Помни время шипов

25 декабря. – Не хвали день до вечера, – говорит с большим скепсисом Пауль, когда я, стоя за пулеметом, показываю налево на восход солнца на востоке и говорю, что сегодня будет прекрасный день. Этим я также хочу сказать, что Советы для своих атак пока еще всегда выбирали пасмурные дни с плохой видимостью. Но я ошибся! Пауль со своим скепсисом оказался прав. Иван все-таки решил испортить нам праздник.

Уже в восемь утра на наши позиции подобно разрушительному урагану обрушивается мощный огонь вражеской артиллерии. Мы заползаем в наши туннели и лишь изредка по очереди выглядываем наружу, чтобы оценить обстановку. Мы готовы к обороне, но знаем, что наш черед настанет только тогда, когда противник подойдет к нам настолько близко, чтобы наш ответный огонь был действительно эффективным. Хотя я уже не раз пережил обстрелы из тяжелого вооружения, но они каждый раз снова и снова пугают меня. От изматывающего ожидания я нервничаю и беспокоюсь. Я знаю, что рано или поздно этот ураганный огонь прекратится, и только тогда начнется бой, но до этого момента в моей голове всегда еще крутятся тысячи тревожных мыслей.

Вместе с такими мыслями приходят и воспоминания о прошлых боях. Перед моим мысленным взором возникают картины отчаяния и гибели на позициях у Рычова на Дону. Горькие переживания, о которых, как мне казалось, я уже забыл, снова возвращаются ко мне. Потом меня снова охватывает такой же страх, как тогда, и я начинаю тихо и истово молиться о том, чтобы пережить и эту атаку живым и невредимым. Обстрел длится почти два часа. Затем кто-то громко кричит: – Они идут!

Ну, наконец-то! Я облегченно вздыхаю. Правда, на душе у меня все равно тяжело, ведь я знаю, что и на этот раз не все переживут этот бой. Но как только я вместе с Паулем становлюсь за пулемет, то все мои мысли концентрируются только на наступающем враге. Советская артиллерия перенесла огонь немного вперед, и тяжелые снаряды с воем проносятся над нашими головами. Но когда начинается наш оборонительный огонь, у нас остается только одно желание: отразить атаку русских и не позволить им ворваться на наши позиции.

Теперь над нами пролетают снаряды уже наших пушек, стреляющих из нашего тыла. Кажется, будто огонь по нападающим открыли одновременно сотни орудий. Перед нашей артиллерией выстроился барьер из выехавших вперед танков и штурмовых орудий, которые безжалостно бьют по рядам атакующих русских. У врага нет ни малейших шансов даже приблизиться к нашим позициям. Его уничтожают еще до того, как мы можем включиться в бой с нашим пехотным оружием. В конце концов, наши пулеметы обстреливают только маленькие группки советских солдат, сумевших избежать убийственного огня, и пытающихся все же добраться до наших позиций. Вечером нам рассказывают, что наши пушки использовали так называемые рикошетирующие снаряды. При попадании в землю они отскакивают от нее и взрываются в воздухе, потому у их осколков большая убойная сила. Для врага это была ужасная бойня, и мы не можем не испытывать по этому поводу определенного удовлетворения, ведь он сам решился испортить нам праздник.

Однако ближе к вечеру советские войска опять пытаются выбить нас с позиций новым огневым валом и последующим наступлением пехоты. Эта атака тоже терпит неудачу, не достигнув наших позиций, как и первая. Теперь нам стало понятно, что противник специально хотел испортить нам рождественский праздник, ведь сами русские празднуют Рождество только после Нового года.

26 и 27 декабря. Наши потери во время последних атак относительно невелики. Но несколько человек все-таки погибло, а смерть даже одного человека это уже много. Мы узнаем, что на всем нашем участке фронта уничтожено тридцать пять танков Т-34. Похоже, что русские решили сделать передышку, потому что в следующие два дня боев нет.

28 декабря. День на фронте проходит тихо. Мы думаем, что у противника слишком много своих забот, и он на некоторое время оставит нас в покое.

29 декабря. Еще перед рассветом нас сменяют прежние войска с этих позиций. Они снова занимают окопы на главной линии обороны, из которых они были вынуждены отступить во время массированного наступления русских. Мы очень рады, что, наконец, снова сможем вернуться на наши квартиры и опять хотя бы частично превратиться в нормальных людей. Тому, кто захочет узнать нас в лицо, придется очень тщательно всматриваться в нас, уж слишком мы заросли щетиной и покрылись грязью, так что почти не отличаемся друг от друга.

Удивительно, как быстро изменилось у нас настроение. Как только мы уже сидим в грузовиках и приближаемся к нашему месту размещения, снова звучат шутки, и каждый говорит о том, что он сделает в первую очередь, как только мы снова разместимся в выделенных нам домах. Но когда Катя ожидает нас перед избой, и мы видим ее печальные глаза, то снова становимся серьезными. И в этот раз она тоже положила сделанные ею маленькие крестики на одеяла погибших солдат. Так как она хочет скрыть от нас свои слезы, то после короткого приветствия быстро убегает, крича на ходу по-русски: – Работа, работа. Это значит, что ей нужно работать. Помывшись и постирав одежду, мы буквально падаем на кровати и спим до вечера. Затем мы получаем наши пайки, к которым добавляется еще по полбутылки шнапса на человека. Я дарю свою порцию Вальди, который в глубокой печали по своему погибшему другу тихо сидит в углу и заливает свое горе алкоголем, пока его не разморило, и он заснул.

30 декабря. Сегодняшний день прошел быстро. Мы постоянно были заняты чисткой оружия, чисткой одежды, получением боеприпасов и переформированиями и новыми распределениями остатков подразделений. Под вечер нам представился наш новый командир эскадрона. Он обер-лейтенант и самый настоящий принц из швабского княжеского рода. Я уже упоминал его в одной из моих прежних записей. Обер-ефрейтор Кубат, которого мы еще называем «Хапугой», знаком с ним по своей прежней части. Он говорит, что принц – замечательный парень. Абсолютно непринужденный в общении человек, и на фронте он всегда идет впереди своих солдат. Ведет себя с обычными солдатами как их товарищ. Мы знаем, что он раньше командовал сильно теперь поредевшим 2-м эскадроном, остатки которого распределили по другим эскадронам. Что касается нового распределения, то мы, простые солдаты, все равно ничего не знаем. Также другие эскадроны, вроде бы, больше не существуют или уменьшились, самое большее, до численности взвода. Наши потери все увеличиваются, и постепенно каждый из нас может рассчитывать, когда придет и его черед.

Вечером я еще был вместе с Паулем Адамом, а также с Катей и ее матерью. Мы снова учили русский язык, и очень смеялись над нашей тарабарщиной. Когда Катя однажды коснулась руки Пауля, он посмотрел ей прямо в светящиеся голубые глаза и очень покраснел. Вот видишь, подумал я, между ними обоими уже начинается маленький флирт. Когда я устал и ушел, Пауль и Катя еще оставались вместе.

Страх и ненависть вытесняют слезы

31 декабря. Ночью снова шел снег, и новый снег сухой и похожий на порошок, как раз такой, как мне нравится. Сразу после подъема я выбегаю наружу и обтираю лицо и торс холодным, но освежающим снегом. После этого я чувствую себя заново родившимся. Когда наш новый мотопехотинец и еще один «Хиви» возвращаются с кофе и едой, на переднем крае снова начинается грохот.

– Вот дерьмо! – ругается Виерт. – Иван не хочет нам дать хотя бы два дня тишины.

– Ясное дело, ведь сегодня новогодний вечер, говорит Биттнер, который теперь стал вторым номером пулеметного расчета. – Но он же хочет только продемонстрировать нам симпатичный фейерверк к Новому году. Вальди никак нельзя вывести из себя. – Наверняка это только короткий фейерверк. Давайте подождем и позавтракаем. Он продолжает спокойно жевать свой бутерброд с повидлом. Но когда он подносит ко рту алюминиевую кружку с кофе, его рука дрожит. Я не уверен, происходит ли это из-за вчерашней выпивки или от его внутреннего возбуждения, которое он изо всех сил старается скрыть. Грохот не только не стихает, но становится уже совсем громким. Мы постепенно начинаем волноваться, и я через окно вижу, как несколько солдат выходят из своих домов и беседуют между собой или нервно ходят туда-сюда. Время от времени они смотрят в ту сторону, откуда доносится гром орудий. После этого выходим и мы. – Это у горных стрелков, – говорит один минометчик. – Они-то их уж сдержат! Несколько дней назад они получили пополнение.

– А, пара человек ничего не решают, – бросает Пфайффер, тоже минометчик.

Пауль Адам знает больше. Он говорит: – Катя рассказала мне, что она как раз работала на кухне, когда привезли пополнение. Их примерно тридцать человек, и все выглядели как совсем молодые мальчишки.

– Что тут сказать... Конечно, это новый призыв, 1925 года рождения, который они теперь обучили. Но они вовсе не самые плохие, эти мальчишки, – замечает первый минометчик.

– Конечно, я тоже так думаю, – отвечает Пфайффер. – Но для горных стрелков это капля в море, и, кроме того, мальчишки в большинстве случаев гибнут уже в первом бою. – Ну, в этом они сами виноваты, – вмешивается «Профессор» и нервно чистит свои очки. При этом он косо поглядывает на двух солдат из нового пополнения, которые после последней атаки остались единственными в строю из пяти новоприбывших. Несколько мрачнее он добавляет: – Почему они во время атаки всегда как сумасшедшие бегут вперед и не ищут укрытия? И в окопах они не опускают вниз голову, пока не получат пулю от снайперов.

Фриц Хаманн хочет подколоть его и говорит: – Ну, «Профессор», если ты постоянно чистишь свои очки, то ведь кто-то другой должен выглядывать из дыры и наблюдать за тем, что происходит впереди. В другое время мы посмеялись бы над этими словами, но теперь атмосфера уж слишком напряженная. Однако «Профессор» прав. Потому что новички, которые так же, как мы когда-то, хотят доказать, что они не трусы, часто вели себя непростительно легкомысленно, особенно в оборонительных боях. Поэтому большинство из них были ранены или даже убиты уже в их первом бою. Но стоило им пережить на фронте определенное время, как они становились уже осторожнее и дольше оставались среди нас. Но также и старые фронтовики не были неуязвимы перед смертью, так как над всем стоит воля более высокой силы, которую мы так настойчиво называем нашим «счастьем». Фриц Хаманн привел «Профессора» в ярость своим замечанием. Поэтому он несколько обиженно парирует: – Не мели чепухи, Фриц, ведь ты тоже знаешь, как обстоит дело с новичками. Они думают, что мы ни в чем им не доверяем, и если на них однажды из опасения орут, чтобы они убрали свою тыкву вниз, то они не делают этого, пока не получат в нее дырку.