Полярные байки

– Дорогой мой, русский офицер не должен кланяться всяким бандитам. Не по рангу, много чести для них будет.

Так и сказал: «русский офицер», хотя фамилия у него далеко не русская и живет давно уже в Израиле.

Однако вернемся к празднику Победы, на сорок лет назад. Двое из фронтовиков уже высказались, и их воспоминания как-то не очень ложились на официальную версию. Зато фронтовые зарисовки третьего совсем бы расстроили КГБшных кураторов советской журналистики.

Иван Александрович. Человек-легенда, начал свою топографическую деятельность еще из Березова в конце 50х, для инструментальных съемок прошел на лыжах весь Ямал, парторг экспедиции, балагур, балалаечник и по совместительству настройщик пианино в сельских клубах, брат авиаконструктора, который почему-то играл на арфе, выдумщик первостатейный, прелестный рассказчик и огромной души человек. Его фронтовой рассказ «Пионерская правда» точно бы не напечатала.

Дело было так. В конце лета 1943 года перед Днепровской битвой несколько дней велись весьма вялые военные действия. Восемнадцатилетний Ваня, крепкий паренек с пшеничными волосами как у молодого Есенина, неожиданно и незаслуженно получил в подарок трофейный парабеллум. Незаслуженно, потому что командир разведчиков попросил его не приставать к санитарке и в качестве компенсации за потерянную любовь сунул фрицевское оружие.

Ваня к санитарке и так приставать не собирался, были дела поинтереснее, но пистолет взял. Он долго с ним баловался, пока случайно не подстрелил пробегавшего под окном капитана. Налицо был целый букет военных преступлений, в том числе и нападение на офицера, а может, и самострел капитана по сговору – словом, специальные люди много чего могли в этом деле усмотреть. Но, на счастье, вовремя началась какая-то заварушка и получилось, что капитана ранили немцы. Ваня закопал пистолет метра на два.

После войны он случайно с капитаном повстречался на Курском вокзале.

– Паразитство! – кричал Иван Александрович за праздничным столом. – Понимаете, бежит прямо на меня! Думаю, сейчас убивать будет.

Однако капитан убивать Ваню не стал, а бросился обниматься и представил жене как своего спасителя. Самого Ваню на Днепре тяжело ранило, а капитан уцелел в госпитале.

Праздник вполне удался. И еще много таких праздников я со своими старшими друзьями провел. Понятное дело, каждое девятое поздравляю. Иван Александрович остался доживать свой век в Заполярье, стал там председателем совета ветеранов. В 2005 году его пригласили в Москву на Парад Победы. Там их много приехало из разных мест, всех поселили в Измайлово. Долго что-то организовывали, в итоге всех стариков оставили в гостинице смотреть парад по телевизору. Он заплакал, когда по телефону рассказал об этом. Я не хочу никого обидеть, не знаю, по какому признаку отбирают ветеранов на Красную площадь. Но почему-то вспоминается, не помню, то ли видел, то ли читал: в конце войны на Колыме двое мордатых вохровцев в тулупах ведут по лесу доходягу. Зек обессилел совсем, упал. Охранникам убить его нельзя, приказано доставить, но и тащить неохота. Решили, пусть оклемается. Закурили. Один сожалеет, что война уже заканчивается, люди медали с орденами получают, а они тут должны эту политическую падаль, врагов народа охранять. А другой успокаивает. Ничего, мол, время пройдет, кто будет разбираться, где служил.

Через пару лет я достал для Ивана Александровича именной билет на парад. Но врачи ему отсоветовали. Здоровье не то. Да и не важно, я то знаю: мои воевали на передовой.

Сентябрь 2014 г.

Дружба народов

В 70-х у нас на Севере был представлен весь спектр национальностей СССР. Рядом проходила так называемая пятьсот первая стройка – прокладка железной дороги Салехард – Игарка, вдоль которой в пяти – семи километрах друг от друга располагались лагеря зеков. Поскольку НКВД сажал планово и географически пропорционально, здесь собрался самый разнообразный народ. Названия у станций-лагерей были поэтичные: Глухариная, Лебединая, Кедровая. Они хорошо сохранились, и мы использовали их под базы во время проведения своих геофизических исследований. Летом 1980 года для базы мы заняли бывшую офицерскую столовую – огромный зал с расписанными зеками потолками. На картинах просматривалось влияние Рубенса, замешенное на зековской тоске по женскому телу. Внутри лагеря колючей проволокой был обнесен карцер. Это низкое здание имело особенную конструкцию: длинный коридор, в конце которого стояла железная печурка и рядом стул для вертухая; по обеим сторонам коридора расположены камеры, в которых отопления не было. Зимой нередко доходило до минус пятидесяти, чем создавался специальный и полезный микроклимат для строптивых зеков. Летом полчища комаров в коридоре вертухай сдерживал дымом от веток, в камерах комарам легче дышалось. Все в этом карцере было сделано грубо, но надежно и рационально. Изнутри на косяках некрашеных дверей обитатели простыми карандашами записывали свои впечатления. Они сохранились так хорошо, как если бы были сделаны вчера. Часть тематики имела наивно-политический смысл типа «Ленин все видит!». Другие авторы к жизни относились более прагматично: «Девочки, вам привет от трех лиц: от х… и двух яиц». Засовы снаружи на дверях работали безукоризненно. Неподалеку стояло еще одно необычное здание, назначение которого определилось не сразу. Все было аккуратно побелено, разделено на небольшие отсеки с отоплением и определенным уютом. На каждом отсеке была красивая табличка с женским именем: Вера, Надежда, Любовь, Полина и так далее. Мы поначалу подумали, что здесь жили наложницы начальника. Но ближе к углу здания обнаружились таблички с именами Рекс, Джульбарс, и мы догадались, что это здание для сторожевых собак.

После войны лагеря были плотно заселены врагами народа и частично уголовниками. Они воплощали в жизнь замыслы великого кормчего, который распорядился построить дорогу по всему побережью Ледовитого океана. После смерти вождя строительство дороги забросили, людей освободили по амнистии, а лагеря опустели. Из выживших основная часть отбыла на Большую землю, но некоторые товарищи по разным причинам остались жить в Салехарде и окрестностях. Кроме разнообразия национальностей наблюдались и социальные различия. Бывшие зеки сосуществовали рядом с бывшими охранниками. В какой-то Новый год я попал за один праздничный стол с пятьдесят восьмой статьей и его охранником, а также с моими коллегами Альбертом, подстреленным по пьянке из ружья, и Воркулой, который его подстрелил, отсидел и уже все осознал. За столом они мирно чокались и хорошо веселились.

Количество разных национальностей, собранных в одном месте, было удивительным. Я знал женщину, у которой трое детей имели трех разных отцов. Каждый ребенок был наделен фамилией и национальностью своего папы. Поэтому у украинской матери один был эстонцем, второй татарином, а третий – армянином. Любимый Сталиным «национальный вопрос» получил свое развитие по гениально предвиденному пути. Классные журналы, в которых тогда было принято записывать национальности учеников, походили на регистрационные книги ВДНХ. Это развитие я ощутил на себе: еще двадцать лет назад, когда я пошел в первый класс в школу, расположенную в родовом доме Г. Е. Распутина, в моем классном журнале было всего несколько национальностей. И, когда против моей фамилии написали «еврей», неделю вся школа приходила смотреть на это необычное слово. Такое сочетание букв в печатном виде многим ранее видеть не приходилось, поскольку официально подразумевалось, что евреев, как и секса, в советской действительности не было. А всего двадцать лет спустя уже никто ничему в этом смысле не удивлялся.

В 1974 году наш начальник экспедиции Гиршгорн на торжественном докладе 7 ноября сообщил, что в экспедиции работают представители многих национальностей и перечислил все. На что в полном молчании зала Анатолий Яковлевич Плюхин мрачно заметил: «Негра только не хватает. Чтобы работал». До негров НКВД действительно почему-то не добрался. Что, вероятно, негативно могло сказаться на плановом повышении производительности труда.

История, о которой я рассказываю, относится к 1980 году. Межнациональной вражды у нас не было. По крайней мере, к тому времени за двенадцать лет работы на Севере никаких признаков антисемитизма я не заметил. Были, конечно, упоминания о национальности оппонента во время локальных стычек, но примерно так, как упрекают в жарких спорах в рыжеволосости, малом или большом росте, заикании или других биологических особенностях.

Например, подрались из-за девицы на какой-то пьянке два моих друга: русский и чеченец. Нормально так месили друг друга, оба здоровые спортсмены, Иса еще и мастер спорта по борьбе. Но в какой-то момент он схватил доску и начал ею размахивать. Тут русский допустил очевидную бестактность:

– Ах ты сука черножопая!

Их быстро разняли, усадили за стол, девица куда-то смылась. У чеченца спрашивают, зачем доску схватил в честной борьбе.

– Сам не знаю, как получилось, автоматически. Когда нас в детстве в Караганду выслали, привык в драках хвататься за что попало.

Принято. Причина понятная. У русского спрашивают: что за дела? Зачем такие оскорбления?

– Так удивился я очень этому вероломству.

– Значит, сидело это в тебе, в экстремальной ситуации и вылезло?

– Да ничего не сидело. Как я его должен был обозвать – «сука черноволосая»? Был бы хоть кудрявый, а так чем больнее задеть?

И опять принято. Ясно, что национального вопроса тут нет.

Похожим образом развивалась и главная история, к которой я никак не подступлюсь. Меня назначили начальником вертолетной партии. Это значит, что сейсмическое оборудование мы расставляли по тундре не зимой на вездеходах и тракторах, а летом при помощи вертолетов. У нас базировалось три вертолета Ми-4 с экипажами из Ярославля. По вечерам, после тяжелой работы, сотен взлетов и посадок, ребята неплохо поддавали и успокаивали меня утверждениями, будто они лучшие летчики в мире. Я им легко верил, потому что летали они классно. К примеру, возвращаемся мы порожняком с работы. Я сплю на боковых сидениях, вдруг вертолет глохнет и стремительно проваливается. Метров за триста от земли снова запускается двигатель и полет продолжается. Так до станции назначения повторяется раза три-четыре. На земле, из последних сил стараясь изобразить равнодушие, задаю вопрос. «Бензин с песком», – отвечают. Так они пытаются заставить меня почистить топливную емкость. Иногда помогало. Или решаю я прихвастнуть перед соседями и использовать права пилотов на подбор места посадки. Садимся мы вечером в колодец между домами в нашем геофизическом поселке. Вернее, присаживаемся; винты молотят, я не спеша выхожу, машу им как личному шоферу, вертолет улетает. Все мои друзья-геофизики прилипли к окнам: очень эффектное прибытие домой. Но соседи меня быстро убеждают этот трюк не повторять: сохнувшее на веревках около домов белье пришлось перестирывать, что их женам очень не понравилось. Ну, про то, что в тундре они на любую твердую кочку могли поставить колесо вертолета для удобства разгрузки и так висеть сколько надо, я уже не говорю.

В начале сезона, в мае, запускаем склад взрывчатых материалов, расположенный под селением Старый Надым, в трехстах километрах от главной базы геофизиков в городе Лабытнанги и в восьмидесяти километрах от подбазы в зековском лагере. Запуск склада ВВ – дело серьезное и санкционируется после инспекции начальником окружной РГТИ. Сопровождать его должен главный инженер треста. В общем, гости высокие, редкие и очень серьезные. Главный инженер свой, уважаемый, а вот к РГТИ надлежит относиться, кроме большого уважения, с подобострастием и некоторыми признаками угодливости. Так положено.

Прилетаем на склад, подвергаемся критике и разным замечаниям; в принципе ничего такого ужасного, все быстро поправимо, в целом все довольны. Вечером в Старом Надыме заслуженный банкет, принимающая сторона – местный начальник сейсмопартии Эдик, выпивка и закуска мои. За столом четверо, национальный состав такой: инспектор РГТИ – татарин, главный инженер – мордвин, Эдик – остзейский немец и я. Выпили, закусили. Сначала о делах, после пятой – на свободную тему. Оба гостя – страстные преферансисты, но играют совсем слабо. Мы с Эдиком профи, играть с ними неинтересно, но надо. Деньги брать с гостей неудобно, надо проиграть понемногу – в общем, тягомотина. Но мы еще не подозревали какая! После третьей бутылки их развезло. К сожалению, не в сторону сна, а в сторону агрессии и подозрительности. Они стали упрекать друг друга в неверных ходах, нечестной торговле; карты падали на пол, сигареты тушили в тарелках, а потом и вовсе принялись драться. Мы с Эдиком их то и дело деликатно разнимали, но обстановка накалялась. После очередной разборки, когда оба разозлились до предела, возник национальный вопрос. Он выразился в разнообразных оскорблениях, которые быстро свелись всего к двум: «Ах ты, е…ный татарин» и почему-то тоже «е…ный мокша». Мокша – это такая разновидность мордвинов, видимо, по мнению татарина это было обиднее. Собственно, национальную тему дальше не развивали – весь последующий диалог сопровождался только этими эпитетами, не подкрепленными сталинским научным обоснованием или другими доказательствами.