А я в бар.

Рита посмотрела на подругу. Темные глаза Агнии вдруг обесцветились. Обида мелькнула во взгляде.

«Перемелется», — подумала Рита и отправилась в номер. Там достала книжку и завалилась в постель. Вспомнила услужливого тайца Колю. «Caddy». Что это?

Открыла чемодан, нащупала маленький словарик.

«Так, что у нас тут… О! Сколько значений! „Мальчик, нежный, мальчик на побегушках“. Дальше… „Мальчик, подносящий клюшки в гольфе“… Нет, это, пожалуй, не то. Лучше мальчик. Просто мальчик…»

«Будь моим мальчиком», — перевела она надпись с футболки. — Как просто, — думала Рита. — «Be ту caddy».

«Как просто, как просто», — твердила она про себя. — Может, мы слишком многого хотим от мужчин? «Он должен быть достойным человеком», — твердила моя мама, а классная вторила: «Защитником Отечества». И смотришь на мужчину, а во взгляде клеймо «Должен, должен, должен!» А, может, проще… Говорят, как корабль назовешь… Только просьба легкая «Будь моим мальчиком». И все. И тогда он будет с тобою нежным.

Евгений Лесин

Когда бы знать источник зла

Когда бы знать источник зла, К нему бы те пришли молиться, Кому господь их без числа Дарует лики, а не лица. Кто только проповедь несёт, Не мир, но меч. И свет бомбёжек. Кому покой пчелиных сот И мистика сороконожек Так ненавистны, хоть умри. Кому сам факт уже несносен, Что на платформе «Снегири» Гуляет лето среди сосен. Они б закрыли всё давно. Да только соснам всё равно.

А за окном — дожди, как обещали

А за окном — дожди, как обещали. И гром ударил молнии вдогон. Машины под окном заверещали. И так и тянет выйти на балкон. Там хорошо. Как будто укачали. Природе ты, смотри, не прекословь. Вот и минуй нас пуще всех печалей И божий гнев, и божия любовь.

Марина Ершова

Прольется теплый свет (Маленькая повесть о детстве)

Если умру я — не закрывайте балкона. Дети едят апельсины. (Я это вижу с балкона.) Жницы сжинают пшеницу. (Я это слышу с балкона.) Если умру я — не закрывайте балкона. Ф. Г. Лорка

Любовь начинается с потери. Мысль не новая, но верная.

Эта маленькая повесть — о любви. К людям из самого лучшего на свете города — города детства и к стране, которой больше нет.

Алма-Ата шестидесятых-семидесятых двадцатого века — живой город, как Тбилиси, Баку, Ташкент и многие другие города СССР — нашей необъятной Родины. В живом городе радостно душе, там тепло в любое время года, там деревья и дома умеют петь.

Алма-Ата в переводе на русский — «Отец яблок». Не мать, а именно отец. Возможно потому, что у казахов отец — главный.

Яблок действительно много. И в горных садах вокруг, и на городских улицах, и на разноязыких южных базарах. Детская память или фантазия рисует мне такую картину.

В воздухе стойкий, свежий аромат яблок, цветов, раннего утра (может быть, просто детства). Я бегу куда-то вдоль большущего арыка, называемого Головным.

Вода журчит как детская песенка, а по ней то тут, то там плывут, ныряя и выныривая, красные яблоки.

Когда я была маленькая, в бакалее продавали сок в трехлитровых банках: яблочный, томатный, персиковый, абрикосовый, даже березовый.

Продавщица переливала его в конусообразные емкости с краником внизу. Откроет краник — и в стакан бежит тоненько чудесный нектар. Попьешь сок, отдашь стакан, а она вымоет его над фонтанчиком с ручкой, быстро-быстро, даже забрызгает водой.

Бабушка каждый день давала десять копеек, и я шла через весь микрорайон попить соку. Но меня привлекало все действо.

Летом из другого города к нам приезжала моя тетя с двумя сыновьями. Это были лучшие дни. Со старшим братом можно было спорить, а с младшим — играть, как с живой куклой.

Однажды я катала Игорька в коляске по квартире. Мебель дрожала, тетя Жанна ругалась прямо из ванной, где она стирала.

Вдруг все задрожало гораздо сильнее. Еще к тому же и зашаталось. Тетя закричала: «Что же это такое? Перестань сейчас же!» Я перестала, но все по-прежнему шаталось.

Тогда с криком «Землетрясение!», она схватила меня и Игорька и побежала вниз по лестнице.

Наш дом устоял.

И теперь он стоит перед моими глазами — живой, красочный, дом, в котором навсегда поселились друзья моего детства.

Ира

До революции Алма-Ата назывался Верным. Это была крепость на окраине Российской империи. Казаки со всей России служили там по двадцать пять лет, а потом оставались навсегда.

Моя подружка Ира была потомком известных в Верном казацких фамилий — Солодовых и Ефимовых. Как и ее мама Вика и баба Оня, Ира несла на себе печать казацкой породы: статность, крепость тела, красоту зеленоглазого лика, обрамленного светлыми, пышными волосами.

Иришин папа, дядя Виктор, был инженер, но от предков сохранил страсть к земле и работе на ней. В коллективном саду на шести сотках он выращивал все, что могло расти в жарком алма-атинском климате: от капусты до винограда.

Из винограда он делал вино, которое бродило в больших десятилитровых бутылях за шкафом. Из горлышка бутыли выходила тонкая резиновая трубочка, которую надо было пососать, прежде чем вино польется в стакан.

Вино было замечательное. Мы с Ирой его иногда пили. И нас почему-то не ругали.