Полярник

Однажды, увлеченно работая по переделке крыши на даче, перед домом остановилась машина, имеющая характерный окрас.

Все мое внимание в этот момент было занято единственной мыслью: не упасть. Конечно, задумав перестелить крышу, я не в последнюю очередь думал об эстетике. Мысли были самые утонченные, которые постепенно оттеснялись страхом высоты и инстинктом самосохранения. Я ложил конек в одиночку, проявляя чудеса эквилибристики, поэтому отвлекаться на что-то другое просто не мог. Крыша норовила разорвать меня пополам, земля манила свободным полетом и жесткой посадкой на выстриженном газоне. Я истекал потом и про себя ругался на птиц, каждую мою отлучку с крыши отмечавших своими знаками по всему моему пути передвижения, к сожалению, не водяными.

Добрые люди — дорожники выкопали перед домом канаву, о которой я грезил все время, но пока не решался взяться за лопату. Мечта сбылась, причем, бесплатно, но во двор теперь было не въехать.

Усатый милиционер вылез из машины и встал передо рвом. Сомнений не было: вместе с собакой он приехал по мою душу. Сам он вылез, собака — нет. Я цеплялся когтями за выступы на крыше и при этом забивал конек, обернутый оцинковкой. Милиционер, топорща усы, гавкал на меня с дороги, не решаясь преодолеть в прыжке глубокое препятствие. Собака сосредоточенно смотрела перед собой и ухом не вела.

Милиционеру, наконец, надоело попусту сотрясать воздух и, он, как следует, разбежался. «Собака у бездны на грани в молчанье следила за ним, пока он не скрылся в тумане, по-прежнему, непобедим». Видимо, в свое не столь уж далекое юношеское время, этот служитель закона детально изучил технику Боба Бимона, поэтому он легко перепрыгнул канаву, приземлился на ноги и, как сноубордист, покатил по грязи, выкопанной дорожниками. Грязь была хорошо смазана частыми дождями, что позволило человеку в форме мчать в свое удовольствие, затормозив в лестницу, приставленную к крыше. На эту лестницу упиралась еще одна, рангом пожиже, которую я передвигал по крыше за собой, как точку опоры для своих ног. В этот момент я, распластавшись на коньке, цеплялся за нее носком левой ноги, примериваясь, как бы с наименьшим уроном для себя забить последний гвоздь в крышу. Лестница с земли тревожно всколыхнулась, приняв в свои объятия милиционера — сноубордиста. Заволновалась и моя шаткая опора. Это волнение не позволило мне забить свой последний гвоздь, зато позволило лихо скатиться по откосу крыши, зацепившись мимоходом штанами за не полностью утопленный гвоздь крепления. Под аккомпанемент треска рвущейся материи я полетел, как сбитый «штурмовик». Газон встретил меня словно родного, даже не прогнулся, подлец. Приземлился я, как кошка, на четыре точки, причем в одной точке по-прежнему сжимал молоток. Стукнув по голове, прилетел запозднившийся недобитый гвоздь. Слегка оглушенный мягкой посадкой, я то ли крякнул, то ли мяукнул, то ли гавкнул. Собака в машине презрительно сплюнула сквозь зубы, открыла пасть и, вывалив грязно-розовый язык, часто задышала. Она, наверно, смеялась. Милиционер, все еще поддерживающий лестницу, представился, лихо козырнув.

— Жалоба на вас поступила, господин хороший, заявочка.

Я поднялся на ноги, сзади, как хвостик, висел лоскут от штанов.

— От кого, интересно знать, жалоба?

— Извините, конечно, за такое беспокойство, — продолжил милиционер и показал рукой куда-то ввысь. — Но мне, как участковому, придется разобраться.

Я бережно положил молоток и попытался бегло ощупать себя на пример понесенного ущерба здоровью. Пока, вроде бы, ничего не болело ужасной болью, голова не кружилась, приступы тошноты не накатывали, в глазах не двоилось и не темнело.

— От кого жалоба? Может, на кого-то другого? Я пока еще не совсем сюда переехал, поэтому соседскими деревенскими знакомствами не обременен.

Милиционер кивнул головой и развел руками:

— Может, оно, конечно, и так. Но, раз уж я приехал, давайте разберемся. Вас местные бомжы и бичи не донимают?

— Да бывает, как и у всех. Воруют, гады, овощи, даже дрова. В дом, слава богу, пока не забрались.

Волны бомжей накатывались на придорожные дома два раза в год: весной и осенью. Когда солнышко начинало пригревать, по два, по три человека они тянулись с города на Ладогу. Копали себе где-нибудь в укромном месте землянку и занимались вольным промыслом: то дачу обнесут, то рыбакам помогут за бутылку алкоголесодержащего ацетона и рыбу сетки чистить, то бутылки по берегу собирают и хлам железный. А осенью бредут обратно, поближе к помойкам.

Идут себе с покорными и равнодушными выражениями на опухших лицах вдоль дороги, а впереди трусят пыльные собаки. Собаки шныряют по кустам, забегают мимоходом во дворы, на окрики жильцов реагируют правильно: изображают страх поджатием хвоста и парой прыжков — от источника угрозы. На самом деле им абсолютно все равно, просто усвоили такие манеры, прибившись к двуногим коллегам по ремеслу.

Вот эти мигранты доставляют много хлопот, не гнушаясь по пути ничем. Воруют, горемычные, будто на земле нет других радостей (быть депутатом или олигархом, например).

В деревнях к этой напасти прибавляется еще целая орда алкоголиков-тунеядцев. Живут они, как правило, в родительских домах, постепенно приходящих в упадок. На ремонт денег нет, да и желания тоже. Пьют спирт с «точек», промышляют воровством и мелкими работами: дрова поколоть, канавы копать, цемент мешать, тяжести носить. На промысел выходят в хмари перед рассветом. Залезают в огород и тырят огурцы, кабачки, картошку и прочее. Один негодяй у меня дрова из рубленых реек спер, в мешок запихнув. Рейки через дыру падали, указывая маршрут, по которому я и дошел благополучно до кривого дома, метрах в трехстах от моего. Или в мешке добрый тимуровец «мальчик-с-пальчик» сидел?

Хозяина дома я встретил лишь через месяц, позвал его на беседу, намереваясь расставить акценты над словами: «Воровать — нехорошо». Нашлись добрые соседи, которые оказались свидетелями, как мой дровяной вор вынес у нас в прошлом году весь урожай огурцов. А у меня жена-то гадала, чего же огурцы не растут?

Пока я ждал на пеньке у скособоченного дома, внутри его была объявлена мобилизация. Ко мне вышел подозреваемый, переодетый по случаю стрелки в спортивный костюм, а с ним могучая спутница, в руке которой терялся топор. Она не стала мелочиться и, взревев белой медведицей, понеслась с топором наперевес на меня. Я стеснительно спрятался за ближайшую березу, а тетеньке в ярости пробежала мимо и даже прыгнула в придорожную канаву, где и застряла самым безобразным образом. Мы проводили ее взглядами, но на помощь никто не кинулся. Я-то — ладно, но вот мой оппонент, наверно, решил, что пока будет вытаскивать свою суженую, забудет весь текст выступления. Поэтому он тоже остался на месте, игнорируя негодование по поводу испачканного костюма его спутницы.

Деревенский вор расставил ноги на ширину плеч, развел пальцы на обеих руках и начал мне рассказывать, как он крут, а еще круче был в зоне.

— В чернобыльской, что ли? — поинтересовался я.

— Да нет, в другой, — слегка опешил он. — А что?

— Короче ситуация вырисовывается следующая. Бить тебе по голове я не буду — не барское это дело. Просто предупреждаю, что если еще раз сунешься в мое имение за дровами или, позднее, за овощами с фруктами, то велю всем своим черным труженикам с плантаций травить тебя собаками.

Женщина, вылезающая из канавы, каким-то образом услышала мой монолог в стиле «Хижины дяди Тома» и заголосила:

— Ничего не докажешь!

Ее сожитель воодушевился поддержкой и очень сурово произнес:

— Да я сам к тебе приеду с чеченами, будешь на счетчике сидеть.

Я уже собрался уходить, но пришлось слегка задержаться.

— Да ты — наглец, батенька. Получается, что это не я, а ты мне угрожаешь. Ладно, пойдем по твоему сценарию. Сколько мешков дров ты у меня выволок? Около двух. Стоимость каждого из них — четыреста рублей. Изволь приготовить через две недели восемьсот. Иначе, — я погрозил пальцем, — пеняй на себя.

И ушел, надеясь, что ко мне во двор больше не сунутся. Мне в спину летели обещания всяческих кар и эхом разлетались по притихшей деревне. Немногочисленные бабуськи выходили к дороге и пытались прислушаться к словам. Слушать им нравилось, потом будет что обсудить на досуге.

А я же вернулся к своим делам, забыв об этом разговоре. Но не забыли мои далекие соседи. Видать, прошли обещанные две недели, вот и приехал милиционер.

Участковый увидел на моем лице озарение, даже заулыбался.