Поправки

– Послушайся доброго совета, – сказал он Инид. – Забудь про Чипа.

– Он попал в беду, – сказала Инид. – А то бы давно позвонил.

– Мама, Чип – патологическая личность. Пора бы тебе это усвоить.

– Ты совершенно не знаешь Чипа! – сказала Дениз брату.

– Я знаю, кто не хочет нести общее бремя!

– Мне просто хотелось, чтобы мы все собрались вместе! – простонала Инид.

Гари задохнулся от сентиментального восторга.

– Ой, Дениз! – позвал он. – О-о! Ты только взгляни на эту малышку!

– В другой раз.

Но Гари прошел через гостиную с альбомом в руках и протянул ей, ткнув пальцем в семейную рождественскую фотографию. Круглощекая, растрепанная, слегка семитского облика девчушка – Дениз в возрасте примерно полутора лет. Ни капли тревоги в ее улыбке, в улыбках Гари и Чипа. Она сидела между братьями в гостиной на диване, еще со старой обивкой; Чип и Гари с обеих сторон обнимали малышку, их чисто умытые лица почти соприкасались над головенкой сестры.

– Правда, миленькая девчушка? – сказал Гари.

– О, какая прелесть. – Инид втиснулась между ними. Из альбома выпал конверт с наклейкой «Заказное».

Инид подхватила его, отнесла к камину и швырнула в огонь.

– Что такое? – всполошился Гари.

– А, бумаги «Аксона», теперь уже все улажено.

– Папа выслал половину денег «Орфик-Мидленд»?

– Он просил меня сделать это, но я не успела, никак не управлюсь со страховкой.

Гари, посмеиваясь, пошел наверх.

– Смотри, как бы эти двадцать пять сотенных не прожгли дыру у тебя в кармане!

Дениз высморкалась и пошла на кухню чистить картошку.

– На всякий случай приготовь с запасом, чтобы и Чипу хватило, – предупредила Инид, входя вслед за ней. – Он сказал, самое позднее – сегодня вечером.

– Полагаю, вечер уже наступил, – заметила Дениз.

– В общем, нужно побольше картошки.

Все кухонные ножи затупились так, что годились только масло намазывать. Дениз взяла овощной нож.

– Папа когда-нибудь говорил, почему отказался от перевода в Литл-Рок вместе с «Орфик-Мидленд»?

– Нет! – резко ответила Инид. – А что?

– Просто любопытно.

– Он сказал им, что поедет. И если б он так и сделал, Дениз, это все бы для нас изменило в финансовом плане. Всего два года, и пенсия была бы почти вдвое больше. Нам бы сейчас жилось гораздо лучше. Он сказал мне, что поедет, сам согласился, что так будет разумно, а три дня спустя пришел домой и объявил, что передумал и уходит на пенсию.

Дениз посмотрела в глаза туманному отражению в окне над раковиной.

– И он так и не объяснил почему?

– Ну, он Ротов терпеть не мог. Я так понимаю, дело было в личной неприязни. Со мной он ничего обсуждать не стал. Ты же знаешь, мне он никогда ничего не говорит. Принимает решение, и все тут. Даже если это ведет к финансовой катастрофе, решение принято, и точка.

Слез уже не сдержать. Дениз уронила в раковину и картофелину, и ножик. Вспомнила про наркотик, спрятанный в рождественском календаре: он бы помог продержаться до тех пор, пока она не покинет Сент-Джуд, но наркотик чересчур далеко, она совершенно беспомощна здесь, на кухне.

– Лапонька, что с тобой? – встревожилась Инид. На какое-то время Дениз превратилась в размазню из слез, всхлипов, бесплодных сожалений. Потом заметила, что стоит на коленях возле раковины, под ногами лоскутный коврик, вокруг – шарики насквозь промокших салфеток. Никак не удавалось поднять глаза на мать, которая сидела рядом на стуле, исправно снабжая Дениз сухими салфетками.

– О стольком беспокоишься зря, – с внезапно обретенной мудростью сказала Инид, – а потом видишь: это вовсе не имеет значения.

– Кое-что все-таки имеет значение, – возразила Дениз.

Инид невидящим взглядом уставилась на гору нечищеной картошки.

– Он уже не оправится, верно?

Слава богу, мать думает, она плачет из-за болезни Альфреда.

– Боюсь, что нет, – сказала она.

– И дело не в лекарствах, да?

– Наверное, не в них.

– И нет никакого смысла ехать в Филадельфию, – продолжала Инид. – Он все равно не сможет выполнять указания врачей.

– Ты права. Нет смысла.

– Дениз, что же нам делать?

– Не знаю.

– Я еще утром поняла: что-то неладно, – сказала Инид. – Если б ты откопала конверт три месяца назад, он бы задал мне взбучку. А сегодня – ты сама видела. Он даже не отреагировал.

– Прости, что я наябедничала.

– Какая разница. Он ничего не понял.

– Все равно прости.

Белые бобы закипели, крышка кастрюли задребезжала. Инид поднялась, убавила нагрев. Дениз, не вставая с колен, сказала:

– Там, в рождественском календаре, кое-что есть.

– Нет, Гари уже прикрепил последнее украшение.

– В двадцать четвертом кармашке. Для тебя.

– Что?

– Не знаю. Сходи посмотри.

Она слышала, как мать идет к входной двери, потом возвращается. Дениз так долго смотрела на замысловатый узор лоскутного коврика, что, должно быть, он навеки отпечатался в ее памяти.

– Откуда это? – спросила Инид.

– Не знаю.

– Это ты спрятала в календарь?

– Секрет.

– Ты, кто же еще.

– Нет.

Инид положила таблетки на кухонный столик, отступила на два шага, нахмурилась.

– Кто бы ни спрятал их в календарь, хотел как лучше, – признала она. – Однако им не место в моем доме.

– Хорошая мысль.

– Мне нужно только настоящее или ничего.

Правой рукой Инид смела таблетки в подставленную горсткой левую, выбросила в дробилку для мусора, включила воду и истолкла аслан в порошок.

– Настоящее – это что? – спросила Дениз, когда шум утих.

– Я хочу, чтобы мы собрались все вместе на последнее Рождество.

Гари, принявший душ, чисто выбритый и изысканно одетый, вошел в кухню и успел расслышать это заявление.