Помощник. Книга о Паланке
Шрифт:
Он чертыхнулся за напрасный переполох. Что ему в голову взбрело? Или от страха хотел зарыться в кусты, как мышь в нору? Он еще никогда так не поддавался панике.
На рассвете он вернулся в Паланк, спрятал товары на чердаке одного из заброшенных винных погребов, предварительно убедившись, что там никого нет. Потом явился к Керешту, вытащил его из кровати и велел срочно заняться машиной. Затем поспешил домой, умылся, побрился, переоделся в праздничный костюм, раскрыл и примял постель, взял молитвенник и отправился на Парковую улицу подождать перед домом жену мастера, которая — он знал — пойдет утром с дочерью в церковь.
Он сидел на приступке у ограды сада перед особняком
Он воспроизводил в памяти ночное происшествие. Чем все это кончится? Записью в участковую книгу, успокаивал он себя, ну разве что командир сообщит о происшествии выше по инстанции, районный начальник прикажет уделять повышенное внимание проселочным дорогам и всем машинам марки «Прага», это будет длиться неделю, от силы — две, в общем, до тех пор, пока не стрясется чего-нибудь еще. Важно, что его не поймали, и он может все запросто отрицать, о достоверном алиби он немедленно договорится с Эвой.
От волнения у него урчало в желудке. Он старался успокоить себя, чтобы не выглядеть перед ней растерянным, но безрезультатно. Минутами он сдерживал дыхание, чтобы тут же вздохнуть с удвоенной силой; волнение, что он скоро увидит ее, оттеснило беспокойство. Он думал уже только о ней, ломал голову над тем, как привлечь к себе ее внимание, и поэтому ночной инцидент был ему на руку.
Эва выслушала его спокойно, на минуту задумалась, и вдруг на лице ее заиграла злорадная улыбка. Она сделала знак дочери, чтобы та шла в церковь одна, а сама вернулась в дом, чтобы рассказать обо всем мужу. Волент хотел было уйти, но передумал. Он должен пойти с ней, чтобы его уход не сочли трусливым бегством от ответственности. Он не хотел выглядеть таким прежде всего перед Эвой — в конце концов, она восхищалась им, его прямотой и смелостью.
Вот и дождались! — с ужасом подумал Речан, когда из уст жены услышал о случившемся. Настал этот злосчастный день, не зря он ждал его… Он уже настал. Вот он…
Как только жена вошла, она сразу стала рассказывать о жандармах, потому что это могло напугать его больше всего. Как она и предполагала, Речану стало плохо, от внезапной слабости он наклонился вперед, засунул руку под рубашку и принялся быстро массировать себе грудь — может быть, от страха, что сердце не выдержит. Речанову, очевидно, забавлял вид испуганного и словно онемевшего мужа. Злорадная улыбка, которая появилась у нее еще на улице, не сходила с ее губ. Она не только с беспощадной искренностью рассказала ему до мельчайших подробностей о ночном происшествии, но и разъяснила, что его ждет, если он не придержит язык и случайно где-нибудь проболтается.
Ее поведение так ошеломило Волента, что он не попытался даже поправить рассказ Эвы, чтобы тот не звучал столь зловеще, ведь пока ничего такого не случилось, она сама прекрасно знает это… и вдруг он сообразил, что у нее на уме, им овладело неописуемое волнение: ведь она не ставит мастера ни в грош! Ее уже ничто с ним не связывает, она только что дала ему понять, что муж ей абсолютно безразличен. Она напала на него, как на безнадежно отброшенного человека, который уже не в состоянии помешать ей в чем-либо. У Волента гудело в голове: она списала его в расход, списала в расход!
Ему
захотелось выразить мастеру хоть какое-то сочувствие. Он встал перед Эвой и заявил, что в случае провала примет всю ответственность на себя, и гордо заверил ее, что выкарабкается из этого сам. Словно поведение Эвы придавало ему храбрости — он чувствовал свое превосходство над мастером и как мужчина. Те двое молодых жандармов не поймали его, он с легкостью сможет отрицать, что проезжал там, машину в два счета приведут в порядок, ну а уж если выплывет, что это все же был он, то он скажет, что мастер о его поездке ничего знать не знал. Почему он не остановился? Да, почему, почему? С ним в кабине сидела любовница, замужняя женщина, супруга одного почтенного паланчанина, но пусть уж жандармы лучше ее не ищут, потому что, если об этом узнает супруг, он задаст им жару, что они грязные клеветники, и добьется их перевода куда-нибудь к черту на кулички.Мастер его не слушал, ему уже казалось, что под окном раздаются тяжелые шаги, энергичный топот сапог, шелест одежды, скрип кожи и звон оружия. Но сильнее всего звучал голос жены. То, что в ее поведении заметил Волент, мгновенно уловил и он. Его буквально раздирала боль: он знал, хорошо знал, что значит эта ее смелость.
Эва Речанова проводила Волента до ворот. Там еще поговорила с ним о деле очень мило и кокетливо, и Волент пошел домой, буквально потрясенный надеждой на самые большие женские обещания, и, дойдя до угла улицы, начал весело посвистывать. Речанова вернулась на кухню к мужу. Она пришла насладиться его страхом и окончательно уничтожить его — другими словами, она пришла ковать железо, пока горячо, и вызвать по возможности самую тяжелую сцену.
Речан ничего не ответил.
Он все еще не мог ей ответить и только повертел головой, ища глазами табак.