Помни о микротанцорах

– Почему это вдруг?

– Ниче не знаешь?

– Не-а.

– В городе переворот. Зеленых свергли.

– Кто? Синие?

– Нет. Черные.

– Мне здесь как бы все равно.

– Может быть, тебе выпустят. Так что танцуй.

– Что ж ты мне не принесла ничего на праздник?

– Тортика захотелось? – съехидничала Стеся. – Обойдешься.

– Дура, я же тебя достану, – сказала Мира. – дай только я выйду, я все тебе припомню.

– Ты потише, а то удавлю прямо сейчас.

– Прямо сейчас? На, дави, – Мира вытянула шею. – что, страшно? А мне не страшно. Я тут такого видела всего, что мне не страшно. Я сама теперь страшная.

Испугалась? Вечером принесешь мне конфет. Килограма два и самых вкусных. Если хочешь, чтоб я тебя простила.

После того, как умер Слон, ее боялись. Мира видела страх в глазах каждого человека, который говорил с нею. Ее боялся даже сам Реник. Никто не знал в чем ее сила и как с этой силой бороться. Было в этом страхе что-то мистическое – так в старину боялись ведьм.

Вечером Стеся не пришла. Ничего не изменилось. Она все так же сидела в этой бетонной коробке и никто не собирался ее выпускать. Но душа требовала прадзника. Мира развернула платочек с последними крупинками соли. Может быть, обойдется.

Она попробовала соль.

Всяким киногероям убить врага так же легко, как ребенку сорвать листик с дерева. Но на самом деле легко убивает только психопат или сумасшедший, который не понимает, что творит. В нас слишком глубоко сидит самая человеческая заповедь «не убий», а тот, кто не имеет ее, просто не человек, а нечто человекоморфное, сгусток чего-то, проводник нечеловеческой воли – она не знала как это назвать. После смерти Слона она постоянно думала об этом. Она ненавидела Слона так сильно, как только можно ненавидеть, но его смерть оставила постоянную боль. Боль ныла в одном накале и не давала покоя. Она видела сны, в которых события поворачивали в другую сторону: она оказывалась невиноватой Слон исправлялся или убегал, или умирал сам, или его убивал кто-нибудь другой.

Но Мира знала, что если бы все можно было повторить, она бы сделала то же самое.

Это была самооборона, защита своей жизни, как, впрочем, и защита жизни еще нескольких человек. Вскоре она увидела первую красную стрелку.

Свет уже выключили; это означало время около девяти часов вечера. Было очень тихо; в первые секунды после выключения света эта тишина просто сводила с ума; потом то здесь, то там начинали появляться звуковые призраки: мелкие шуршания, пощелкивания, перебегания чего-то невещественного. Это были галлюцинации, наведенные неестественно глубокой тишиной. Это включалась квантовая звукоизоляция, безусловно вредная для человеческого мозга, но удобная штука в условиях тюрьмы. Стрелок становилось все больше.

Они неслись вдоль темного полотна потолка ровные, плотные и даже в чем-то успокаивающие, как стрелки дождевых капель на стекле. Она закрыла глаза и стала ждать. Еще немного и приоткроется дверь в другой мир. Это всегда больно.

В этот раз она упала на спину. Кажется, ударилось головой. Несмотря на боль и головокружение, встала сразу. Это среда, враждебная человеку, более враждебная, чем космическая пустота. Время уничтожает тебя, едкое, как кислота.

Ужасно болит спина. Невозможно разогнуться. В этот раз поезд шел в тоннеле и вдруг выскочил на мост. За окном была луна: впервые за все шестнадцать приступов в ее жизни. До сих пор заоконная ночь была совершенно темной. Теперь луна освещала стальные блестящие балки моста и бросала световую дорожку на гладь воды далеко внизу. Но это не была земная луна и эта вода не была водой.

Несколько секунд она стояла как завороженная, глядя в большое окно на ту чудовищную антиреальность, которая впервые открылась ей, и ощущая, как уменьшается, как стягивается пространство вокруг нее.

За эти несколько секунд ее тело стало большим и взрослым. Потом она побежала, споткнулась, поднялась и побежала снова. Ее длинные седые волосы струились по спине. Каждый раз одна и та же прическа, точнее, ее отстутсвие, означает ли это, что она действительно доживет до старости и будет иметь такие волосы? На последней скамейке лежала кукла. Кукла была большой, почти в человеческий рост, и лежала лицом вниз. Она схватила куклу за плечо и перевернула.

Она очень спешила и дернула так быстро, что воск треснул. Правая рука куклы отвалилась и упала на пол. В этот раз кукла имела лицо старшего комиссара Реника. И в эту секунду Мира поняла, что может спасти этого человека.

Нужно всего лишь взять куклу с собой в следующий, в безопасный вагон.

Мира присела, взгромоздила куклу себе на плечи. Вагон разгонялся, подпрыгивал, его бросало из стороны в сторону. Вот свалилась боковая полка, вот обнажились внутренности потолка. Свободной рукой она ухватилась за ручку спасительной двери, но ручка оторвалась. Она навалилась на дверь всем своим весом и уперлась ногами. В этот момент под ее ногой провалися пол. Она бросила куклу и схватилась за выступ стены. Аккуратно подцепила дверь длинными ногтями и приоткрыла ее. Потом, уже лежа, втащила куклу вслед за собой. Встать уже не было сил.

Шестнадцать раз за свою коротенькую жизнь она становилась старой и снова молодела. Каждый раз это что-то оставляло в ее памяти – так, как будто она действительно прожила целую жизнь, а потом кто-то стер ластиком карандашные записи в ее памяти, но стер не совсем аккуратно, так что слова прочитать нельзя, но видно то место, где были строчки. Она втащила однорукую куклу вслед за собой. Положила на полку. Теперь, когда ее тело снова стало маленьким, кукла казалась непосильно тяжелой. Она снова уронила куклу и та упала лицом вниз, расплющила нос. Вторая рука откололась тоже. Стоило ли спасать этого негодяя?

Комиссар Реник валялся с расколотым носом и без обеих рук.

В этот день город был занят открытием памятника Великой Барбаре. Школы и институты прервали учебный процесс, чтобы молодежь могла насладиться действом.

Действо передавали в прямом эфире, цветное, объемное, даже с имитацией запахов и легкого ветерка. Впервые со дня переворота Уварова, или Черный Вождь, как ее теперь неофициально называли, появилась на людях.

Великая Барбара была той самой мужененавистницей, которая несколько лет назад организовала первый кружок, а затем и общество ревностных борцов за женское дело – то есть, теперь она была основательницей движения и первоисточником доктрины. А то, что она пала смертью мученицы, особенно увеличивало ее святость. В те далекие времена общество включало в себя лишь немногих сознательных борчих. Несколько десятков, затем сотен. Но эти люди были родом из разных городов, то есть, уже с самого начала движения существовала общенациональная сеть ячеек РБЗЖД. Барбару осудили за создание киборга, за то, что она подсоеденила руки своих тринадцати любовников к аппарату для эротического массажа. Она ампутировала все эти мужские руки с помощью робота по имени Саид.

– Ее осудили мужчины, – негромко, серьезно, и даже почти с грустью в голосе вещала Черный Вождь. – Увы, великая женщина не дожила до этого дня. Она умерла в тюрьме, не пережив темпорального шока. Могла ли она думать, что всего год спустя ее дело, подхваченное нашими руками, победит?

Над площадью кружила тишина, страшная и темная, как огромный птеродактиль.

В центре площади возвышался памятник – отлитая из черного стекла двадцатиметровая фигура. Женщина и рядом с нею механическая панель, на которой расположились в разных позах четырнадцать мужских рук.

По толпе пробежал ропот. Люди считали и пересчитывали: история великой Барбары уже вошла в учебники, мгновенно выпущенные центральными и подхалимскими местными издательствами, эта история уже неделю пережевывалась на все лады, с умеренным лизоблюдством, большинством газет. Все помнили, что любовников было тринадцать и тринадцать рук были подключены к аппарату. Почему же их четырнадцать?

Уварова подняла руку и ропот смолк.

– Сейчас буду считать я! – она медленно просчитала от одного до четырнадцати. – Это не ошибка, а торжество справедливости. Справедливость – вот наша главная цель. После того, как Барбару арестовали, у нее был четырнадцатый мужчина. Ее дважды изнасиловал комиссар, который вел это дело. Сейчас вы увидите этого человека.