Поляна, 2012 № 01 (1), август

X. одно время листал философов, а потом бросил: «Они отличаются от меня только тем, что знают больше ненужного…»

Злобный критик, разносящий в прах бездарные произведения, подобен гастроному, специализация которого дегустировать различное дерьмо, плеваться и рассказывать всем, что «дерьмо — это дерьмо». Хотя бы и по долгу службы. Хотя бы и за деньги…

«Писательство — такое же занятие, как любое другое. В меру бессмысленное. И плоды его вряд ли послужат утешением на смертном одре».

Большинство святых людей вообще ничего не писали.

«Каждый человек не идет к истине своим путем».

У Y. иногда проскальзывает мудрое: «Есть вещи, в которых, будучи гением, никак нельзя быть первым среди современников… Это, безусловно, относится к писателям…» Умерил гордыню, или действительно так оно и есть?

«Иду по улице. Замечаю, прохожие на меня оглядываются. Вот, думаю, наконец-то, слава!.. Потом обнаружил, что вышел в комнатных тапочках… Ну и что?.. Зато хоть пять минут ощущал, что такое слава!»

«Если бы деньги платили за то, что я не написал, я бы был богат как Крез!»

Писатель ищет смысла жизни. То еще занятие. Если у писателя в душе еще есть хоть капля любви, то в конце концов он приходит к глубоким выводам типа: смысл жизни в любви к людям, смысл жизни в детях, смысл жизни в труде и т. д. В противном случае приходит к выводу, что смысла в жизни вообще нет. Докопавшись до таких истин, писатель некоторое время чувствует себя гением, а затем всю оставшуюся жизнь — придурком.

«Ну и что?..» — обычно говорят такие писатели, читая чужие произведения. И все у них «ну и что?» Слепые смотрят на солнце не щурясь.

Даже самые проницательные и горячие почитатели Гоголя не могут внятно объяснить, для чего Николаю Васильевичу понадобилось уродовать «Мертвые души» вставной повестью о капитане Копейкине. Почтмейстер, Бог весть зачем рассказывающий историю о пресловутом Копейкине и делающий странный вывод о том, что Чичиков и есть этот самый капитан, ужасно конфузился, когда ему резонно указывают, что Копейкин был увечным, безруким и скакал на деревяшке. Между тем именно после нелепого вывода почтмейстера слушатели-обыватели (а вместе с ними и читатель) по-настоящему осознают дьявольскую непознаваемость ситуации и начинают трепетать от священного ужаса пред той черной мистической бездной, которая маячит за личностью Пал Иваныча Чичикова.

Дарование любого большого мастера сродни мастерству повествователя-почтмейстера. Его субъективные выводы еще реже соответствуют реальному положению вещей — зато вгоняют самодовольного читателя в почтительный трепет и, поколебав закоснелые представления о жизни, дают почувствовать мистическую перспективу невообразимого.

X. соглашается:

— Не пишите, не пишите! Все равно никто не читает. Даже меня!

Одна писательница (безусловно, на данный момент самая известная, плодовитая и высокооплачиваемая) так и заявляет: все, что нужно для писательства — чугунная жопа, а у меня их, говорит, две!

Умное, самоироничное, наконец, смело-правдивое заявление. Но, увы, ничего не меняющее.

Сойдутся неудачники-литераторы и ну, бедные, грызть друг друга… Какое грустное зрелище!

Но еще ужаснее, когда начинают «читать» друг другу и хвалить.

Хороший сюжет: некто наконец все понял, но умер.

Друзья-писатели рассуждали за бутылочкой:

— Если бы ты стал редактором, ты бы скурвился? То есть если бы я написал говно и принес тебе, ты бы по дружбе напечатал?

— Ни фига бы я тебя не напечатал.

— Вот молодец! И я бы тебя не напечатал…

Знавал я одного коллекционера марок, который жаловался: «Совсем нет времени думать, нужно марки собирать…» Так и наш брат-писатель: нет ему времени думать, нужно книги писать…

С другой стороны, если уж садишься писать, то лучше действительно не думать.

X. живет в крохотной квартирке, забитой барахлом, да еще куча родственников, кошки, собака. Рядом с письменным столом у X. стоит большущий чемодан с рукописями. На чемодане надпись: «В случае пожара спасать в первую очередь!»

X. решил не суетиться и спокойно дождаться, пока у него в голове родится блестящая идея для настоящей книги. Долго ждал. Кажется, до сих пор не дождался.

Грустная картина. Хороший писатель, затюканный, одинокий, не выдержал, написал дерьмовую книжку, принес в издательство, издающее сплошное дерьмо, так его не только не напечатали, но еще и принялись совестить и позорить, хохоча: «Глядите, какое дерьмо написал!»

Бывало, пытаюсь дозвониться главному редактору или издателю. Или президенту. Все безуспешно. «Недоступен, — отрубает секретарша, — на совещании у руководства!» Долго потом хожу в недоумении и трепете. Главный — у «руководства»? У Господа Бога, что ли? Сколько же раз ему, бедному, пришлось прорываться на аудиенцию, слышать это вечное «Недоступен!..» А если не у Бога, то у кого?..

Что ж, у всякого есть свой начальник. Только неприкаянный и одинокий русский писатель — ничей.

«Если еще есть люди, которые мечтают стать писателями, то живут они, конечно, не в России. Может, в Америке, а может, в Монголии. У нас-то люди напрочь утратили способность удивляться — вот в чем беда. А без этого читать книжки — все равно, что изучать вчерашнюю программу передач. Нужно, если хотите, быть немножко дурачком. А у нас — либо одни умные, либо полные болваны».

Начинающий литератор X., прекрасный человек и семьянин, серьезно размышлял над проблемой: нужно ли эротическому писателю посадить себя «на голодную диету», чтобы фантазия кипела, или, наоборот, он обязан пуститься во все тяжкие, чтобы узнать жизнь.

Он также размышлял: «Неужели я пишу, чтобы как-то восполнить однообразие, примитивность моей реальной жизни? Ведь гении писали от избытка жизни и впечатлений…»

Профессиональный литератор, в отличие от просто одаренного, отлично знает свои сильные и слабые стороны. Достоинства выпячивает, а недостатки (которые, пожалуй, найдутся у всякого) искусно маскирует.

Похвала талантливого человека — опасная штука. Ведь талантливые легко зажигаются, во всем видят красоту и талант. В том числе и в собственных неудачных местах… А частенько собирают вокруг себя такую толпу расхваленных бездарностей, что и сами со временем ужасно тупеют.

Z.: «Какое счастье! Написал томов десять прекрасных вещей. Дожил до того, что могу, наконец, вообще не писать… Хрен с ней, с вашей литературой!»

Одна знакомая писательница X., очень рафинированная дама, говорит: «Люблю почитать перед сном что-нибудь идиотское».