Поперчить посахаренное

– Месячные, - шепотом выжала она. Слеза всё-таки стекла. Ей трудно произносилось признание по двум причинам: теперь БиАя ничего не держит рядом с ней, а ещё он терпеть не может все эти разговоры о женской подноготной.

– Чего ж ты плачешь? – непонимающе улыбнулся он шире, чем улыбался до этого в беседе с Чживоном и Чжунхэ. – Радуйся, проблемой меньше!

– Ты рад? – подняла на него взгляд Хёна. Ответа можно было не ждать, всё на лице и в глазах. Он заметил, что она не от неожиданности хотела зареветь, не от облегчения, а чего-то другого.

– Ты хотела ребенка что ли? – Девушка замялась. – Или меня этим удержать?

– Никогда бы не опустилась до лжи перед тобой, БиАй, - честно сказала она. – Я не стану привязывать к себе и пытаться удержать при себе какими-то средствами, если я сама тебе не нужна. Поэтому сказала тебе сразу же. Сейчас.

– То есть, секс сегодня отменяется? – протянул он после недолгой паузы. Хёна растеряно затеребила куртку. На ресницах задержалась влага, и под глазами было сыро. Ханбин поднял руку и вытер слезы под нижними веками. Она стояла перед ним, такая беззащитная и невинная, как и год назад. Словно ничего не изменилось. Толкни он её хоть пальцем – она сломается. Именно от его пальца, именно от его толчка. – Ну, чем тебе поднять настроение? – вздохнул он, погладив её по щеке. Наклонившись, он в шутку спросил: - На самом деле тебе бэбика заделать? – Хёна пристыдилась его фразы, приняв её за издевку. Она потрясла головой, спеша показать, что не претендует на многое. Даже если бы ей хотелось бы этого… это невозможно. Это, действительно, станет проблемой, ничего не дав, и ничего не решив. Ханбин притянул её к себе и поцеловал в макушку. – Я тоже думаю, что ещё рано. Года через два минимум, ладно? Я ещё хочу пожить для себя. Для… - он остановился, не в состоянии выдать обычную для него красивую строчку, какие лились всегда без затруднений. Почему он не может сказать «для нас, для тебя»? Всё так легко всегда произносилось! За этим ничего не стояло. А теперь, говоря это, он поймал себя на мысли, что успел когда-то, дня за два последних, спланировать себе какую-то необходимость завести семью с Хёной, чтобы признать ребенка, а когда необходимость отпала, и перед ним только что возникло раздольное, вольное будущее, в нем всё равно осталась Хёна, без которой картинка сингапурских просторов оказалась пустой. Нет, не потому что он жить без неё не мог, думал о ней каждую минуту или чувствовал неутолимую страсть – этого не было. Но потому, что это был тот человек, которому он мог бы доверить всё, абсолютно всё, потому что она была верной, доброй, преданной, всегда преданной, любящей, потому что она всё прощала и терпела, потому что она не продаст, не сдаст, и не подставит, а это ему в Сингапуре очень пригодится. Нет, он не любит её, но… просто не хочет терять. Просто никогда не отдаст никому. Просто ему нужно, чтобы она была рядом, молчала, плакала, улыбалась, пожимала плечами, разливала дрожащей от его шепота рукой чай, разбивала в раковине тарелки, потому что он тронул её бедра, тихо рыдала в его плечо от удовольствия, не решаясь сказать, что лучшего с ней ни бывало никогда и с болью смотрела бы на других женщин, чувствуя запах измены, но смиряясь. И никогда, никогда не смотрела бы на других мужчин. И когда он это проговорил в себе, то не смог остановить совершенно другие слова: - Я хочу, чтобы ты приготовила документы для перевода в другой университет. К окончанию моей учебы. Я уезжаю в Сингапур. Ты едешь со мной. Завершишь образование там.

– БиАй…

– Ты здесь не останешься. Без меня. – Чжунхэ прервал их, войдя к себе в комнату.

– Голубки, идите куда-нибудь, я хочу спать. Я дал Бобби обезболивающее, так что все отдохнём, а к утру Чжинхван обещал притащить какого-нибудь эскулапа.

– У тебя всё-таки было обезболивающее?

– Литр вискаря. Всё как в лучших госпиталях, - поднял ладони на уровень плеч Чжунхэ, не принимая никаких претензий. – Тебе тоже дать?

– Нет, не хочу, - взяв Хёну за руку, он вывел её и привёл на кухню. Кивок головы отнесся к Дохи: - Иди, посиди с Чживоном, нам нужно поговорить. – Обрадованная разрешению, студентка мигом унеслась в зал. БиАй посадил Хёну на стул и сел рядом, взяв её ладони в свои.

– О чем ты хочешь поговорить? – запереживала девушка. – Если речь о переезде, то… если ты настаиваешь…

– Я не настаиваю. Просто по-другому не будет, - сказал Ханбин. – Я просто хочу поговорить.

– Просто поговорить? – Хёна вспомнила, что да, для секса ведь она сегодня не подходит. Что ещё делать?

– Да, чтобы не думать ни о чем. Чтобы узнать что-то о тебе… мы никогда подолгу не разговаривали с тех пор, как переспали, не так ли? С тех пор я перестал тебя слушать.

– Ты и сам мало говорил, - произнесла Хёна. Он взял её за подбородок, приподняв лицо.

– Может, я пустой человек, и мне нечего сказать?

– Ты не пустой, БиАй. Ты хочешь таким быть. Только я никак не пойму, зачем? – Она провела пальцами по его руке, держащей её лицо. Во всей этой драматичной суматохе ей даже и не хотелось бы, чтобы он сейчас поимел её, прижав где-нибудь в удобном или не очень углу. Он протяжно молчал, разглядывая её светлые по ощущению, а не по цвету глаза. Они были карими, но излучали для него солнце. Только для него.

– Однажды я решил прогулять школу, - вдруг сказал Ханбин. – Это было в младших классах. У меня был свой ключ от дома, я думал, что совру насчет отмены занятий, если меня поймают, хотя я просто хотел взять мяч и побежать играть с друзьями, незаметно проскользнув. Но дома я услышал странные звуки. Моя мать трахалась с каким-то типом, пока отец был на работе. Она видела, что я увидел. Знаешь, это был ёбаный минет, - Ханбин нервно засмеялся, опустив руку и откинувшись на спинку. – Они были голые, и я успел убежать, прежде чем мне что-нибудь бы сказали. А вечером, поздно, я вернулся, когда отец уже был дома. Мать смотрела на меня с затаённым страхом, что я заговорю, потому что у неё не было времени уговорить ребенка молчать. Она только смотрела на меня беспокойным взглядом, стараясь не сводить с лица улыбку, и всё целовала отца в щеку, приговаривая, как его любит. Очень любит. И я промолчал, и молчал ещё лет шесть, пока они не развелись. Всё это время, я знал, у неё постоянно были любовники. Постоянно. Но каждый вечер она целовала радостно отца и говорила, косясь на меня: «Мы так любим папу, правда?» - пропищал Ханбин пародирующим голосом, с гадливостью, с презрением. – А знаешь, почему они развелись? Потому что ОНА устала. Она встретила другого, полюбила, и уехала с новым, молодым богатым мужем. Отец очень её любил. Он ещё долго тосковал после развода, забываясь в работе. А я до сих пор ему так ничего и не говорю… Как считаешь, это правильно? Или следует открыть человеку глаза на правду? Я даже сомневаюсь, что моя младшая сестра от отца. – Хёна подвинулась к нему, но, поскольку Ханбин не позволил поднять свою руку с колена, к которому она словно прилипла, девушка опустилась на пол и положила на неё щеку. Ей было жаль его. Ей была ясна боль мальчика, для которого самое святое – мать, оказалось чем-то фальшивым и мерзким. – Я не хочу сказать, что этот эпизод сыграл решающую роль в моей жизни, - уже спокойнее добавил БиАй. – Я, всё-таки, всегда был сволочью. Мог подраться, наврать, отнять что-нибудь у кого-нибудь, но, может, это плохие гены, а? – Он посмотрел на Хёну, наклонившись к ней и погладив по волосам. – Может не стоит плодиться от таких, как я? Может ты не хочешь ехать со мной?

– Хочу, БиАй, - поцеловала она его ладонь, закрыв глаза и вновь ложась на неё. – Даже если это будет не Сингапур, а Северный Полюс.

– Я не Бобби, я не поеду туда, где нет комфорта, - хохотнул он и, подняв Хёну с пола, усадил на себя. – Я тоже люблю свободу, но мне нужны королевские условия в ней.

– Разве ты не знаешь, что свобода – это противоположность золотой клетке? Либо красивые условия, либо воля.

– Я попробую создать что-то третье. И не говори мне, что третьего не дано, - улыбнулся он, поцеловав её в ухо.

– Но чаще всего так и есть.

– Чаще всего меня не волнует женское мнение, - сказал БиАй, подкравшись к её губам. – Чаще всего меня волнует только то, как их трахнуть. Но я сижу в два часа ночи на кухне с сексуальной девицей, у которой месячные, оголяю ей душу и не ищу замены. И ты мне будешь говорить о каких-то жизненных принципах?

– Я знаю, их у тебя нет.

– У меня есть друзья, у меня есть отец и сестра, у меня есть та, которая мне нужна сейчас. И чтобы они продолжали у меня быть, принципами, любыми принципами я могу подтереться. Они несколько хуёвее, чем близкие люди.

– Намного хуёвее, - БиАй укусил её за губу, Хёна айкнула.

– Не надо материться. Не забывай, что пришли месячные, а не ангина, и я могу заткнуть рот жестче. – Увидев в глазах Хёны неподдельное нежелание того, чтобы он так поступил, Ханбин поцеловал место укуса. – У нас обоих это вызывает не лучшие ассоциации. Но, мне кажется, нужно будет избавиться от них более приятными впечатлениями когда-нибудь. Поставь чайник, а? И расскажи что-нибудь о себе. До того момента, как твою дорогу перешёл один самовлюбленный ублюдок.

Дохи увидела в здоровой руке Бобби бутылку, из горла которой он попивал, лёжа на диване. Уже не кряхтя, не стоная, он шевелил изредка только ногами, чтобы не беспокоить переломанный корпус.

– Как ты? – подсела она к нему.

– Жить буду. Банальный ответ, да? Ненавижу банальности, но черт, почему так трудно изобрести что-то новое?

– Обязательно что-то изобретать? Почему не радоваться тому, что есть?

– Скучно.

– Смотря как к этому относиться. Всё зависит от нас. От нашего настроя.

– Я опять стал вторым, - произнес Чживон и, чуточку нетрезво, коротко посмеялся. – Опять второй. Вечно второй.

– Что плохого в том, чтобы быть вторым? Я вообще последняя в университете, и не расстраиваюсь.

– Научи? Хотя нет. Я не смогу быть смирившимся с чем-то. Я всегда борюсь за то, что мне надо, - Бобби с наигранным укором посмотрел на Дохи, освещаемую ночной лампой. – А ты слабачка.