Поляна, 2013 № 02 (4), май

Я наконец обнял Канцелярова, он обнял меня. Даже лобызнул в щеку, как собака, успев обнюхать. А лобызнув, воскликнул:

— Изумительно! Вы только понюхайте, как должен пахнуть настоящий мужчина! Какая у него бесподобная пена для бритья.

— Дурак, — брякнула Адель в красном платье, — духи это. Женские.

— Да, да! — тут же подхватил Канцеляров. — От него всегда пахнет женскими духами. Ты, часом, не влюблен?.. Конечно, он влюблен! Он, между прочим, пользуется у женщин огромнейшим успехом. Я вот умею только дружить с женщинами, а он с ними…

Потом я был усажен на почетное место.

Забавно, что и тут на столе стояли грибы. Только не лисички. Огромная сковорода с аппетитной бурой жарехой. Сколько гектаров пригородного леса нужно было прочесать престарелым Канцеляровским родственникам, чтобы собрать такую уйму грибов! Странно также, что до моего прихода жареху еще не съели. Объяснилось это просто — оказывается, Канцеляров ревностно охранял грибное жаркое именно до моего прихода, так как не оставлял надежды на мое появление.

Кроме сковороды с жарехой, на столе стояли тарелки со слегка разворошенными незамысловатыми закусками — килькой, вареной колбасой, дешевым сыром и так далее. И едва початая бутылка водки.

Канцеляров обежал вокруг стола, каждому похваставшись дареной зажигалкой. Потом торжественно подлил в рюмки водки.

— Я хочу выпить за здоровье моего друга…

— Что ты болтаешь, — прервал его я, — у кого сегодня день рождения? Я предлагаю выпить за здоровье нашего именинника!

— О, он меня ужасно любит! — с еще большим умилением повторил Канцеляров и на радостях снова полез меня мокро лобызать, норовя впиться в губы. Если бы я не знал его двести лет, я бы решил, что в нем проснулся педик. Ему совершенно нельзя пить. Еще ужаснее, что, выпив, он непременно заводит песни — со своим дубовым ларингитным голосом и абсолютным отсутствием слуха.

Впрочем, я был рад, что приехал к нему. Один дома я бы не выдержал, наверное, лопнул от переполнявших меня чувств. А здесь чуть поостыл, наслушался рассуждений о направлениях в мировой политике и экономике, почерпнутых из газет, вспомнил, что вот она — реальная жизнь. Да еще телевизор работал на полную. Аделаиду подговорили тянуть именинника Канцелярова за уши, и она тянула его весьма добросовестно.

— Ай! — кричал Канцеляров. — Ай! Ай!

Когда все было подъедено-допито, празднование пришло к логичному завершению. Меня проводили за ширму и опять-таки отвели самую почетную постель — продавленную и мягкую кровать покойной бабушки. Впрочем, я бухнулся в нее, уже почти ничего не чувствуя. Еще несколько секунд лежал с открытыми глазами, слушая, как женщины гремят собираемой со стола посудой, а Канцеляров рассказывал им, какой я замечательный — необыкновенный и умный человек.

Под эти разговоры о том, какой я замечательный, я стал проваливаться в какой-то счастливый сон.

Мне показалось, что я только что закрыл глаза, что еще гремят посудой, как почувствовал, что ко мне под одеяло кто-то забрался. Это была Адель. Уже, естественно, без форменной одежды, совершенно нагая, горячая и обволакивающая, как ванна. Сначала я попытался выпихнуть ее обратно, но она шептала, что это очень плохая примета отвергать пришедшую к тебе женщину, природа накажет, да и грех. Не так уж глупо для умственно отсталой. Кроме того, в глубокой, как яма, кровати покойной бабушки, в абсолютной темноте, когда вокруг тебя обвиваются своей чрезвычайно вытянутой талией, закидывают за спину короткие ноги, хватают тебя за все места… Увы, это была неравная борьба с обжигающими чреслами.

Я проснулся только утром, как мне показалось от кукарекания. Однако, придя в себя, никаких петухов не обнаружил. Должно быть, приснились. Я лежал в бабушкиной постели один, но перины все еще были ужасно горячими, влажными и пахли лежалой соломой. Нехорошо вышло. Но, как говорится, приятственно.

Выглянув из-за ширмы, я увидел, как Канцеляров деликатно ходит на цыпочках от буфета к столу, от стола к буфету и осторожно расставляет чашки, блюдца. Режет лимон, откупоривает, зачем-то нюхает растворимый кофе. Затем усаживается на стул и замирает в ожидании, вперив взгляд в настенные часы, стрелки на которых едва подбираются к семи утра. Только когда часы протренькали, он поднялся и отправился ко мне за ширму.

— Ах, ты уж проснулся! — воскликнул он, когда я, потягиваясь, улыбнулся ему навстречу. Я вскочил и дружески потрепал его по плечу. Я чувствовал себя необычайно свежим и отлично выспавшимся. Мы сели пить кофе. Канцеляров принялся рассказывать, что ему снилось ночью. Будто бы он сидел ночью у лесного костра. Над дымящимися угольями висела баранья туша. Хорошо пропеченное мяско, хрустящая кожица, брызжущая соком. Он подползал к туше вместе с какой-то замечательной женщиной, они хватали мясо зубами и отползали. А вокруг — дикая природа, ночь, звезды. Как будто они были членами какого-то древнего племени.

— А потом вы с ней, наверное, схватились в объятиях прямо на тлеющих углях, — подхватил я. — Потом, кончая, кричали «Оле-оле!..»

— Ты как всегда угадал…

Канцеляров покраснел и принялся с преувеличенной обстоятельностью разгрызать кусок рафинада.

— А как ты думаешь, Канцеляров, — вдруг шутливо спросил я, — еще

существуют какие-нибудь тайные общества? Он наморщил лоб, серьезно обдумывая мой вопрос.

— Говорят, что сейчас вообще нет никаких тайных обществ, — сказал он, немного погодя. — И быть не может. Время неподходящее… А я думаю, что в том-то и дело, что для таких обществ самое неподходящее время — как раз самое подходящее.

Как всегда меня развеселил.

— А почему ты спросил? — спохватился он.

— Да так, что-то такое снилось, — усмехнулся я.

— Расскажи!

— Если бы я сам помнил. Что-то такое загадочное, странное. Нет, ничего не помню. — Жаль, — искренне расстроившись, вздохнул он.

— Пора на работу, — сказал я, взглянув на часы. В метро Канцеляров пытался возобновить разговор, но из-за шума поезда это было совершенно невозможно.

А немного погодя, проезжая замечательную станцию, облицованную гранитом и мрамором чувственно-розовых и интимно-смуглых тонов, разукрашенную вакхическими мозаиками, мы помахали нашей заторможенной Аделаиде, которая уже прохаживалась по перрону в своей красной форменной кепочке, с фосфорицирующим кружком-семафором в руке.

Когда мы доехали до своей станции, я сказал Канцелярову, что сегодня, пожалуй, на службу не пойду, землетрясения ведь от этого не случится, и, запрыгнув обратно в вагон поезда, покатил в противоположную сторону, оставив удивленного и огорченного приятеля на перроне.

Я намеренно не предупредил его заранее. Чтобы избежать расспросов. На сегодня у меня были совершенно другие планы.

Глава третья Канцеляров — генератор великих идей

Самое забавное, если разобраться, если просчитать всю ассоциативную цепочку, выяснится, что именно от моего Канцелярова исходил в своем роде первотолчок, который в конце концов и привел к тому, что в моей голове оформилась эта идея — нынешнего эпохального предприятия. Причем в отличие от Канцелярова, который уверял, что якобы еще в детстве у него имелись склонности к подобным вещам, магии, сглазу и заговорам, я в жизни не помышлял ни о чем подобном.

Есть такие люди: с одной стороны, беспросветно серые, а с другой, нет-нет да удивляющие окружающих. Они имеют репутацию редкостных экспонатов. Таков был мой Канцеляров. Вроде бы нормальный, а ходит тихо-тихо. Правда, если уж выпьет, ну да, лезет с поцелуями. А вообще человек неплохой. Всех внимательнейшим образом выслушивал, особенно, если у кого какая неприятность. Поговоришь с ним, так кажется, не у тебя неприятность случилась, а у него, у Канцелярова, — так сопереживал человек. Зато уж если у тебя радость, то и радовался так, что ты невольно ловил себя на том, что, может быть, радость не твоя вовсе, а его. Преображался человек.