Помни меня

Он обхватил ее лицо обеими руками.

— Я сделаю для тебя все, что смогу, — пообещал Тенч. — Я буду писать тебе и навещать тебя.

— Нет, Ваткин, — сказала Мэри твердо. — Я не хочу этого. Ты был одним из лучших людей, которых я знала в своей жизни, и у меня столько ярких воспоминаний о тебе. Если меня повесят, эти воспоминания поддержат меня в последние минуты жизни. Давай остановимся на этом. Найди женщину своего круга, которая сможет сделать тебя счастливым.

Самой выдающейся чертой в характере Мэри, которой Тенч восхищался все эти годы, была ее решительность. Он знал, что именно эта черта сохраняла ей жизнь и помогала достойно справляться с тем, что на нее обрушивалось.

И Тенч понял, что сейчас Мэри была полна решимости. Если даже каким-то чудом он сможет помочь ей избежать Ньюгейта и виселицы, она все равно не позволит ему запятнать свое имя и испортить карьеру, женившись на ней. Тенч никогда не встречал такой самоотверженной и бескорыстной женщины.

Ваткин Тенч встал и подошел к поручням. Он хотел найти убедительный контраргумент, но ему это не удалось.

— Мы уже почти в Портсмуте, — сказал Тенч наконец, глядя на берег. — Я должен сойти здесь, а ты поплывешь дальше в Лондон.

Эта мысль была для него невыносимой. Он знал, что очень скоро ее снова закуют в цепи, как тогда, когда он впервые встретил ее.

— Храни тебя Бог, — произнесла Мэри дрожащим голосом за его спиной. — Тебя ожидают великие дела, Ваткин. А я всегда буду чувствовать себя счастливой, думая о том, что ты был моим другом.

Глава семнадцатая

В один прекрасный солнечный день в конце июня Мэри уныло шаркала вслед за ньюгейтским тюремщиком, а четверо ее друзей шли за ней. Процесс над ними начался, и теперь их вели по узкому темному каменному проходу в здание тюрьмы, где они должны находиться до начала суда.

Еще когда «Горгона» стояла в доке в Портсмуте, на Мэри снова надели кандалы, и теперь ее лодыжки распухли и кровоточили. Кандалы были на ней все время до прихода корабля в лондонский док. Еще она испытывала голод, потому что ничего не ела с рассвета, когда она, Джеймс, Билл, Нат и Сэм сошли с корабля, скованные одной цепью, в ожидании, когда их сопроводят в ньюгейтскую тюрьму.

Мэри находилась в том же эмоциональном состоянии, в котором она выходила из тюрьмы в Купанге, ожидая корабля, который должен был доставить ее в Батавию. Разница заключалась только в том, что люди вокруг нее говорили по-английски и, что ощущалось еще острее, с ними не было четверых мужчин и двоих детей.

Арестанты почти не разговаривали, ожидая на оживленном причале повозку из тюрьмы. Они просто сидели вряд, опершись о стену и сжимая на коленях свои узелки с личными вещами, и каждый был погружен в свои мысли. Мэри понимала, почему люди, проходившие по причалу, смотрели на них с таким любопытством. Она и ее друзья, вероятно, представляли собой странное зрелище. Заключенные в кандалах обычно были оборванными, грязными и недоедавшими, а они выглядели чистыми и здоровыми. Всем мужчинам выдали холщовые бриджи и рубашки, а Мэри одела бело-зеленое платье, которое ей подарила жена капитана. Мускулистый Билл со своей лысой головой и лицом, как у чемпиона по боксу, мог казаться опасным человеком, но Нат с его ангельским взглядом голубых глаз и светлыми волосами, в которых поблескивало солнце, больше походил на пажа или на мальчика-хориста. Что же касалось Джеймса и Сэма, они напоминали двух обедневших, но гордых аристократов. Джеймс высокомерно смотрел на всех, кто поворачивался в его сторону, а Сэм был погружен в свои мысли и не сводил своих рыжевато-коричневых глаз с далекой линии горизонта.

Арестантам нечего было сказать друг другу. Они не комментировали суматоху на причале, где разгружались и загружались на корабли тюки с товарами. Они не реагировали ни на бочки с вином и другими спиртными напитками, катившиеся по булыжникам мостовой, ни на крики носильщиков и докеров, ни даже на полдюжины нервных лошадей, которых вели на корабль.

За долгую дорогу из Кейптауна их здоровье восстановилось и тюремные ужасы из прошлого начали забываться. Но когда каторжники ждали переезда в Ньюгейт — в тюрьму, имевшую репутацию самой жестокой тюрьмы в Англии, — все они отчаянно пытались сдерживать свой страх.

Когда приехала повозка, было уже далеко за полдень, и, только когда арестанты сели в нее и медленно покатились прочь от оживленного движения на причале, Билл нарушил молчание.

— А я уже и забыл, как пахнет конское дерьмо! — воскликнул он, когда их повозка присоединилась ко многим другим, везущим товары по узкой дороге среди высоких мрачных складов.

— Оно пахнет точно так же, как Дублин, — ответил Джеймс, театрально понюхав воздух. — Как ты думаешь, если мы попросим возницу очень вежливо, он доставит нас в таверну?

Мэри слегка улыбнулась в ответ на их браваду. Она знала, что они боятся не меньше, чем она. Мэри в конце концов попала в Лондон — в город, о котором мечтала еще ребенком, но она никогда не мечтала о том, чтобы увидеть этот город с тюремной повозки или умереть здесь, болтаясь в петле.

И все же, хотя они и знали, что в конце поездки их ждет Ньюгейт, все пятеро нашли, чем занять себя по дороге. Улицы, как широкие и элегантные, так и узкие и серые, кишели людьми всех сословий. Дамы, в шелковых платьях и шикарных шляпах, под руку с джентльменами в париках и сюртуках, беззаботно прогуливались мимо слепых нищих, пьяных проституток и босых беспризорных мальчишек. Это был ад. Повозки и фургоны мчались мимо с головокружительной скоростью, уличные торговцы пронзительными голосами предлагали все: от засиженных мухами пирожков с мясом до букетов цветов. Арестантам встречались и шарманщики, и уличные музыканты, игравшие на оловянных дудках и скрипках. Мэри видела базарных носильщиков, переносивших на голове шатающиеся кипы корзин, румяную молочницу, коромысло, бидоны молока, кривоногого мужчину, держащего за ноги живых, трепещущих в его руках кур.

Магазины, мимо которых они проезжали, были такими же разными, как и люди. В одном продавалась только серебряная посуда, в другом на витрине была выставлена розовая ветчина всех сортов, фазаны и кролики, разложенные на досках из белого мрамора. Вот шляпник, продававший шляпы, которые могла бы надеть разве что королевская семья, а потом совершенно противоположный по виду магазин с горами поношенных ботинок и туфель.

Мэри не могла поверить своим глазам, видя лондонских женщин, которые выходили на улицу в платьях с таким низким вырезом, что была выставлена на общее обозрение их грудь. И все же, скорее всего, они были светскими леди, потому что каждую сопровождала скромно одетая горничная или лакей. В Плимуте только проститутки так открыто демонстрировали обнаженное тело.

Шум, грязь и дурные запахи должны были разбить прежние иллюзии Мэри о Лондоне как о городе чудес. Но она все еще цеплялась за них, ожидая, что в любое мгновение будет спасена, пока она не увидела Ньюгейт через несколько часов после того, как они выехали из доков.

Спасение не пришло. Костлявые лошади даже припустили быстрее при виде отталкивающих серых каменных стен Ньюгейта, вероятно, обрадованные тем, что наконец смогут сбросить свой тяжелый груз.

Вдруг все эти истории, которые Мэри слышала в Сиднейском заливе о публичном повешении на Тайбурне [14] , где собирались огромные толпы, как на ярмарочные представления, приобрели новое ужасное значение.

14

Место казни в Лондоне. ( Примеч. пер.)

Когда ворота открыли, чтобы впустить повозку, в нос арестантам ударил запах. Это была не просто знакомая вонь человеческих испражнений, а скорее, символ того, что они очутились на самом дне Англии.

Даже Джеймс, шутивший и болтавший всю дорогу от доков, замолчал, когда повозка въехала в маленькое, мощенное булыжником пространство, похожее на туннель, в конце которого находились тяжелые двери. Два дородных тюремщика, которые открывали внешние ворота, закрыли и заперли их за повозкой, а затем, подняв каждый по дубинке, стояли рядом, пока возница отпирал и вытаскивал цепи, которыми заключенные были скованы друг с другом.