«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIХ века
Шрифт:
После того как «громадный корабль 19 февраля 1861 года был спущен на воду» 55 , начинается качественно новый этап, связанный с окончательной потерей дворянством монопольных прав на землевладение, с необходимостью перестраивать хозяйство и свою жизнь, со стремительным «размыванием» сословия, что уже сделалось предметом научной рефлексии в украинской историографии 56 . Поэтому начало 60-х годов XIX века и стало для меня верхним временным рубежом.
55
Именно такой образ Крестьянской реформы 1861 года, который полностью соответствует масштабности сдвигов в Российской империи, привел в своих воспоминаниях публицист и писатель, издатель газеты «Гражданин», князь В. П. Мещерский (см.: Мещерский В. П. Воспоминания. М., 2001. С. 82). Этот образ, вероятно, был достаточно распространенным. Во всяком случае, В. О. Ключевский также писал, что стороннему наблюдателю Россия в то время «представлялась большим кораблем, который несется на всех парусах, но без карт и компаса» (см.: Ключевский В. О. Русская историография 1861–1893 гг. // Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. Т. 7. С. 383).
56
Темірова Н. Р. Поміщики України в 1861–1917 рр.; Донік О. М. Промислове підприємництво дворянства України (1861–1900 рр.) // Проблеми історії України XIX – початку XX ст. Київ, 2006. Вип. 12. С. 103–118.
Такие хронологические рамки к тому же вполне соответствуют традиции, принятой в историографии дворянства 57 . В указанный период в Российском государстве завершается процесс формирования дворянства как отдельного привилегированного сословия
57
В частности, известный историк дворянства С. М. Троицкий, анализируя исследования американского русиста Роберта Джонса, полностью согласился с выделенными тем этапами в истории дворянства (см.: Троицкий С. М. Рецензия на книгу американского историка Р. Джонса «Освобождение русского дворянства. 1762–1785 гг.» // Троицкий С. М. Россия в XVIII веке. М., 1982. С. 137). Правда, если для российского дворянства 1785–1861 годы считаются третьим периодом, то для дворянства украинских регионов – как для привилегированного социального слоя – это был первый и фактически последний период.
58
Фриз Г. Л. Сословная парадигма и социальная история России // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период. Антология. Самара, 2000. С. 137.
59
Оглоблин О. Проблема схеми історії України XIX і XX століття. С. 12–13; Пріцак О. У століття народин М. Грушевського // Україна модерна [далее – УМ]. 2007. № 12 (1). С. 180–181; Забужко О. Notre Dame d’Ukraine. С. 291; Когут З. Проблеми дослідження української еліти Гетьманщини. С. 32, 34.
60
Анализируя современное состояние исследования «имперской истории» Украины, Г. Касьянов не только заметил, что этого направления «как некого познавательного домена» не существует в украинской историографии, но и акцентировал необходимость преодоления «порожденного патриотической диаспорной историографией и уже порядком надоевшего, хотя и живучего стереотипа о „национальном“ предательстве „старых“ элит» (см.: Касьянов Г. «Пикник на обочине»: осмысление имперского прошлого в современной украинской историографии // Новая имперская история постсоветского пространства: Сборник статей / Под ред. И. В. Герасимова, С. В. Глебова, А. П. Каплуновского и др. Казань, 2004. С. 90, 105).
61
В концентрированном виде несоответствия, ставшие результатом такой историографической ситуации, проявились в терминологически путаных рассуждениях Андреаса Каппелера. Он довольно своеобразно показал эволюцию самосознания «казачьего дворянства», которое из «украинцев» в начале XVIII века превратилось в «малороссов», а затем в «хохлов», переходивших «в более высокий класс», делавших карьеру в России и «соединявших лояльность по отношению к императору и государству и приверженность русской культуре с лояльностью к Украине и ее традициям». «Эту важную группу, трудно поддающуюся анализу по источникам и потому систематически не изучавшуюся, – писал историк, – составляли в большей или меньшей степени русифицированные украинцы. С национальной точки зрения они анахронически считались коллаборационистами». Одновременно царское правительство и российское общество считали их хохлами, малороссами, мазепинцами. (См.: Каппелер А. Мазепинцы, малороссы, хохлы: украинцы в этнической иерархии Российской империи // Можно согласиться с уважаемым исследователем, но разве что относительно отсутствия систематического изучения этой группы украинского общества. Все остальное, в том числе и невозможность источниковедческого анализа, и положение о том, что в XIX веке в глазах россиян «массы украинцев стали прототипом нецивилизованного крестьянства», вызывает большие сомнения, даже возражения. Очевидно, именно неизученность проблемы и превратила в целом необходимые терминологические штудии во всего лишь жонглирование понятиями, которое ничего не проясняет.
Четкое определение хронологии работы, разумеется, не означает, что в случае необходимости я не буду позволять себе выходить за основные временные границы. Но в данном случае было важно обратить внимание на этот отрезок как на самодостаточный исторический срез, который требует, говоря словами Ю. Л. Бессмертного, «имманентного истолкования (курсив мой. – Т. Л.), исходя из его собственных идеалов, его собственных критериев и ценностей» 62 , а также на возможность существования (создания, развития) еще одного образа периода.
62
Бессмертный Ю. Другое Средневековье, другая история средневекового рыцарства (материалы к лекции) // Homo Historicus: К 80-летию со дня рождения Ю. Л. Бессмертного: В 2 кн. М., 2003. Кн. 1. С. 80–81.
Сама формулировка названия книги уже отражает определенные исходные методологические принципы, поскольку речь идет об осознании возможности функционирования таких условных (искусственных) явлений, как «крестьянский вопрос», в качестве структурообразующих, иначе говоря – факторных, элементов истории. Употребление этого словосочетания в современном исследовательском поле не является следствием самостоятельных выводов историка, его наблюдений за определенным кругом источников, а лишь результатом принадлежности к определенной историографической традиции или определенному дискурсу либо субдискурсу. В таком случае подобные термины уже наполнены понятийным содержанием и выполняют роль методологической функции. Однако, несмотря на широкое употребление в литературе, необходимо отметить, во-первых, некоторую размытость этого понятия, а во-вторых, хронологическое совпадение процесса оформления «крестьянского вопроса» в XVIII веке в Российской империи и рефлексии по этому поводу. Поскольку же в эпоху Просвещения все проблемы начинали решать в научно ориентированном стиле, то и реформаторы, и противники реформ действовали, мыслили под эгидой науки. Одним из проявлений этого были различные записки, которые, во-первых, «работали» на обсуждение задач, а во-вторых, становились элементами историографического процесса изучения «крестьянского вопроса». То есть обладали полифункциональностью: были и частью реформ, и сразу же их историографией.
На ключевых этапах истории России и Украины, этапах обострения социальной проблематики (подготовка реформы 1861 года, революция 1905 года, другие социальные сдвиги) крестьянский вопрос бытовал в разных терминологических упаковках: «аграрный вопрос», «аграрно-крестьянский вопрос», «крестьянская проблема», «земельный вопрос». Его обсуждение часто приобретало политическую, публицистическую актуальность 63 , что во многом определяло и интенсивность, и направленность его как научной проблемы. Все это добавляло мне трудностей в создание аналитической структуры «крестьянского вопроса» в качестве рабочей гипотезы. Построение этой структуры стало возможным только на основе историографического анализа, который будет представлен отдельно.
63
В том, что проблема «крестьянского вопроса», Крестьянской реформы 1861 года, сути крепостного права не потеряла своей остроты и в наше время, пришлось убедиться, слушая 10 марта 2007 года по радио «Эра» передачу с участием В. Шандры и С. Грабовского, где, особенно устами последнего, эмоционально воспроизводились существующие в общественном сознании стереотипы-обвинения: Россия – рабовладельческое государство (имеется в виду и XIX век), ведь там существовало не крепостное право, а рабство; крепостничество на украинских землях внедрялось русскими (следовательно, собственная элита оказывается ни при чем и тем самым лишается главного признака элитарности – субъектности); реформу 1861 года нельзя назвать освобождением крестьян, так как они не получили политической свободы; аристократия стремилась к проведению Крестьянской реформы исключительно в своих интересах; реформы 60–70-х годов XIX века непоследовательны, поскольку перед этим не было создано программы, и т. д. Интересно также, что накануне семнадцатой годовщины независимости Украины, откликаясь на предложение редакции газеты «Левый берег» назвать пять наиболее значимых событий истории, которые способствовали укреплению нашего государства, профессор С. Кульчицкий, рядом с Люблинской унией 1569 года, Октябрьским переворотом 1917-го, 9 мая 1945-го и 1 декабря 1991 года, назвал и Крестьянскую реформу 1861 года (см.: Кульчицький С. П’ять найбільших подій української історії (Від унії до референдуму) // Левый берег. 2008. № 16 (22–28 августа). С. 8–9).
Предварительно лишь отмечу, что «крестьянский
вопрос», стержневая общественная проблема в конце XVIII – первой половине XIX века, в контексте украинской истории не был предметом специального профессионального рассмотрения. Констатируя, что именно он «в дореформенный период был одним из самых острых и важных вопросов, от решения которого зависело дальнейшее развитие страны» 64 , украинские историки, как ни странно, довольно фрагментарно освещали процесс его постановки и обсуждения. И сейчас приходится довольствоваться историографическим наследием, оставленным в этой области дореволюционными и советскими учеными. Украинская историческая наука не может похвастаться здесь не только качественными, но и количественными показателями. Все, что написано, можно отнести к жанру «малых форм», т. е. статей, небольших очерков, лаконичных сюжетов или просто упоминаний в монографиях, диссертациях, посвященных положению крестьянства, истории дворянства, экономической мысли, внедрению в жизнь Крестьянской реформы.64
Барабой А. З. Iсторіографія інвентарної реформи 1844–1848 рр. // Iсторіографічні дослідження в Українській РСР. Київ, 1969. Вип. 2. С. 138; Гуржій I. О. Розклад феодально-кріпосницької системи в сільському господарстві України першої половини XIX ст. Київ, 1954. С. 364.
Сказанное относительно «крестьянского вопроса» касается и других элементов названия темы, в частности «дворянства Левобережной Украины». Как это ни банально звучит, но, используя такое словосочетание, автор уже исходит из представления, что дворянство или определенные социальные слои имеют какое-то особое место в этом «крестьянском вопросе», и из возможности именно социального измерения этого вопроса, причем в его идеологической плоскости. Кроме того, если посмотреть на такую постановку темы, как «дворянство Левобережной Украины», не с точки зрения дани принятой регионализации пространства украинской истории, а с методологической, то речь идет об априорных представлениях, что совокупность региональных особенностей может повлиять на особое понимание и формирование специфической региональной идеологии по конкретному вопросу.
Соединение двух основных составляющих темы – «дворянство» и «крестьянский вопрос» – не случайно. Еще в период активного обсуждения и попыток решения «крестьянского вопроса», в середине XIX века, такое единство хорошо осознавалось, что подтверждается источниками. В частности, активный деятель реформы 1861 года Г. П. Галаган воспринимал этот вопрос не иначе, как «крестьянско-помещичий» 65 . П. И. Капнист, пытаясь определить «главные предметы», которые обсуждались в прессе в 1862 году, в своем обзоре в первую очередь выделил «крестьянский» и «дворянский вопрос» 66 . Анализируя публицистику 60–70-х годов XIX века, В. Г. Чернуха вторым по значению для тогдашнего общества называла «дворянский вопрос», обсуждение которого началось еще накануне 1861 года, преимущественно как составляющей части проблемы эмансипации. Приобретая в пореформенный период самостоятельное значение, данный вопрос оказался органично связанным как с крестьянской, так и с аграрной проблемой в целом, а также с проблемой сословий 67 . Свидетельством осознания единства этих вопросов может быть и целый ряд работ конца XIX – XX века 68 . Очевидно оно и для ряда современных историков. «Можно сказать, что крестьянский вопрос и дворянство – это две стороны одной медали», – отметила Р. А. Киреева, подчеркивая тесную связь и переплетение исторических судеб двух ведущих сословий аграрного общества 69 . Итак, изучать их можно, лишь понимая, что «их прошлое, стоя в тесной связи, представляет одну общую картину. Их нельзя разделить. Они тогда только обрисуются рельефно на тусклом фоне своего прошедшаго, когда будут стоять рука об руку» 70 .
65
Институт рукописи Национальной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского [далее – ИР НБУВ]. Ф. III. № 11092. Л. 2 об.
66
Капнист П. И. Краткое обозрение направления периодических изданий и отзывов их по важнейшим правительственным и другим вопросам за 1862 г. СПб., 1862.
67
Чернуха В. Г. Проблемы внутренней политики в русской публицистике 60–70-х гг. XIX в. // Общественная мысль в России XIX в. Л., 1986. С. 136.
68
См., например: Антонович А. И. Вопросы земледельческой промышленности и дворянского землевладения в России. М., 1898; Мельгунов С. П. Дворянин и раб на рубеже XIX века // Великая реформа (19 февраля 1861 – 1911). Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем: В 6 т. М., 1911. Т. 1. С. 24–260; Пресняков А. Е. Дворянский и крестьянский вопрос в наказах // Там же. С. 191–203; Сторожев В. Н. Раскрепощение дворян и закрепощение крестьян // Там же. С. 80–107.
69
Киреева Р. А. Государственная школа: историческая концепция К. Д. Кавелина и Б. Н. Чичерина. М., 2004. С. 379.
70
В-цкий Н. Очерки дореформенного быта в Полтавском побережье // КС. 1896. Июль – август. С. 124.
Подобный взгляд на проблему не только декларировался. В некоторой степени он реализовывался исследователями и в контексте истории общественной мысли, и в контексте социальной истории, точнее – социально-экономической, когда, например, анализировались взгляды того или иного представителя дворянского сословия на крестьянский вопрос. Но в таком случае историков больше интересовало не столько само дворянство или крестьянство, сколько соответствие (или наоборот) позиций героя исследовательским представлениям о содержании определенного идейного направления.
Поскольку в данном случае берется во внимание не столько социально-экономическая сторона проблемы «дворянство и крестьянский вопрос», сколько ее идеологический аспект, необходимо сделать некоторые пояснения относительно понятия «идеология». Попав в восточноевропейское пространство в конце XVIII века, оно претерпело значительную смысловую эволюцию: «наука об идеях», в марксистской литературе 80-х годов XX века – система взглядов определенной социальной группы, класса, партии или общества в целом 71 , многочисленные толкования различных специалистов. Андрей Зорин даже ощутил значительный избыток литературы, посвященной истории этого понятия, в том числе и той истории изменений его значения, которая написана с социологических позиций. Он привел также ряд определений термина «идеология», почти наугад выбранных из литературы последних лет английским исследователем Терри Иглтоном. Среди них наиболее близкими к контексту данной работы могут быть такие: корпус идей, характеризующих определенную социальную группу или класс; формы мышления, мотивированные социальными интересами; конструирование идентичности; социально необходимые ошибки; среда, в которой наиболее активные субъекты осмысливают мир; набор убеждений, программирующих социальные действия; процесс, благодаря которому социальные отношения возникают в качестве естественной реальности 72 .
71
Колесов В. В. Язык города. М., 2005. С. 135.
72
Зорин А. Кормя двуглавого орла… Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М., 2004. С. 9–10.
Таким образом, в данном случае речь идет об идеологии не как о системе, а как о совокупности идей, взглядов, представлений, поскольку, по моему мнению, дворянство так и не успело выработать целостной идеологии 73 . Подобный подход позволяет лучше понять социальную мотивацию поведения, проблемы отношений между основными сословиями, уточнить и расширить представления о характере этих отношений и таким образом выйти за рамки традиционной для украинской историографии констатации антагонистического противостояния дворянства и крестьянства, узкокорыстных интересов дворянства и т. п.
73
Определенным ориентиром здесь стали также некоторые замечания по поводу взаимосвязи между «идеями» и «идеологиями», высказанные, в частности, О. Ю. Малиновой. Во-первых, о том, что современники «века идеологий», как называют XIX столетие, и участники процесса формирования нового типа политических коммуникаций чаще всего не осознавали себя в качестве создателей тех или иных «измов», названия которых (либерализм, консерватизм, социализм) «появились и получили современный смысл значительно позже того времени, когда, по нашим представлениям, уже обрела вполне отчетливые, „классические“ черты та или иная доктрина». А во-вторых, что «„сцепление“ идей в единые „пучки“ смыслов происходило не по рациональным причинам… в процессе складывания идеологий был элемент произвольности, определявшийся главным образом особенностями интересов… предполагаемого субъекта социального действия». Причем «элемент произвольности» в большей мере проявлялся именно на начальных этапах, когда в действительности идеологии представляли собой «некоторые „пучки“, „связки“ идей, сцепленных друг с другом скорее ситуативно, нежели логически» (см.: Малинова О. Ю. Когда «идеи» становятся «идеологиями»: К вопросу об изучении «измов» // Философский век: Альманах. СПб., 2001. Вып. 18. С. 11–26).