Поляна, 2014 № 02 (8), май

— Степаныч, в чем смысл жизни?

Он посмотрел сквозь меня ничего не выражающим взглядом:

— Я превращаюсь в урчание кота…

— Ты знаешь, как Наполеон захватил Венецию? — Степаныч налил еще по одной.

— Нет.

— Он с армией подошел к берегу лагуны и на лодке отправил гонца с требованием сдаться. Венецианцы выслушали гонца, переглянулись, подумали и отдали гонцу ключ от города. Люди делом занимались, а не патриотизмом. На инквизицию, Ватикан и Наполеона им было класть. А могли корабли отправить, повоевать. Погибла бы куча народу. А так ничего не изменилось, все живы.

— А национальная гордость?

— Какая гордость?

— За свою страну.

— Я горжусь своими детьми! Людьми стали и меня помнят. Я горжусь своей работой! Ко мне за тридцать лет ни одной претензии. Я горжусь своим самогонным аппаратом! А то эту магазинную ханьку пить невозможно.

— Наливай!

— Ты свою национальную гордость в мой дом не носи, а то нефтью и газом будет вонять. А я даже курю на балконе.

— Степаныч! Про нефть и газ уже неинтересно. А великая русская литература! А вообще русское искусство?

— О! Горжусь!

— А Суворов с Кутузовым?

— А это мимо!

— Почему?

— Они люди войны. Гениальные, мудрые, но люди войны. А я против. Их профессия — человека убивать. Вот ставят им памятники. Зачем? Надо помнить хорошее и напоминать о нем. А мне памятник Суворову напоминает, сколько народу полегло под его руководством и благодаря его руководству.

— Так он родину защищал!

— Кого защищал? Сплошные захватнические войны! Сплошной рейдерский захват!

— Так ему приказали.

— Не полез бы в военные, — не приказали бы.

— Он империю расширял.

— Зачем?

— Как зачем?

— Что с этой империей делать? Ты за МКАД ом давно был? Там бескрайние территории, которые никому не нужны. Они горят торфяными пожарами, затопляются наводнениями, а государству на них класть. Так зачем расширять империю? Чтобы потемкинские деревни было где строить?

Я бы эту империю от Сахалина до Урала сдал бы в аренду японцам. Все равно эти наши воры и дебилы у власти ничего там никогда не сделают, а так хоть нашим же людям будет лучше жить. И война не нужна. Просто менеджера нанять. Пока совсем все не просрали.

— Степаныч, ты же буддист. Ты же можешь превратиться в урчание кота. Откуда в тебе столько негатива?

— Я буддист через два — на третий.

— Разве так бывает?

— А разве так бывает? — Степаныч показал пальцем на окно кухни.

За окном, как по заказу, захлопали взрывы, замелькали сполохи праздничного салюта, придавленные низкими снежными тучами. Степаныч встал, брезгливо задернул занавеску.

— Если хочешь тематический тост, давай за Белку и Стрелку. Они ни в чем не виноваты.

— Наливай!

— Представляешь, что я в телевизоре видел! Их чучела выставляют в Музее космонавтики!

— Это кому мозга хватило?

— Наверное, какому-то чучелу, хотя у чучел мозга нет.

Я не помню, через какое количество рюмок самогон примирил Степаныча с действительностью. Мы пели «Заправлены в планшеты космические карты», «Я земля», «Знаете, каким он парнем был». Потом он пообещал коту Ошо отправить его в космос. Ближе к утру Степаныч выдохнул: «Поехали» и уснул на столе.

А послезавтра он опять будет превращаться в урчание кота.

Валерий Румянцев

«Время уходит сквозь сжатые пальцы…»

Время уходит сквозь сжатые пальцы Лёгким капризным туманом. Мысли — по жизненным тропам скитальцы — Мчатся за ним неустанно. Время струится, рисуя узоры Тонких пространственных нитей. И возникают пред мысленным взором Звонкие искры наитий. И разгорается пламя пророчеств, Жизни как щепки сжигая. Но, всё равно, на золе одиночеств Время нам знаки слагает. Время уходит сквозь сжатые пальцы И невозможно смириться, Что в этом мире мы — лишь постояльцы С целою кучей амбиций.

«От политических шутов…»

От политических шутов До откровенных мракобесов Любой до хрипоты готов Играть одну и ту же пьесу На незатейливый сюжет, Что им альтернативы нет. Одни и те же год за годом Затёртые до дыр слова Про справедливость и свободу, Как дождь, стучат по головам Народа. А народ в ответ Давно обрёл иммунитет. Народ как бык бредёт по полю И тащит паразитов рой. То проклинает свою долю. То примиряется с судьбой. Порой прихлопнет кровососов, Но ошалеет от вопросов «Что делать?» и «Куда идти?», «Кто виноват?» и «Был ли мальчик?», И продолжает он брести Бессмысленно и тупо дальше Под вновь затянутый мотив, Что гнусу нет альтернатив.

Олег Солдатов

Кошелек

Уволенный за недостачу кладовщик Злоключаев брел по Тверской-Ямской, втягивая голову в плечи и поднимая воротник старенького пальто. И вдруг на углу Дегтярного переулка, возле фонарного столба, он увидел оброненный кем-то кошелек. Кровь застучала в висках Злоключаева. Он остановился, украдкой глянул по сторонам и осторожно ткнул находку носком ботинка.

— Кошелек нашли? — услышал он над духом. — Повезло… Берите! Хозяина все равно не сыщешь.

Злоключаев обернулся и увидел рябого паренька, участливо выглядывающего из-за его плеча.

— Разделим поровну. Теперь вроде как все наше, — искушал тот. — Берите, что ли… Чего ж вы ждете? А то ведь и другие заметят.

— Понимаете ли, — признался Злоключаев, — я бы с радостью, но радикулит, знаете ли…

— Понятно, — кивнул рябой, наклоняясь за кошельком. — Отойдемте в сторонку. Посчитать бы надо…

Они завернули в ближайший сквер. Вокруг, казалось, не было ни души.

— Ну, считайте, — хитро подмигнул рябой, протягивая кошелек Злоключаеву.

— Видите ли, — кисло улыбнулся Злоключаев, — я бы с радостью, но руки, знаете ли, не того… ничего не поделаешь, профессиональное… да и очки позабыл… Считайте уж вы.

— Ясно, — хмыкнул рябой, заглядывая внутрь бумажника и перебирая корявыми пальцами. — Десять тысяч! — наконец объявил он. — Выходит, ровно по пять косых на брата. Ну, вот вам, берите… — и рябой сунул в дрогнувшую руку Злоключаева несколько бумажек.

Вдруг чья-то могучая тень заслонила небо.

— Кошелек не находили, ребята? — прогремело откуда-то с высоты.