Помоги мне исполнить мечты

Я попросила сестру поставить пластинку Дэвида Боуи, чтобы я смогла насладиться его голосом, пока его ещё не забыла, а затем попросила просто сесть рядом со мной и о чем-нибудь рассказать. Я не хочу забывать ничьи голоса, потому я заставлю себя запомнить их на весь оставшийся кусочек моей жизни.

Кристи рассказывала мне о том, какие планы Джеральд строит на их будущее, и я не могла не улыбаться этому. Моя сестра нашла человека, на жизнь которого не нужно смотреть со стороны, в ней нужно принимать участие, что она и делает.

— Заведите собаку, — говорю я. — Она будет доброй — я-то точно знаю. Вы будете возвращаться с учебы, а затем с работы, а она будет ждать вас под дверью и облизывать ваши руки. Ещё и лица, конечно же. Да и ноги тоже. Всё будет в слюнях, в общем. Она постоянно будет грызть ваши ноги, а ещё вашу мебель и, возможно даже, будет съедать мелкие вещи, как украшения. Она будет выть ночами, за что вы будете кричать на неё, она будет устраивать хаос в вашем доме или квартире — в общем, где жить будете. Ну и пусть. Заведите собаку, ладно?

Кристи кисло улыбается и отвечает:

— Ладно. — Я вижу, как сестре сложно даются слова об её предстоящей свадьбе, ведь знаю, что она хотела бы, чтобы я была там. Знает ли она, какой срок мне сказали врачи? Потому, прежде чем сестра что-то говорит, я говорю первая:

— Не смейте откладывать ваши приготовления к свадьбе. — Я поняла это потому, что Кристи почти не обмолвилась ни словечком об этом грандиозном событии.

— Но у нас свадьба в октябре. Ты дотянешь?

— Что за вопрос? Конечно, дотяну. — Я говорю это настолько живым голосом, насколько только я ещё была способна. Мне плевать, какой срок мне поставили врачи! Я буду бороться до самого конца.

— Джеральд предлагал немного подождать, — произносит она. Да, конечно, Джер, наверное, думает, что я не дотяну до их свадьбы, а праздновать что-либо, когда на твоей семье всё ещё траур, это не нормально. Не нормально? Разве?

— Нет. Вы поженитесь, даже если я умру в тот же день, слышишь меня? Поставите пару пластинок Битлз, Дэвида Боуи или Нирваны, оденетесь в яркие наряды и станцуете на моей могиле, ага?

Я думала, что сестра поймет мою шутку (Хотя шутка ли это была?) и рассмеется этому, ну, или хотя бы улыбнется, но вместо этого она разрыдалась. Я произношу что-то вроде «Не сдерживайся, если хочешь крушить всё вокруг — круши, если хочешь смеяться — смейся, а если плакать — то, пожалуйста, наревись вдоволь». Я сажусь в постели и обнимаю сестру так крепко, как только могу. Не успокаиваю её, не говорю утешительных слов, а просто позволяю выплеснуть все чувства, что в ней скопились. И когда, успокоившись, сестра вновь подключает меня ко всем аппаратам, я закрываю глаза всего лишь на секунду, а её лицо уже исчезает.

Мы с Майки мечтали о четверых детях. Четверо, только представьте, не правда ли, забавно?

О русоволосой милашке Вивьен, у которой волосы вились бы непослушным маленьким бесом; она бы постоянно мучилась со своими волосами, жаловалась на то, что похожа на кудрявого уродливого барашка, а мы бы успокаивали её и говорили, что она — самое прекрасное существо на свете. Тогда девочка бы хмурилась и отвечала: «Вы — мои родители. Родители всегда говорят такое своим детям», — а мы бы смеялись и говорили ей, что она поймет нас, когда вырастет.

О темноволосом Калебе, который был бы полностью похож на меня, но ростом в Майки. Мы бы записали его к учителю музыки, чтобы он научился играть на фортепиано, а затем он бы стал прекрасным пианистом. Сам мальчик, безусловно, должен был в некотором роде не любить фоно, но безумно скучать по нему после долгих разлук. Калеб и фоно должны быть одним целым.

О Саймоне, — самом старшем из всех — который обязательно должен был получить слабое зрение со стороны моих родственников, а затем, когда вырос бы, он стал бы шикарным темноволосым парнем с кучеряшками, который носил бы (обязательно!) рубашки в клетку и очёчки. Он был бы невероятно милым.

А вот Феликс должен был быть полностью не похожим на нас. Он был бы блондином или рыжим — неважно, здесь в дело вмешался бы какой-нибудь рецессивный ген нашего генотипа. А быть может, мы бы его усыновили, и тогда бы мальчик был совершенно другой расы — например, дальневосточной. И мы бы относились к нему точно так же, как и к другим детям, ведь он был бы нашим.

Блондинка о чем-то весело трещит, стоя у стола и вновь играясь с моим животным. Она гладит его шерстку и кормит свежими овощами, я слышу, как кролик шуршит опилками в клетке и как он грызет зеленый лист салата.

— Трент звонил, — звонко произносит Лондон. — Я ему всё рассказала. Он сказал, что если бы я решилась, то он бы меня поддержал. Он был бы не против ребенка. Он сказал, что все равно любит меня.

— Я рада за тебя, — тихо проговариваю я. Лондон поднимает на меня взгляд и счастливо улыбается, хотя я вижу, какими усилиями даётся ей эта улыбка. Примечаю, что девушке очень нравится мой питомец, и поэтому говорю: — Заберешь его?

— Кого? — удивляется подруга.

— Кролика. Заберешь, хорошо?

Лондон кивает и спрашивает: «А как его зовут?». И я бы хотела ответить на поставленный вопрос, если бы не впала в ступор. Как зовут кролика? Я не помню. А как зовут меня? Но вновь проваливаюсь в пустоту.

Мы с Майки как-то раз помогали моей маме пересаживать цветы в новые горшки. А затем мы вытаскивали горшки с цветами на задний дворик и строили из них целые ограждение — так много было цветов у моей матери. Я бы даже сказала, что это её некий фетиш — постоянно сажать и ухаживать за цветами.

После мы мастерили воздушного змея из попавшихся под руку средств, бежали на холм и запускали его в небо, воздушный змей парил в воздухе, подобно красному дракону. Мой сарафан развевался по воздуху, соломенная шляпка постоянно слетала, и приходилось ловить её, пока ветер не унес её слишком далеко. А волосы Майки постоянно лезли ему на глаза, от чего парню каждый раз приходилось смахивать их с лица и заправлять за уши.

— Пап, у меня спина болит.

Отец встает из-за стола и идёт по направлению ко мне. Он хотел повернуть меня на бок, чтобы я не все время лежала на спине, но я одергиваю его:

— Нет, я и так слишком долго лежу, у меня скоро пролежни появятся, пап.

— Не появятся, мы постоянно меняем твоё положение. — Хмурится он, и я улыбаюсь. Папа чересчур серьезен и не понимает, что порой мои слова не нужно воспринимать настолько правдиво.

— Помоги мне сесть за компьютер, — прошу я его.

Папа встает, отсоединяет от моего тела все аппараты и осторожно шагает вместе со мной к рабочему столу. Я говорю, чтобы он садился первым на стул, а я бы посидела у него на коленях, — совсем как в детстве — и папа покорно слушается меня.