Помещицы из будущего

Головин смотрел на меня с напряженным ожиданием, а потом, видимо, до него дошло, что я нахожусь в шоке.

– Господи, Елизавета Алексеевна! Простите меня! – воскликнул он, делая шаг в нашу сторону. – Я должен объясниться… Мое предложение это всего лишь попытка спасти вас от притязаний недобросовестных соседей. Я ни в коем случае не претендую на брак в полном смысле этого слова… Понимаете, о чем я говорю? Вы молодая девушка, у которой вся жизнь впереди, а мне уже осталось немного. Детей у меня нет, родственников, которым бы я хотел оставить свое имущество тоже, а вас с Софьей я помню еще маленькими девочками… Вы выросли на моих глазах.

– Но почему предложение руки и сердца? – спросила Таня с плохо скрытой подозрительностью, потому что я еще не пришла в себя от неожиданного предложения. – Почему не попечительство? Вы ведь ничем не хуже Потоцкой и имеете такие же права просить совет об опеке над нами.

– Увы, этот вариант был бы идеальным, но и Потоцкая, и Апехтин знают о проблемах с моим здоровьем, - развел руками мужчина, тяжело вздохнув при этом. – Она обязательно воспользуется этим. Уж поверьте мне, барышни.

А ведь действительно. Болезнь Головина могла сыграть огромную роль, причем не в нашу пользу.

– Я не настаиваю, но вы должны хорошо подумать, - продолжал тем временем Павел Михайлович. – От этого брака для вас, девушки, будут только выгоды. Став замужней женщиной, вы, Елизавета, сможете стать официальной опекуншей Софьи. «Темные воды» останутся под вашим управлением. Но самое главное, что я хочу предложить вам: вы можете жить здесь. Я не стану неволить вас с переездом. Ну и конечно, вы всегда можете рассчитывать на мою помощь.

Я уже пришла в себя и, слушая его, понимала, что это идеальный вариант. Но все-таки у меня были кое-какие сомнения. Нужно хорошо подумать, прежде чем принять такое серьезное решение. Попасть в ловушку очень легко, а вот выбраться будет трудно.

– Прошу прощения, барышни, но я просто обязан спросить вас… - в голосе Павла Михайловича прозвучала неловкость. – Откуда эти следы на ваших лицах? Вас кто-то обидел?

– О, нет! Не волнуйтесь, – даже не моргнув, Таня поведала ему историю с перестановкой в спальне. – Глупо получилось. Нам нужно быть осторожнее.

– Действительно. Нужно быть аккуратнее… - Головин видел мое смятение и не стал давить своим присутствием. Елизавета Алексеевна, я сказал все, что хотел. Теперь слово за вами. Я заеду к вам через несколько дней. Доброй ночи, барышни.

Если он и не поверил истории со столиком, то вида не подал.

– Доброй ночи, Павел Михайлович, - попрощалась с ним Таня, а я лишь задумчиво кивнула.

Головин ушел, и в гостиной воцарилась тишина. Мы молчали несколько минут, переваривая все, что произошло.

– Неожиданно… - первой подала голос подруга. – И вроде бы все идеально в этом плане… Но что если он тоже имеет виды на наши земли?

– Он болен. Причем серьезно. Зачем ему земли и лишние волнения в связи с этим? – попыталась я рассуждать логически. – И тем более, даже женившись на мне, Головин не получит все, ведь есть еще ты.

– И что ты думаешь?

– Пока не знаю… Мне нужно поразмыслить, взвесить все за и против, - ответила я. – Кстати, ты тоже думай.

В гостиную вошла Аглая Игнатьевна с подносом и удивленно огляделась.

– А барин где?

– Уехал. Все-таки ночь на дворе, – Таня забрала у нее поднос, на котором стояло блюдо с кренделями.

– Зря только Евдокию заставила самовар на угли ставить… - проворчала нянюшка. – Ночь какая-то заполошная…

– Иди спать, нянюшка. И мы пойдем, - подруга с удовольствием откусила золотистый бок кренделя. – Отдохнуть нужно от всего.

– Отдохнешь тут… - Аглая Игнатьевна недовольно поджала губы. – Из огня да в полымя.

Старушка ушла к себе, а мы закрыли двери и поднялись в комнату Сашка. Мужики снова заняли свои места у стен усадьбы, которая уже потихоньку затихала. Не было слышно ни голосов, ни тихого плача. Даже сверчки перестали петь свои ночные песни.

В комнате горела одна свеча, и в ее тусклом свете лицо цыгана казалось мертвенно-бледным. Сашко лежал на кровати, вытянув руки вдоль туловища, а его бабка сидела рядом на полу.

– Вы почему на полу? Вот же софа есть, - тихо спросила я, но цыганка не сдвинулась с места.

– Я должна рядом с Сашком быть.

– Как он? – я не стала настаивать, понимая, что это бесполезно. – Завтра мы пошлем за врачом.

– Звал меня. Хотел сказать что-то… но слабый очень мой чаворо, - старуха погладила его по руке. – Идите спать. Завтра много чего случится… нужно сил набираться.

– О чем это она? – прошептала Таня, когда мы вышли из комнаты. – Что еще завтра случится?

– Не знаю, но мне уже начинает казаться, что покоя нам не видать как своих ушей, - проворчала я, чувствуя невероятную усталость. – Я просто хочу упасть и заснуть.

На следующее утро мы первым делом зашли на кухню, чтобы взять еду для собаки, и с удивлением увидели на столе ряд больших караваев, накрытых рушниками. Евдокия же с раскрасневшимся от печи лицом сидела на лавке, громко да протяжно зевая.

– Ты чего, не ложилась, что ли? – спросила я, приподнимая рушник. – Хлеба сколько напекла!

– Дык куды ложиться? Этих ведь, чем-то кормить надобноть… - устало произнесла повариха. – Хлеба с дочей напекли, каша дозревает в печи… Чем богаты, тем и рады…

– Какая ты молодец! – искренне похвалила ее Таня. – И Марфушка умница!

– Псине-то вашей, барышни, я с ужина собрала остатки, – Евдокия тяжело поднялась и достала из-под лавки уже знакомый старый котелок. – Нате.

Повариха ничего не сказала по поводу наших синяков. Похоже история со столиком уже разошлась по усадьбе.

Еще раз поблагодарив ее, мы вышли на улицу и заметили, что цыгане уже проснулись и начали собираться у конюшни. Нужно было накормить их, перед тем как они отправятся хоронить своих. День начинался со страшных забот, но нам придется во всем этом участвовать, потому что цыгане находились на наших землях.

Я подозвала Захара и попросила отвести их под навес, где стоял длинный стол. Там иногда обедала дворня, и людей можно было накормить за несколько заходов.

А собака так и лежала на том же месте и выглядела какой-то вялой. Вчера она лаяла, пытаясь отпугнуть мужиков, а сегодня просто наблюдала за нами тоскливым взглядом.