Помоги мне исполнить мечты

Забившись в угол своей комнаты, я рыдала. Несколько раз подряд я задавалась вопросом, почему я такая сопля? Почему я так часто стала рыдать? Неужели это тоже одно из последствий моего психически нестабильного состояния? Но никто не мог мне дать ответ.

Вытирая слезы, которые лились непрерывным потоком, об рукава кофты, я всё не могла поверить, почему именно Майки перепала эта болезнь? Да, я не замечала эти его резкие перепады настроения, потому что думала, что это — нормально, что в этом его сущность. И я совсем не против, пусть всё так и остается. Но мне страшно за него, когда он переходит все грани разумного. И мне очень страшно от одной только мысли, что с ним станет, когда я ему всё расскажу, ведь скрывать что-то уже нет смысла. Нет, не так. Мне страшно от того, что я не знаю его реакцию из-за расстройства. Вдруг он что-нибудь сделает с собой? А вдруг ему будет абсолютно все равно? От последнего я бы, честно говоря, совсем не отказалась — всё лучше, чем мысли о печальном раскладе.

— Эмили? — Я узнала мягкий голос мамы, похожий на мурлыканье кошки.

Она приоткрыла дверь в мою комнату, и ламповый свет на секунду пробился в мою темноту. Я старалась не всхлипывать, но ничего не вышло, и мама сразу же поняла всё.

— Что случилось, моя девочка?

Она каким-то образом отыскала меня в темноте и присела рядом, обняв меня за плечи. Я уткнулась ей в грудь, заходясь в новом приступе плача, как тогда, когда меня впервые одолел паралич. Она ничего не говорила, ждала, пока я сама начну, но я лишь пускала сопли и хваталась за её кофту, как утопающий за последнюю надежду.

— Я больше не хочу влюбляться настолько глубоко, — наконец выдала я хриплым голосом.

— Да, малышка. Я тебя понимаю.

И я рассказала ей всё. Пусть мой рассказ и длился ужасно долго из-за постоянно прерывающегося голоса, из-за подступающего рыданья к горлу, из-за заикания и всхлипов, пусть мы с мамой и просидели пол ночи на прохладном полу. Пусть.

— Я не хочу никого из вас терять. Не хочу становиться прозрачной и бездушной тенью.

— Эмили, — проговорила мама, — мы всегда будем с тобой, вот здесь, — и она прикоснулась ладонью к моей груди, — прямо в твоём сердце, — и прошептала: — как и ты в нашем.

— Мамочка...

И меня вновь одолел чертов приступ плача.

Сорок два

Шли дни, а за днями недели. Только спустя две недели — снова это число — в Майки снова начало что-то пробуждаться: а именно сам он.

Кто бы знал, какие колоссальные усилия мне нужно было приложить, чтобы заставлять себя просыпаться каждый день. Неизвестность меня убивала, и это относится не только к Майки, — хотя меня убежали и Патрик, и Фо, что с ним всё будет хорошо, приступы порой продолжаются и дольше — но и ко мне. Я боялась сама себя.

Всё началось на пятый день после того, как я узнала о болезни Майки. Сначала изменений во мне заметно не было, но затем всё начало выходить из-под контроля: мой разум, мой голос, мои мысли меня совершенно не слушались. Встретив Кристи на лестнице, когда она поднималась к себе в комнату, и услышав от неё «Всё в порядке?», я взорвалась, наорав на неё. Я отчетливо помню, как я кричала ей «Иди к дьяволу, меня достала твоя опека, идеальная-сестрёнка-бери-с-меня-пример!».

Затем на очереди был отец. Я обвиняла его во всех бедах, что со мной произошли. Яростно, с пафосом, с титанической силой в голосе я выплевывала на него всю желчь, которая снова неизвестно откуда появилась. И самое странное — это то, что, как только меня отпускало, все эмоции, которые я испытывала во время приступа, просто испарялись, словно бы они как пришли ниоткуда, так и ушли туда же.

Без моего внимания не остались ни мама, ни Джеральд, ни Лондон, последняя приходила ко мне в гости почти каждый день. Я прекрасно помню, как высмеивала Джеральда за самую обычную футболку с принтом Marvel, говоря, что такое носят только дети, как издевалась над матерью, которая постоянно волновалась за меня, и из-за этого она роняла из рук почти все вещи, к которым прикасалась, как упрекала Лондон за её аборт, совершенно не принимая во внимание любые факты, которые она приводила в свою защиту, и как точно также беспричинно высмеивала её. На самом деле, Лондон сама сразу же поняла, что я — уже не я, даже без глупых вопросов о моём сочувствии, хотя позже ей всё-таки тоже всё рассказали.

Я прекрасно помню всё, что я говорила и делала, как я себя вела, и, когда ко мне снова возвращался свой рассудок, я чувствовала себя настолько паршиво, что никому не могла смотреть в глаза. Я знаю точно, мои слова задевали всех очень сильно, но никто не решался мне в этом признаться, видя во мне лишь бедную девочку, которая уже, к сожалению, не дружит со своей головой.

На радость, эта участь обошла Патрика, Фелицию, Майки и остальных членов их семьи, потому что я старалась посещать их на здоровую голову, когда приступ или проходил, или, по моему мнение, не намечался совсем.

Прошло всего две недели с того дня, как я узнала, что сойду с ума, а во мне уже всё поменялось так кардинально. Конечно, это обусловливалось тем, что процесс уже был давно запущен, а сейчас всего лишь происходит его ухудшение. Всего лишь. Как забавно это звучит.

Триста пятьдесят второй день. Уже прошел почти год, как я узнала о своей опухоли мозга, почти год, который мне с самого начала прогнозировали врачи, и, видимо, они не ошиблись. Уже почти июль. До осени всего два месяца, которые, боюсь, я и не проживу вовсе. Что же ждет меня там, за гранью? Кто знает.

Когда мне позвонила Фелиция и сказала, что Майки наконец-то очнулся, я сломя голову помчалась к нему на встречу, хоть и понимала, что теперь я от него просто так не уйду, от чего у меня лежал тяжелый груз на сердце.

Он всё также лежал в постели, смотря в потолок, но теперь его взгляд был ясен. Теперь это был Майки. Парень был немногословен и, правда, по поведению был немного заторможен из-за таблеток, как и предупреждал меня Патрик, но теперь он мог говорить свои мысли и воспринимал все более-менее адекватно.

— Майки! — произнесла я и припала к нему, когда он повернул голову, услышав своё имя.

— Эмили… — слабо проговаривал он. — Я тебя напугал, да? Сколько же ты страданий перенесла?

Но я лишь качала головой, улыбаясь и чувствуя тепло рук, которые наконец снова могли прижимать меня к груди. Он пытался мне всё объяснить, говорил, что такого больше не повторится, что это случайность, — опять же, как и предупреждал Патрик — но я вновь просто качала головой, признаваясь, что мне всё равно, болен он или нет.

Майки очень быстро устал, что было одним из побочных эффектов таблеток, и, когда он был на грани сна и реальности, я решила ему признаться, ведь иным способом, в нормальном сознании, я боялась. Но точно знаю: он всё услышит. Потому я наклонилась к нему и проговорила ему на ухо «У меня опухоль мозга, и я, скорее всего, не доживу до осени. Прости, но теперь, похоже, моя очередь приносить тебе страдания». На лбу у Майки появились морщинки, а глазные яблоки замельтешили под закрытыми веками — он всё понимал, но уже не мог открыть их, потому что засыпал. Тогда я вновь прибавила «Прости» и, отпустив его руку, просто скрылась за дверью его комнаты.