Полярник

— Да, ладно, все у нас будет нормально: мы — работать, ты — руководить, — усмехнулся Василий.

— Новый перелом, великий почин. Перестройка — дело умных мужчин, — покачал я головой.

Второй механик оживился:

— Уважаешь старушку «Алису»?

— Вообще-то, с радостью и сольные песни Кости Кинчева слушаю.

Василий впервые улыбнулся, протянул мне ладонь, величиной с лопату, и сказал:

— Свои люди. Разберемся. Не то, что этот «молдаванин», признающий только «Океан Эльзы».

— Кто? Урка, что ли? В смысле, наш моторист?

— Ага, — сказал Василий и засмеялся.

Мой сменщик действительно уехал, увезя с собой полпарохода всяких полезных мелочей. Для семьи, для хозяйства. Черта национальной гордости. Оставил мне огромную недостачу смазочного масла для главного двигателя, неисправный компьютер с порушенными базами данных, полную неразбериху в запчастях и смутную перспективу грядущих штормов. Мне оставалось только упасть на колени перед компанией и униженно просить отпустить меня отсюда за свой счет и больше не пытаться работать каким бы то ни было механиком. В принципе, идея не так уж и плоха, но, черт побери, кем же мне тогда стать в своем занюханном бродячими собаками Олонце? На какие зарплаты учить детей? Да и признаваться в слабости я не привык. Поэтому я горестно вздохнул и ожесточенно принялся искать выход из создавшегося положения.

Для начала я предпринял двенадцатичасовые попытки реанимировать компьютер, двигаясь по этой стезе не как продавец-консультант магазина «Кей», а как потребитель, вознамерившийся лбом пробить себе отдельно взятую программу, не отвлекаясь на другие. Василий прибегал ко мне, жалуясь на плачевное состояние механизмов и агрегатов машинного отделения, но я никак не реагировал. Мне было плевать, встанем ли мы посреди пока еще спокойного моря, сможем ли мы ехать быстро, как того желал капитан, я не отвлекался. Через пять дней компьютер сдался, разрешив мне пользоваться тем минимумом, необходимым по работе. Я завел себе новую рабочую папку, в которой и начал свое движение. Создавалось впечатление, что кто-то передо мной пытался удалять из баз данных некоторые фрагменты, преуспел в этом настолько, что рабочий агрегат старшего механика превратился в поле игры «Косынка».

А потом у нас начали происходить отказы техники один за другим. Василий ругался и нервничал, ожидая своего скорого дембеля. Урка ходил по машине с тряпкой, тупо протирая то одну трубу, то другую, которые моментально становились еще грязнее. Что такое неразрывный сон по ночам, пришлось забыть. Как обычно, все беды приходили от штурманов. Быть идиотом на берегу — полбеды, в море — это уже беда. Так и тонут суда, потому что к этому их вынуждают идиоты с рулевой рубки. И это уже просто закон моря.

Завелся у нас на судне старпом, как обычно, с Одессы. Живот он имел огромный, всклокоченную бороду и высокохудожественную манеру начинать разговор с серии «ди-ди». Эта серии могла быть короткометражными, а могли и продолжаться, как в «мыльных» операх. Раньше он капитанил на больших судах, 30 тысяч — 50 дедвейтом, потом перебрался под голландский флаг. Здесь зарплата больше, но, вот незадача, капитанами могут работать только граждане их пресловутого Евросоюза. Поэтому пришлось унять гордыню и становиться старпомом. Я назвал его «Ди — ди». Имя прижилось, вытеснив данное сто лет назад ему родителями при рождении.

Каждое утро он садился во вращающееся кресло в судовом офисе, одной рукой цеплялся за край стола, другой — за телефонную трубку. К нему с докладом прибегал боцман, как правило, с жалобами на механиков: бочки с маслом текут, колодцы трюмов не откачиваются, с трубы иногда сажа летит, лебедки плохо работают и т. д. Ди-ди хватался за телефон и набирал номер машинного отделения. После выдачи своей коронной серии он тоном секретаря парткома бросал:

— Разобраться!

Сразу после этого он набирал новый номер, на сей раз, капитанский:

— Механики колодцы трюмов не откачивают, заставляют бочки с маслом течь, сажей бросаются из трубы, лебедки не ремонтируют.

Потом свирепо смотрел на боцмана, тяжело вставал и отправлялся в каюту отдыхать от трудов праведных. А мы со вторым механиком в это самое время кричим непристойности в машинном отделении и трясем кулаками в направлении палубой выше.

Пока я не изловил Ди-ди однажды в коридоре с мрачным и решительным выражением лица, он имел обыкновение звонить по ночам. Так ему казалось, что он настолько болеет за работу, что просто горит на ней. Ди-ди, взглянув мне в лицо, понял, что сейчас его будут бить и, возможно, ногами.

— Еще один ночной звонок, или после конца рабочего дня — пеняй на себя, — сказал я официальным тоном старшего механика, готового на подвиги во имя справедливости.

— Так может мне и не работать вовсе? — испуганно пролепетал он, возмущаясь в меру своей уязвленной гордости.

— Телефонистом — ни в коем случае.

Ди-ди обиделся и ушел, но донимать нас перестал. Доложил все капитану, престарелому маразматическому новозеландскому голландцу. Тот вызвал меня на разборку, но почему-то оробел, не нашел нужных слов и отпустил восвояси.

Тем не менее старпом сдаваться не собирался. Превосходство штурмана над механиком как раз и заключается в том, что круг его обязанностей напрочь убивает способность конструктивно мыслить. Поэтому штурмана и спят сладко, и вредными мыслями решения проблем на обременены, потому что все их проблемы благополучно спихиваются на широкие механические плечи. Ну а разница в том, чтобы приказать устранить непорядок, и придумать, как его устранить, очевидна.

Мы выходим из Рейкьявика, нас встречает взбешенный океан и пытается сорвать злобу на нашем суденышке. Ночь нарушает безмолвие ударами волн о корпус, свисте ветра в кранах и биениями друг о друга контейнеров. Двигатель грохочет, сердешный, толкая нас прочь от негостеприимного острова навстречу к другому острову, по ту сторону океана, имеющему собачье название Ньюфаундленд. Ему, двигателю, трудно справляться с нагрузкой, волны, тупо бьющие в нос парохода, очень тяжелы и по высоте достигают десять метров. Но через час положение должно стабилизироваться, сердце судна войдет в устоявшийся режим, что позволит нам медленно, но верно двигаться на запад.

Тут возникает Ди-ди, намеревающийся последним указанием поставить точку в своем рабочем дне.

— Ставлю тебя в известность, что я включаю вентиляцию трюмов, — говорит он мне.

— Ой, не включай, — отвечаю. — Ничего хорошего из этого не выйдет.

— Это почему?

— Потерпи до утра, или хотя бы часок-другой. Пусть двигатель в режим войдет.

Но Ди-ди ждать еще час не хочется, сон штурмана свят, как зарплата.

— Ничего не знаю, положено включить — значит, включу.

— Ладно, — говорю. — Тебе, конечно, видней. Но могут возникнуть сложности.

Ди-ди недовольно морщится:

— Какие еще сложности?

— Двигатель может встать. Могу объяснить все технические нюансы.

— Это ваши проблемы, но подожду, так уж и быть, — старпом машет вялой рукой, уходит в надстройку и включает вентиляцию.

Двигатель возмущается и отключает с себя все потребители электричества. Наступает миг обесточивания. Свет гаснет, но зажигается вновь от включившегося аварийного движка. Главный двигатель сбрасывает обороты и не намеревается дальше тащить в море судно. Волны, словно обрадовавшись, медленно, но верно начинают поворачивать полупарализованную тушу парохода бортом к волне. Это совсем нежелательно: так мы можем потерять не только драгоценный палубный груз, но и плавучесть. Надеяться на то, что самодовольные исландские спасатели придут к нам на помощь вовремя — смешно.