«Помещичья правда». Дворянство Левобережной Украины и крестьянский вопрос в конце XVIII—первой половине XIХ века

На первый взгляд, перед историком общественной мысли, решившимся на применение регионального подхода, не возникает особых методологических проблем. Кажется, достаточно опереться на традиции регионализации украинского исторического процесса и в рамках уже определенных регионов исследовать свой предмет. Однако это лишь на первый взгляд. Необходимо еще раз детально проанализировать, насколько регионы, традиционные для украинской историографии, соответствуют идеалу «региональности» современной исторической науки. Но дело даже не столько в этом, сколько в том, что связь между общеисторическими явлениями и историей общественной мысли осуществляется не так непосредственно. В результате приходится самостоятельно сосредотачиваться на определении животворящих ареалов истории мысли на отечественной почве. Альтернативой построению абстрактно-теоретических моделей подобного изучения может быть опора на гипотетическое «районирование» отечественной истории общественной мысли, обоснованное некоторыми вполне конкретными представлениями.

Для конца XVIII – первой половины XIX века такими регионами, которые могли иметь свою специфическую окраску, формирующую глобальную палитру общественной мысли, представляются Черниговско-Полтавский (территории Малороссийской губернии, впоследствии, до 1835 года, генерал-губернаторства), Слободская Украина с возрастающей ролью Харькова как ее центра, Правобережная Украина, только в конце XVIII века вошедшая в состав Российской империи и со второй трети XIX века образующая единое идейно-интеллектуальное и эмоциональное поле с Киевом, Южная Украина (на административном языке того времени – Новороссия) с довольно ускоренным превращением Одессы в главный центр края. Очевидно, что особый макрорегион представляет собой Западная Украина, регионализация которой, как и ее история в целом, не входит в сферу моей компетенции. Бросающееся в глаза совпадение «гипотез» и административно-территориального деления – результат не механического воспроизведения, а собственных представлений о том, что одной из основных доминант общественной мысли того времени было этно-административно-территориальное самосознание. Кстати, оно не сводится только к теории многочисленных лояльностей, поскольку проявлением подобного сознания может быть и алояльность.

Итак, в данном случае, говоря о региональном измерении работы, я буду пытаться сочетать традиционные подходы и новые, т. е., опираясь на принятую систему регионализации украинского пространства, «искать» регион, подкрепляя это проверкой на эмпирическом материале. Вместе с тем понимаю, что возможность постижения сущности региональной истории тесно связана со сложной философско-методологической проблемой диалектики единичного и целого 115 и с поиском недостижимого идеала исторического познания – проблемой синтеза, решение которой подталкивало историков искать такие подходы, методологии, теории, которые могли бы стать метатеориями.

115

Отмечу, что решение этой проблемы – «познание диалектики части – целого – целостности к развертыванию истории в пространстве» – провозглашается некоторыми историками в качестве основной задачи исторической регионалистики (см.: Горизонтов Л. Е. Украина в зеркале регионалистики // Регионы и границы Украины в исторической ретроспективе. С. 3).

Выбор Левобережной Украины в качестве объекта внимания обусловлен, как уже говорилось, представлениями о социокультурной специфике региона 116 . Дополнительным аргументом послужила также слабая разработка «внутренней», социальной истории, и даже истории крестьянства и особенно дворянства, именно данного края. Об этом уже писал в начале XX века А. С. Грушевский 117 , а затем и советские историки. Одобрение активизации изучения аграрных отношений в украинской историографии в начале 1960-х годов сопровождалось замечаниями об отсутствии монографических исследований этой проблематики именно относительно Левобережной Украины, помещичьим хозяйствам которой было посвящено лишь несколько статей 118 .

116

Здесь стоит упомянуть еще одну характеристику края, выделенную японским русистом Кимитакой Мацузато, который Левобережную Украину (Малороссию) считает одним из трех макрорегионов, составлявших территориальное ядро Российской империи и имевших статус «внутренних губерний». При этом «ядровой статус» в империи, по мнению историка, не означал потери исторической и этнической специфики, поскольку Российская империя была своего рода коалиционным государством трех макрорегионов (см.: Мацузато К. Ядро или периферия империи? Генерал-губернаторство и малороссийская идентичность // Український гуманітарний огляд. Київ, 2002. Вип. 7. С. 76–78; Он же. Генерал-губернаторства в Российской империи: от этнического к пространственному подходу // Новая имперская история постсоветского пространства. С. 427–458).

117

В 1911 году Грушевский отметил, что именно «эта область доселе остается малоразработанной». Издания Петербургской археографической комиссии способствовали изучению политической, внешней истории, Киевская комиссия обнародовала актовый материал Правобережной Украины, а «богатейшая старина Гетманщины до последнего времени оставалась без актовых изданий и без исследований внутренней жизни». Интересно, что историк не назвал ни исследований А. М. Лазаревского и его последователей, ни публикаций «Киевской старины» (см.: Грушевский А. С. Н. А. Маркевич (Из прошлого украинской литературы и историографии) // Журнал Министерства народного просвещения. 1911. Ч. 31. Январь. С. 141).

118

Дракохруст Е. И. Борзенская экономия Кочубеев в Черниговском наместничестве во второй половине XVIII в. // Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. М., 1962. Сборник 5. С. 163.

Современные же украинские историки сосредотачиваются преимущественно на вопросах правовой интеграции дворянства в систему империи, на проявлениях «сепаратизма», в первую очередь в период нобилитации, анализируют различные «Записки» о правах дворянства, занимаются «реабилитацией» социальной элиты и определением ее места в «украинском национальном возрождении», общественно-политической и культурно-образовательной жизни. Даже субкультура социальной элиты региона (шляхты, дворянства, казацкой старшины) рассматривается исключительно через утверждение и изменение политико-культурных норм и ценностей – монархизм, республиканизм, автономизм 119 . Думаю, взгляд на Левобережье конца XVIII – первой половины XIX века только в таком контексте мешает «нормальному» исследованию именно бывшей Гетманщины. В то время как другие украинские регионы, менее «ответственные» за «национальное возрождение», – Правобережье, Слобожанщина, Южная Украина – теперь уже подверглись достаточно широкому изучению, в том числе и в отношении их элитарных групп, место и значение социальной элиты Левобережья в обществе, хозяйственной жизни, ее корпоративная жизнедеятельность, сословные проблемы, особенности социального взаимодействия – вопросы, без освещения которых невозможно не только представление о дворянстве этого края, но и понимание всего украинского XIX века, – к сожалению, и сейчас остаются на уровне разработки начала XX века. Несмотря на это, историки, о чем уже было сказано, на материалах именно данного региона «выносят приговор» «украинскому» дворянству в целом 120 .

119

Именно такой подход предложен в подразделе «Соціальна еліта» раздела «Субкультура соціальних верств і прошарків» в недавней коллективной академической «Истории украинской культуры» («Iсторія української культури»).

120

Одним из последствий такой историографической ситуации стало на первый взгляд довольно странное, но вполне понятное восприятие левобережного дворянства зарубежными историками. Например, французская исследовательница истории российского дворянства Мишель Ламарш Маррезе своих героев, «уроженцев» Черниговской и Полтавской губерний, идентифицирует как «русских», имевших польские корни и судившихся по Литовскому статуту (см.: Маррезе М. Л. Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700–1861). М., 2009. С. 22).

Такое обобщение – достояние украинской историографии XX века. До того времени дворянство изучалось в региональном или субрегиональном измерениях 121 – малороссийское (А. М. Лазаревский, В. Л. Модзалевский, Д. П. Миллер, Г. А. Милорадович, А. М. Маркович, И. Ф. Павловский, А. Я. Ефименко), харьковское (Л. В. Илляшевич, Д. И. Багалей), херсонское (П. А. Зеленый, А. З. Попельницкий, А. В. Флоровский) и др. Позже «превращение» «людей старой Малороссии» в «людей старой Украины», особенно под пером М. С. Грушевского, Д. И. Дорошенко, А. П. Оглоблина, обусловило «глобализацию» дворянства одного из регионов и невнимание к элитным группам других. Но вместе с тем следует отметить, что «украинизация» малороссийского дворянства привела к маргинализации его региональных особенностей. Насколько правомерен такой подход, можно было бы понять только после тотального и притом детального изучения отдельных дворянских локальных сообществ. Когда же речь идет о взглядах, представлениях, идентичности, без выявления региональных особенностей тех или иных групп дворянства, думаю, вряд ли можно обойтись. Учитывая роль малороссийского дворянства в формировании образа украинской элиты в целом 122 , следовало бы внимательнее присмотреться именно к этому дворянству.

121

В данном случае речь идет об украинских регионах Российской империи, в частности о Малороссии, Слобожанщине, Южной Украине. Исключение составляет Правобережная Украина, шляхта которой, разумеется, традиционно не включается в «украинское дворянство» (см.: Бовуа Д. Гордиев узел Российской империи: Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793–1914). М., 2011; Литвинова Т. Роздуми над «малою українською трилогією» Даніеля Бовуа // УIЖ. 2015. № 6. С. 154–174).

122

Здесь стоит вспомнить замечание Алексея Толочко о «малорусификации» пространства современной Украины через распространение образа Малороссии на территории бывших Речи Посполитой и Османской империи как об одной из задач всего украинского XIX века (см.: Толочко А. Киевская Русь и Малороссия в XIX веке). Очевидно, это не могло не отразиться и на историографической ситуации, в том числе и относительно истории элиты, на что обратил внимание Олег Журба (см.: Журба О. I. Становлення української археографії).

В исторической литературе существуют определенные разногласия относительно территориальной характеристики Левобережной Украины, что требует некоторых пространственных и – возможно, несколько запоздалых – терминологических пояснений, поскольку в данном случае это имеет принципиальное значение. Относительно конца XVIII – первой половины XIX века, останавливаясь при необходимости на районировании Украины, исследователи очерчивали в качестве Левобережья территорию бывшей Гетманщины, впоследствии Киевского, Черниговского, Новгород-Северского наместничеств, с 1796 года – Малороссийской губернии, с 1802-го – Черниговской и Полтавской, или добавляли к данной территории и Харьковскую губернию. При этом критерии, как правило, четко не декларировались. Наиболее необычную регионализацию, которая, разумеется, не учитывала украинской исторической специфики, ввели историки экономики, вслед за Н. Л. Рубинштейном относившие Черниговскую и Харьковскую губернии к Центрально-Черноземному региону, Новгород-Северскую – к Юго-Западному, а для первой половины XVIII века выделявшие еще и не существовавшую в то время Екатеринославскую губернию 123 . Я. Е. Водарский, исследуя размеры и структуру землевладения в целом, рост помещичьего землевладения в масштабах 29 губерний европейской части Российской империи, под Украиной имел в виду Киевскую, Подольскую, Волынскую, Полтавскую и Черниговскую губернии, материалы по которым не рассматривал, Екатеринославскую и Херсонскую относил к Новороссии и без какого-либо регионального определения анализировал Харьковскую губернию 124 .

123

Рубинштейн Н. Л. Территориальное разделение труда и развитие всероссийского рынка // Из истории рабочего класса и революционного движения. М., 1958. С. 91–105; Миронов Б. Н. Движение цен ржи в России XVIII в. // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1965 г. М., 1970. С. 157.

124

Водарский Я. Е. Дворянское землевладение в России в XVII – первой половине XIX в. М., 1988. С. 238–239.

Конечно, каждый специалист по своему усмотрению, исходя из собственных задач, представляет свою территорию. И все же неразработанность региональных исследований приводит также к определенным терминологическим осложнениям. Для большинства историков Левобережная Украина, Малороссия, Гетманщина – это один ряд, независимо от того, какие земли и время имеются в виду. Например, К. И. Арсеньев, выделяя «восточную Малороссию», территории ее ограничивал Черниговской, Полтавской губерниями и «Украиной Русской», которую также называл Слободской Украиной. Вместе с тем, говоря о природно-климатических особенностях края, этот известный статистик, историк, географ различал Малороссию и Украину, т. е. Харьковскую губернию 125 . М. М. Ковалевский четко разделял Малороссию и Украину, понимая под первой Черниговскую и Полтавскую губернии, а под последней – Харьковскую 126 . В таких же терминах близкие, но различные регионы фигурируют в воспоминаниях Т. П. Пассек 127 . И. И. Игнатович, говоря о «левобережной Малороссии», причислила к ней и Харьковскую губернию; для В. М. Кабузана это же территориальное пространство является Левобережной Украиной – Гетманщиной. Для В. П. Теплицкого Левобережье – это Малороссия, а Харьковщина – Слободская Украина 128 . В. В. Кравченко, так же как и Д. И. Багалей в своих поздних работах 129 , видит «Левобережье в составе двух областей – бывшей Гетманщины и Слобожанщины» 130 .

125

Арсеньев К. И. Путевые заметки о Южной России // Журнал Министерства внутренних дел. 1844. № 12. С. 505–510; Он же. Статистические очерки России. СПб., 1848. С. 182, 185–186.

126

Ковалевский М. Труд как источник собственности на землю в Малороссии и на Украине // Юридический вестник. 1889. Т. 2. Кн. 2–3. Июнь – июль. С. 1–34.

127

Пассек Т. П. Из дальних лет: Воспоминания. СПб., 1879. Т. 2. С. 195, 197.

128

Теплицький В. П. Розклад і криза кріпосного господарства на Україні // Наукові записки. Iнститут економіки АН УРСР. 1954. № 2. С. 172.

129

Багалій Д. I. Iсторіографічний вступ [до «Нарису історії України на соціально-економічному ґрунті»] // Багалій Д. I. Вибрані праці: У 6 т. Харків, 2001. Т. 2. С. 251. В работах 80-х годов XIX века Д. Багалей Левобережную Украину представлял как Малороссию (Гетманщину), выделяя северную (Черниговщина) и южную (Полтавщина) ее части (см.: Багалей Д. И. Займанщина в Левобережной Украине XVII и XVIII ст. // КС. 1883. Декабрь. С. 560–592; Он же. Сборник материалов для истории общины и общинных земель в Левобережной Украине XVIII в. (Полтавская губерния). И. Лучицкий. Киев, 1884 г. // Там же. 1884. Сентябрь. С. 141–148; Он же. Рец. на: Лучицкий И. Следы общинного землевладения в Левобережной Украине в XVIII веке // Там же. 1883. Февраль. Библиография. С. 409–415).

130

Кравченко В. Про Харківський університет, Василя Каразіна та провінційне суспільство // Харків’янин. 2003. № 2–4 (70–72). 9–29 січня.

Необходимость различать левобережные украинские земли и сейчас подчеркивается в историографии. Их региональные различия были в общем очерчены историками. Но в контексте данной темы все же стоит отметить важные моменты, подтолкнувшие ограничить Левобережную Украину (Малороссию) вышеупомянутым Черниговско-Полтавским ареалом, т. е. территорией бывшей Гетманщины. Дело не только в его достаточно длительной административной обособленности. С точки зрения социально-экономической, в отличие от других частей Центрально-Черноземного региона России, это был край неукорененного крепостного права, с наибольшим в пределах империи процентом мелкопоместного дворянства, значительным количеством государственных крестьян и казаков. От Харьковской губернии, которую вместе с Екатеринославской, Херсонской и Таврической относят к зоне с «крупным землевладением и мелким рабовладением», Черниговская и Полтавская губернии отличались «мелким рабовладением и мелким землевладением» 131 . Старейший демограф Украины, П. И. Пустоход, именно эти губернии характеризовал как отдельный регион, учитывая их гораздо меньший «крепостной процент». Харьковскую же по этому показателю он объединял с тремя степными губерниями 132 . А украинский писатель и этнограф Матвей Номис, анализируя данные переписей населения и также подчеркивая в качестве специфики Левобережья сравнительно незначительное количество крепостных крестьян, Харьковскую губернию воспринимал как особый край – «великороссийскую Украину» 133 .

131

Пичета В. Падение крепостного права в России (доложено в обыкновенном собрании 17 апреля 1904 г.) // Екатеринославское научное общество. Екатеринослав, 1904. Год четвертый. Вып. 1. С. 39, 46.

132

Пустоход П. И. Помещики и крепостные Украины накануне реформы 1861 г. (по данным VIII и Х ревизий) // Проблемы исторической демографии СССР: Сборник научных трудов / Отв. ред. Ю. А. Поляков. Киев, 1988. С. 158.

133

Номис М. Крепостное население в России по 10-й народной переписи // Основа. 1861. Февраль. С. 251.

Капитализация сельскохозяйственного производства на Левобережье проходила очень низкими темпами. В отличие от Слобожанщины, в дореформенный период здесь не было проведено межевания, что сказывалось на всей системе социально-экономических отношений. А главное, несмотря на наличие земельных владений одновременно в разных «украинских» губерниях, местная специфика осознавалась самим дворянством и учитывалась правительством, в том числе и при подготовке Крестьянской реформы. И если «по принципу национальной принадлежности», как это показал В. Ададуров 134 , иностранцы в начале XIX века достаточно широко очерчивали Малороссию (включая в нее и Харьковскую, Киевскую, а также часть Екатеринославской губернии), то для россиян, оказывавшихся перед необходимостью ее «нахождения», и для жителей двух левобережных регионов разница проявлялась с очевидностью.

134

Ададуров В. Уявлення французького уряду стосовно Лівобережної України початку XIX ст. // Регіональна історія України. Київ, 2007. Вип. 1. С. 174.

Заметив, что «исследователи не всегда учитывают наличие региональных различий между левобережными украинскими землями, то объединяя их в одну группу, то включая их в число „коренных“ имперских территорий», В. В. Кравченко определил основные линии напряжения в отношении малороссов и слобожан друг к другу:

Между украинскими казацкими регионами долгое время сохранялось политическое соперничество и взаимное противостояние, вызванное определенными обстоятельствами политической жизни. <…> Недаром еще в конце XVIII – начале XIX века патриоты Малороссии высмеивали претензии слобожан именоваться казаками, презрительно называя их гречкосеями и чумаками. Действительно, политическая автономия Слобожанщины была намного уже, чем соседней Гетманщины, а зависимость от российского правительства, соответственно, больше 135 .

135

Кравченко В. В. Харківський університет в першій половині XIX століття // Харківський національний університет ім. В. Н. Каразіна за 200 років. Харків, 2004. С. 7.