Попались и Пропали

Но приходилось признать и другое: во всей крепости у неё так и не нашлось служанки, завоевавшей доверие. Дуры и пустомели — зло поджала она губы, признав поражение в таком важном вопросе.

— Понятно, — невозмутимо констатировал Викрат. — Ты права: если слугам не доверяешь, тащить их в крепость императора нельзя. Там их купят с потрохами при первой же надобности. И они тебя с лёгкостью продадут. Что самое смешное: за сущие гроши.

— Совершенно не смешно, — поддёргивая слишком низкую пройму рукава, выползла из-за перегородки великая спасительница чести рода с дыркой в башке.

В которую безвозвратно утекла память многих лет жизни. Что мучило Руану все эти шесть лет. Потому что её не оставляло чувство: там, за непроглядной теменью беспамятства осталось нечто крайне важное.

— Оставь рукав в покое, — велел знаток придворных вкусов, придирчиво разглядывая результат.

— Я же почти голая! — возмутилась она, и не думая бросить борьбу за крохи скромности, что отпустила ей природа. — Чуть шевельнусь, и оно с меня свалится. Вся грудь наружу.

— Не свалится, — отмахнулся он и склонил голову: — Урпаха, моё уважение. Так быстро на моих глазах ещё ни разу не одевали ни одну придворную щеголиху.

— Ничего, — бесстрастно возразила лишь каплю польщённая комплиментом старуха, что-то поправляя на спине воспитанницы. — Приноровится, так ещё быстрей станет одеваться. Моя девочка не какая-то ваша придворная кривляка. Она у меня вовсе не балованная. И правильно воспитанная, — ткнула пальцем в голое плечо строгая надзирательница за девичьей нравственностью. — Это ж и вправду безобразие. В это ваше декольте руку сунуть можно. И легко достать до пупка.

Викрат Таа-Дайбер загоготал, как ненормальный. Даже слёзы выступили. Женщины переглянулись и решили подождать, пока этого весельчака не попустит. Тот, впрочем, недолго испытывал терпение. Угомонившись и промокнув глаза белоснежной манжетой рубахи, он кивнул на сундук:

— Там есть и поскромней. А есть вообще привычная вам дерюга под горло.

— Дерюга? — вздёрнула брови Урпаха.

— Бархат, дорогуша. Самый дорогой. Не то, что эта вшивая парча.

Руана склонила голову, впервые осознав, что на ней и вправду дорогущая золотая парча. Тяжёлая и скверно гнущаяся. Она покосилась на кормилицу ироничным взглядом противника всяческих ограничений для тела.

— Срамотища, — поддакнула та.

— Оно же для бала, — с невыносимой скукой в голосе простонал Викрат и вскочил на ноги: — Всё, больше не могу. Это невыносимо. Вы тут сами разбирайтесь, а я пошёл.

— Прошлой зимой Кролю-давалку лечили от дурной болезни распутниц! — ударила его в спину Руана отменной издёвкой.

Гордец не оценил, отмахнувшись от ябеды, как от вонючей мухи. Даже дверью хлопать не стал: видите ли, пренебрегает сельскими дурочками. Ну-ну. Он ещё попомнит. Впрочем, сейчас не до мелочных мстительных фантазий.

Она отошла подальше от стола: попыталась попасть в зеркало хотя бы по пояс. Попала, а толку? Отражение получилось: оторви и выбрось. Руана беспомощно развернулась лицом к кормилице и пожаловалась:

— Что же делать? Оно деревянное, а и без того танцую, как колченогая курица. Какая выгода позориться? А если я захочу кого-нибудь охмурить?

— Тебе и без танцев там никого не охмурить, — с преисполненным безнадёги вздохом посетовала Урпаха. — У них при дворе такие павы прохаживаются, что здесь у нас таких и не видывали. Разве твоя мачеха им под стать. Да и то сомневаюсь. Она женщина серьёзная, хозяйственная. Ей глупостями баловаться некогда. А ты не дело задумала, — ворчливо осудила кормилица беспутство воспитанницы.

— Мамушка, я пошутила, — отмахнулась Руана, осторожно усевшись на стул.

Отчего шитая золотом юбка встала на дыбы.

— Точно пошутила? — придирчиво осведомилась Урпаха, взявшись расшнуровывать лиф.

— Ой! Ну, какая из меня соблазнительница?! — встопорщилась юная дева, знавшая о придворном этикете лишь понаслышке.

— Никакая! — обрадовалась её признанию кормилица.

— Вот спасибо, — хмыкнула Руана. — Даже ты меня ещё так никогда не хвалила. Я у тебя что, совсем пропащая?

— Ты у меня честная девочка, — хмуро процедила зловредная старуха и отвесила ей подзатыльник: — Вот ещё удумала: всяких кобелей соблазнять. Много чести!

— А как же Ати? — удручённо пробормотала Руана, кусая губу.

— А что Ати? — сурово переспросила кормилица.

Вцепилась в края декольте и буквально сорвала с неё лиф.

— Ай! — подскочила со стула Руана и чуть не свалилась носом в пол.

— Не айкай, — буркнула Урпаха, сминая юбку, чтобы воспитанница могла из неё выбраться. — И не дёргайся, как припадочная. Не девка, а наказание, — волоча платье к сундуку, бухтела она больше для порядка, чем по делу. — Прочие платья смотреть будешь? Щеголиха! — насмешливо подкусила старая язва.

— Только не мерить, — попыталась отбрыкаться Руана, с тоской покосившись на окно. — Погулять бы.

— Обойдёшься! — отрезала Урпаха, направившись к ней с другой обновкой. — Их, может, ещё подгонять придётся.

— Тогда зачем спрашивать? — недовольно зафыркала благовоспитанная девица.

— Так положено, — выдала старуха один из самых веских своих аргументов.

На примерку ушло море времени. Казалось, это никогда не кончится. А Руане припомнилось, что сегодня должна телиться подружка её любимца Мордатого — лучшего быка во всей империи. В чём её никто не разубедит.

— Ишь, запрыгала, — издевательски проворкотала кормилица, мигом сообразив, что так взбудоражило баловницу. — Дотерпи уже. Последнее платье. Я вот тут в боках булавками прихвачу, и отпущу тебя. Хотя не дело это: благородной таарии толкаться на скотном дворе. Да ещё во время отёла.

— Я пойду, — на всякий случай набычилась невероятно благородная дева.

— А то ж. Обязательно пойдёшь. Если тебя не связать да в уголке не положить. Стой смирно! Егоза непутёвая. А то сейчас так булавкой колбану — ты у меня туда не пойдёшь, а полетишь.

Всё когда-нибудь кончается — закончилась и эта пытка. Избавившись от последней обновки, Руана достала своё дворовое платье — на такой случай, как сегодня. Собственно, обычное крестьянское — разве что отделкой чуть богаче. Да юбка чуть длинней: у простых баб она почти до колен, чтоб в подоле не путаться. А у благородной тарии лишь до середины щиколотки. Срамотища — по словам кормилицы — зато удобно.

На ноги — дабы не сверкать голыми лодыжками — простолюдинки натягивали толстые чулки или высокие сапоги. Руана обзавелась и такими — благо, отец не запрещал дочери «рядиться чучелом». Скрутив на голове тугой шишак и убрав его под сетку, благородная таария, наконец-то, вырвалась на волю. Скатилась по лестнице весенним паводком и вылетела из господского дома, не заботясь о репутации.